Второй вечер в монастыре

Вчерашний день для мальчика был насыщен: он познакомился с настоятелем, он попытался понимать китайский, он помогал кому-то на кухне, и, наконец, он сильно устал. Предыдущую ночь, а также две других он не спал, и сейчас должно быть предположение, что он заснёт мёртвым сном. Но как бы не так. В эту ночь он тоже не спал. Он хоть и ворочался, и укрывался одеялом с головой, и зажмуривал глаза - сна не было.
Где-то через полчаса после отбоя он сел и обнял согнутые в коленях ноги руками. Уткнулся подбородком в колени и стал тупо смотреть на стену. Потом снова лёг и стал думать о маме.
Уже семь лет прошло, но он не может её забыть. Хотя у него в памяти остались только её красивые глаза и нежный голос. Этого голоса ему так нехватало, и даже приёмная мать не могла ему его заменить. Он старался не замечать, старался забыть, но порой эта боль была такой невыносимой, что хотелось кричать.

Он сильно зажмурился и сжал уши ладонями. К горлу подкотил комок слёз, тело стало дрожать, а где-то из глубин души рвался крик. Ведь иногда крик помогает. Это же тоже способ справиться с эмоциями.

Поняв, что он больше так не может, он встал на ноги и, тихо всхлипывая, и изредка размазывая слёзы по лицу, он надел свои штаны и футболку. Долго завязывал шнурки на кроссовках и потом тихо вышел из комнаты. Он знал, что после отбоя нельзя ходить по территории монастыря, что за это могут наказать, но он не мог справиться со своими чувствами, поэтому покинул здание и направился куда глаза глядят. Было темно, и вскоре страх затмил все его предыдущие чувства потери, боли и одиночества. Ему стало страшно, ведь дети боятся темноты, и он, тихо вскрикнув и разрасзившись новыми рыданиями, побежал.

Шнурки он не умел завязывать, и у наставницы пока не было возможности научить его этому делу, хоть она и обещала. Поэому неудивительно, что мальчик, пробежав энное количество метров, наступил ногой на шнурок и полетел вниз. Проехался своим подбородком по тропинке и заплакал. Так и остался лежать на дорожке, тихо плача и всхлипывая и не имея сил подняться и успокоиться.
- Мама... - иногда между всхлипами говорил он, но никто не подходил к нему. Остатки сознания напуганного ребёнка говорили ему, что он остался совсем один в этом жестоком мире и теперь непременно погибнет. В этом был один плюс - он встретится с мамой.
Он машинально рукой сорвал крестик с шеи и сжал его в кулаке. Всё также лежал на тропинке и плакал. Но уже не от боли, так как в таком возрасте боялчек бывает слишком много, и все они быстро забываются.

Из всех занятий, позволяющих отвлечься и побыть наедине со своими мыслями, Шэн предпочитала два – прогулки в зверином облике и уход за оружием. Но она явно была сильно виновата перед Провидением – почти всякий раз за одним из этих двух занятий её застигала какая-то очередная малоприятная новость. Вариаций на тему новостей было много – «мисс Бо, я беременна от Стивена Хокинга, знаете такого?», «Я хочу стать воином и мечтаю о сражениях» или энное количество попавших в переделки своих или чужих учеников. Шэн вышла в дикий парк, пока не перекидываясь – лучше покинуть пределы монастыря. Внезапно она услышала странный шум где-то на одной из троп парка. Это было похоже на детский плач, а ощущение боли и тревоги подсказывало, что сегодняшняя прогулка в зверином облике тоже пройдет как-то мимо.

Шэн быстрым шагом направилась туда, откуда доносился плач. Ребенок, из недавно прибывших в монастырь, подопечный Руж. Отбой был где-то полчаса назад, если не больше. Вокруг не было ощущения опасности – мальчик плакал из-за собственных мыслей. Кажется, его зовут Тэрри. Шэн подошла ближе и присела возле ребенка, касаясь рукой его плеча.

- Тэрри, что с тобой случилось? – спросила Шэн по-английски, решив, что с китайским у мальчика пока проблемы.

