Что скрывает вода

Яшви с нетерпением ждала момента, когда можно будет покинуть деревню Шакалов и наконец уехать. Ей было не по себе, постоянно хотелось куда-то спрятаться, но она должна была помогать раненым и целителям. Времени на то, чтобы жалеть себя, почти не оставалось, но так было проще. Тоска нападала на нее поздними вечерами, когда приходило время ложиться спать, и Яшви начинало казаться, что она по-прежнему ощущает на себе какую-то грязь.

В пути, когда за спиной скрылись постройки шакальей деревни, ей стало чуть легче - ветер уносил с собой тяжелые мысли, а трудная и долгая дорога нагружала тело, но все вернулось, когда Орда встала у озера на ночь. Солнце садилось быстро, и нужно было успеть поставить гэры до темноты. Яшви всегда очаровывалась тем, как быстро можно возвести человеческое жилье, имя для этого лишь каркас и несколько метров плотной ткани и войлока. Гэры вырастали словно из ничего прямо посередине степи, в них было тепло и уютно, даже если не брать во внимание, что здесь не было части мебели и всех ковров, которыми обычно устилали пол и стены, чтобы это не отнимало время при постройке.

Она занялась быстрым ужином - лепешки, козий сыр и жареное с овощами жирное мясо и конечно свежий сытный чай - пока Сонгэцн помогал ее семье с лошадьми. Алтан вернулся, но помощи мальчишки было мало, чтобы справиться с большим табуном, принадлежащим ее деду.

В степи Сонгцэн не чувствовал себя гостем. Он становился частью семьи Яшви и наравне с остальными принимался за ту работу, которую нужно было выполнить. У кочевников не было слуг, но был хоть и налаженный, но трудоемкий быт, когда нужно расставлять и собирать гэры, следить за скотом и лошадьми, а теперь еще и думать о том, как наладить жизнь после очередных потерь в войне с шакалами.

К Лисам прибились женщины шакалов, которые пожелали уйти. Сейчас у кочевников было много забот и много работы, и Сонгцэн вернулся к Яшви, когда она уже закончила накрывать ужин. Перед этим он вымыл руки и умылся, хотя все равно чувствовал, что надолго пропах монгольскими лошадьми. За ними хорошо ухаживали, но совсем не так, как на королевской конюшне.

- Привет, - сказал он Яшви, зайдя в гэр.

Он снял легкую куртку, оставшись в футболке. В гэре было довольно тепло, да и Сонгцэн практически не мерз, благодаря магии Огня. Он подошел к девушке и поцеловал её в щеку.

Яшви не стала гасить очаг, чтобы в гэре было светло и помещение не остывало. Ночи стояли все еще холодные, и наутро трава покрывалась инеем, но было слишком мало топлива, чтобы подерживать огонь всю ночь. А сейчас воздух нагреется хоть сколько-нибудь, напитанный запахами мяса, овощей и чая.

Вернулся Сонгцэн. В степи Яшви забывала о том, что он - наследный принц клана Кобр, но только не сейчас. Сейчас она впервые наоборот хотела быстрее покинуть степь и оказаться в Непале, в резиденции Кобр. Там нет Шакалов и там безопасно, и самая большая опасность может таиться только среди тех бывших наложниц и служанок, которые все еще оставались во дворце. Но она сможет справиться с любой из этих женщин.

- Чай почти готов, - ответила Яшви Сонгцэну. Ей было проще смотреть не на него, а на котелок с кипящим чаем или на низкий стол, где дымились миски с ужином. - Сегодня нужно собрать вещи. Завтра Орда поедет дальше, а мы свернем к Улан-Батору.

У нее было мало своих вещей здесь, все они в основном умещались в дорожном рюкзаке, потому что все остальное грузили в обоз к ее родне. Тащить с собой огромные баулы было бессмысленно.

Сонгцэн заметил, что Яшви старалась на него не смотреть. Он сел за стол, наблюдая за тем, как она готовила чай. Эти дни были нервными. Они проводили мало времени наедине, и Сонгцэн чувствовал, что Яшви что-то не давало покоя. Они смогли отбиться от Шакалов, сейчас Лисы могли накопить силы и объединиться в Орду - более ощутимую силу, чем разрозненные племена. И во главе оказывалась Алахчит - союзник Кобр, с которой можно было договариваться. Хотя Сонгцэн все равно видел, что поначалу Кобры мало получат от этого союза. Разве что глаза и уши в далекой Монголии.

- У меня почти нет вещей, - сказал Сонгцэн.

Он привык путешествовать налегке, потому что бывал только дома, в клане Лис и в Линь Ян Шо, где всегда мог найти все необходимое, не таская с собой много багажа в самолете. Как и Яшви, которая возила с собой не намного больше вещей, чем в тот день, когда впервые приехала в клан Королевских Кобр.

- За сколько доберемся до Улан-Батора? - спросил Сонгцэн у Яшви.

Яшви сняла с огня горячий чай и поставила его на столик, затем опустилась на нижкий валик из свернутого ковра, который не развернули и его можно было использоватьв место подушки. Сейчас гэр почти ничем не напоминал тот, в котором она жила, когда приезжала в клан больше, чем на один день. Яшви вообще казалось, что это даже не ее гэр. И без лошадиного черепа на жерди перед входом чувствовала себя незащищенной.

- Я соберу еду и воду, - ответила Яшви. - Одеяла, одежду. Мы пойдем вдоль реки вниз по течению, до Улан-Батора доберемся за два дня, если отправимся рано утром. Остановимся на ночь в Тэрэлже в дневном переходе отсюда.

Ей хотелось скорее покинуть степь, и Яшви была готова ехать верхом до самой темноты, если понадобится. Но она старалась никак не показывать, что чувствует себя как-то не так. У всех было много дел сейчас, и у Сонгцэна их было не меньше, чем у всех остальных мужчин в Орде. Многие воины погибли, и нужно было учиться жить дальше.

- Там должен быть гостевой дом. В любом случае, можно будет переночевать у кого-то из местных, если заплатить им, - она говорила больше обычного, как будто пыталась спрятаться за нагромождением этих слов, как за забором.

- Разберемся, - сказал Сонгцэн.

Им приходилось ночевать и в горах почти под открытым небом. А сам Сонгцэн привык к тренировкам в клане и мог ночевать где угодно в любых условиях. Но он заметил, что Яшви говорила больше, чем обычно. Он отпил горячий сытный чай и закусил его мясом.

- Ты хочешь быстрее уехать? - догадался он.

Обычно Яшви любила гостить у Лис. Тут она была своей и чувствовала себя дома. И тут была её лучшая подруга - Алахчит, с которой они были совершенно разными, что не мешало им друг другу доверять. Сонгцэн внимательно посмотрел на Яшви. Она была скупа на мимику, по её выражению лица редко можно было догадаться, что было у неё на уме. Она не скрывала это специально, просто привыкла так жить с детства, когда её мысли и чувства никого не волновали.

Яшви разложила по мискам горячее мясо с овощами и разлила по пиалам чай. Быт успокаивал ее, когда она готовила чай или простой быстрый ужин, или разбирала вещи, или занималась шитьем, это позволяло ей отвлечься. Хотя она не была фанатом домашних дел, Яшви находила в них какое-то необходимое ей утешение. Только не в стирке. Стирку она все еще терпеть не могла. Когда по гэру растекается аромат свежесваренного чая и домашней еды - создается ощущение, что все в порядке.

Она не сразу ответила, глядя на свой густой чай. Он получался у нее даже еще гуще, чем у тибетцев. Яшви каждый раз забывала, сколько нужно добавлять муки и делала на глаз, и всегда промахивалась с количеством. Зато он хорошо согревал и насыщал.

- Я не знаю, - все же сказала Яшви. - Я снова чувствую себя так, как тогда, на рынке. Как будто мой дом мне больше не дом.

Она долго пыталась понять, что же это за ощущение, и, наконец, теперь подобрала для этого слова. И хотя они с Сонгцэном это уже обсуждали, и Яшви вроде бы стало легче, ее тревожность никуда не ушла. Она верила, что он не отвернется от нее, но она не могла для самой себя принять произошедшее.

Сонгцэн выслушал Яшви и задумался. Он считал, что понял то, о чем она говорила, и подбирал слова, чтобы ей ответить. Прошло много времени с того дня, как он выкупил её на рынке, с тех пор Яшви очень изменилась, но были вещи, о которых она не могла забыть. И было странно рассчитывать, что когда-либо забудет, потому что это было частью её жизни.

- Я думаю, что хуже, чем тогда на рынке, - сказал Сонгцэн, внимательно глядя на девушку. - Тогда тебе было проще смириться. А сейчас ты знаешь, что с тобой так поступать нельзя. И что ты - не товар, которым можно откупиться. Разозлись, у тебя сейчас есть на это силы. Твой дом - это твой дом, никто не смеет так себя вести ни с тобой, ни к кем угодно еще из лисиц. Вообще ни с кем не должны, но мы не можем воевать за весь мир, хотя бы за своих.

Тот шакал, который приставал к Яшви, уже был мертв. Для Сонгцэна это был сложный бой, но он справился. И остальные шакалы за это заплатили высокую цену. Но этого было недостаточно, раз Яшви не могла считать свой дом своим домом.

Сейчас Яшви очень хорошо вспоминала все те ощущения, которые были у нее в тот день, когда мать привела ее на рынок и продала, и она стояла в душном узком проулке под навесом, который не спасал от жары. мучаясь от жажды и мечтая сделать хотя бы пару глотков воды, а прохожие мужчины или останавливались и спрашивали цену, либо брезгливо отворачивались. словно увидели что-то отвратительное, мерзкое, грязное. Она надеялась, что со временем она избавится от этих воспоминаний, но они все равно тащились следом за ней. Невозможно убежать от самой себя.

- Я не могу разозлиться, - призналась она. А стоило бы хотя бы попытаться, но она скорее чувствовала себя опустошенной и напуганной, чем рассерженной. И думала, что как-то должна с этим смириться, как со всем, что до этого происходило в ее жизни, как, в общем-то, всегда и делала. - Я чувствую себя виноватой и жду, что за этим последует какое-то наказание.

Логически это никак нельзя было объяснить, более того, где-то внутри Яшви понимала и принимала то, что ее вины никакой нет, но она слишком привыкла к тому, что мужчина никогда не бывает виноват, и за все, что происходит с женщиной, ответственна только она сама.

- Ты не можешь быть виноватой в чужих поступках, - сказал Сонгцэн.

Он чувствовал, что у Яшви были сомнения в том числе насчет того, как произошедшее скажется на их отношениях. Иначе в чем она еще могла себя винить. Для Лис случившееся стало поводом, чтобы раскрыть предательство и вовремя спастись. И Алахчит не пришлось выходить за Шакала.

- У тебя не было выбора. Смерть брата - не выбор, - продолжил Сонгцэн. - Выбор был у Шакала, и он его сделал за тебя. Это несправедливо, и я считаю, что его смерти мало, чтобы искупить его поступок. Почему ты считаешь, что должна ждать наказания?

Он знал, что Яшви говорила о том, что чувствовала сама. Что его логика не всегда совпадала с тем, как ситуацию привыкла видеть сама Яшви, потому что у неё были свои представления о мире, которые невозможно полностью изменить за то время, что они были вместе. Сонгцэн понимал, что многое из того, что ему было очевидно с детства, для Яшви было открытием. И то, как жили Лисы, для неё во многом было новым. Как зверь, выросший в клетке, не сразу поймет, что ему делать на свободе. Даже если рядом много тех, кто готов помочь.

Яшви замолчала. Сонгцэн говорил правильные вещи, где-то внутри Яшви с ними соглашалась, понимая, что все именно так, как он говорит, но там же внутри ее не покидало иррациональное ощущение какой-то порочности. Именно оно продолжало твердить, что она перед ним виновата. В Непале за нечто подобное муж не только имел бы право применить к ней какое-то физическое наказание, но и вообще выгнать как опозоренную и взять новую жену. Такие традции были не во всем Непале, как она уже поняла, но в ее деревне это было в порядке вещей.

- Я чувствую себя мерзкой. Грязной, - на шее уже давно прошел след от укуса, да и на коленях синяков больше не было, но если ее спросить, где точно ее коснулся Шакал, Яшви без колебаний определила бы это место с удивительной точностью, и ей бы даже не пришлось смотреться для этого в зеркало. Следа не было снаружи, но он все еще оставался внутри. - Как будто я не могу отмыться.

Каждый раз она кипятила воду и терла кожу с таким остервенинием, что давно бы содрала ее всю, но все равно это не помогало. Наверное,е сил бы Сонгцэн согласился с тем, что она виновата, сказал, что видеть ее не хочешь, это поставило бы между ними точку в отношениях, но внутри она ощутила бы облегчение. Потому что она виновата, она понесла свое наказание, и эту вину искупила.

- Ты чувствуешь это, потому что тебя в этом убедили, - сказал Сонгцэн. - Как у человека может остаться ожог от холодной монеты, если он поверил, что она раскаленная. Жар придуманный, а ожог реальный.

Он не хотел, чтобы Яшви считала, что он не понимал серьезности произошедшего для неё. Они могли по-разному все воспринимать, но Яшви чувствовала именно то, что чувствовала. И он не мог сказать ей, что правильно по-другому, потому что он так это видел.

- Тебя приучили считать, что твоя ценность зависит от оценки других людей. Ну вот как лошадь на рынке покупают и смотрят, есть ли шрамы, какие зубы, хромает или нет. И за это назначают цену. Скажи, я бы стал хуже, если под угрозой смерти кого-то из близких стоял спокойно, когда посторонняя женщина стала бы ко мне приставать?

Он понимал, что логика могла быть бессильна там, где были сильные эмоции, но не мог найти других аргументов, чтобы сейчас поддержать Яшви.

Яшви не поняла, как может от холодной монеты остаться ожог, если она холодная и не может обжигать, разве что только холодом, но решила, что сейчас не самое подходящее время, чтобы выяснять все тонкие подробности. Она и без того чувствовала, что есть вещи, которые она просто не в силах понять из-за своей ограниченности.

- Ты сам знаешь, какая за меня была назначена цена, - наверное, Сонгцэн руководствовался благими побуждениями, но получилось только хуже - Яшви на самом деле знала свою цену. И он знал. И эта цена была ей не в честь, потому что продали ее не за полцарства и тысячу лошадей. Это невозможно забыть, как бы она ни задирала упрямо подбородок и не делала невозмутимое лицо. Как ей смотрели зубы, есть ли шрамы и девственница ли она. После такого она тоже чувствовала себя мерзко, но смириться с этим было проще. Страшнее было не знать, что ее ждет.

- Это другое, - ответила она. - Ты мужчина. Никто не будет тебя осуждать. У меня чувство, что я предала тебя. Что не придумала другого выхода. Что это вообще произошло.

- Это не твоя цена, это цена совести тех, по чьей вине ты там оказалась, - сказал Сонгцэн.

Он не хотел, чтобы Яшви восприняла его слова именно так. Потому что сколько они были знакомы, столько он пытался доказать ей, что она свободна, и что она не заслуживала такого отношения, которое видела с детства. И что людей нельзя продавать и покупать.

- Я - человек, как и ты. Всегда будут те, кто за что-то осудит тебя или меня, - сказал Сонгцэн. - Мне важно то, что думаешь обо мне ты, а не все остальные. Ты не предавала меня. В том, что случилось, нет твоей вины. И я не стал относиться к тебе хуже. Но я вижу, что тебе самой тяжело и хочу понять, как тебе помочь.

Его деда осудили бы, если бы в этом возрасте у него была одна жена, а не роскошный гарем. Сонгцэн мог поступать так, как считал нужным сам, но он был иначе воспитан.