Ему уже не было ни страшно, ни больно, ни одиноко. Он просто плакал. Это были остаточные слёзы, которые просто докапыывали из глаз на прохладную, но ещё не холодную, дорожку. Он в руке всё сжимал свой крестик и иногда произносил имя своей мамы. Правда оно из-за всхлипываний становилось непонятным, и он, будто бы решив или услышав, что не может правильно произнести имя своей мамы, снова начинал плакать.
Было тихо. И прохладно. По крайней мере, руки и голые ладышки замёрзли и покрылись гусиной кожей. Но он не осознавал, чтое му холодно. Он хотел оказаться рядом с мамой, чтобы она его успокоила или просто побыла рядом с ним. Возможно, в данный момент она была с ним рядом. Он просто её не чувствовал.
Последний раз он так плакал почти 5 лет назад. Тогда ему приснился страшный сон, и он перебудил приёмных родителей. Женщина старалась быть ласковой и нежной, но он почему-то вместо её ласк запомнил её строгие слова: "Тэрри, ты будущий мужчина. Ты не можешь плакать. Прими это как должное..." После этого он, если и плакал, то очень тихо, уткнувшись в подушку или в колени.

Кто-то прислонил к его плечу руку, и он замер. Страх вернулся, и он почувствовал, как йокнуло его сердечко. Он моментально перестал плакать, и теперь в его глазах застыл ужас.
Но спустя мгновение до его сознания донёсся голос. Удивлённый, прежде всего, и немного ласковый, как показалось ему. Он перевернулся на спину и принял сидящее положение. Согнал ноги в коленях и обнял их руками. Из глаз снова поллись слёзы, и он, всхлипывая, пробормотал:
- Я хочу к маме... мне страшно...
Он посмотрел на женщину, продолжая всхлипывать. На подбородке была кровавая ссадина, и слёзы, когда её достигали, причиняли сильное жжение, от которого хотелось снова плакать.

Шэн не умела общаться с детьми. То есть вообще. Она худо-бедно научилась понимать доставшегося ей в ученики Стивена, но и от него обычно голова шла кругом. Насколько она знала, Тэрри, как и Стивен, сирота, так что рассказывать ему что-то о маме, наверное, неправильно. На подбородке мальчика была ссадина, а его лицо было перепачкано дорожной пылью. Шэн хотела помочь мальчику, но пока совершенно не понимала, как его можно успокоить.

- Все в порядке, не бойся, - тигрица поднесла ладонь к лицу мальчика, остановив её в паре цуней от подбородка, и направила на ссадину лечащую энергию. Золотистые нити оплетали поврежденные ткани, заставляя появляться прозрачные, а затем розоватые волокна, пронизанные сетью мелких сосудов. В этот момент ранка наверняка чесалась, но вскоре она покрылась тонкой розоватой кожей, закрывшей ссадину. Завтра от повреждения не останется следа. Шэн поставила руку на землю, чувствуя, как из неё уходит сдавливающая энергия чужой раны. – Твой дом теперь здесь, Тэрри. Тебе нужно к этому привыкнуть.

Тигрица старалась говорить спокойно, подбирая правильные слова. Она никогда не воспитывала детей (может, зря), и тем более была не сильна в дипломатии. Та же Руж наверняка поняла бы, как успокоить мальчика, но Шэн пока откровенно терялась.

Женщина с белыми волосами протянула руку к мальчику, и он сжался в маленький комочек. Хотелось бы отодвинуться, но страшно. Страшно, что он сделает одно движение и она исчезнет. И она снова останется один.
Но с ним что-то произошло. Ранка перестала болеть, но сильно зачесалась. Но мальчик почему-то не смог даже поднять руку, чтобы почесать подбородок. Он снова заплакал.
Чесаться подбородок перестал, и женщина снова что-то сказала. Он посмотрел на неё и стёр руками слёзы, хотя они всё лились из глаз и тонкими дорожками стекали по щекам к подбородку, где скапливались и срывались на его штаны.
- Спасибо... - сказал мальчик, когда не нащупал никакой ссадины и выделений крови.
Потихоньку всхлипы остановились, но всё равно было страшно. Больно. Одиноко.
Он опустил глаза и посмотерл на развязанный шнурок кроссовка. А потом снова поднял на женщину глаза и виноватым голосом решил ответить на её вопрос. Всё-таки его учили отвечать на вопросы взрослых, и, наверное, женщине не понравится, что он не ответил на её вопрос.
- Я... мне... у меня развязался шнурок, и я упал... мне было больно... и... я скучаю по маме... я не умею завязывать шнурки... - пробормотал мальчик, иногда всхлипывая.

Мальчику на вид было лет десять. Видимо, ему очень повезло или очень не повезло с воспитателями, что за него завязывали шнурки до этого возраста. Шэн в десять лет училась шнуровать доспехи. И сейчас она по-прежнему чувствовала себя наставником, а не нянькой.

- Тебе уже не больно, правильно? - Шэн, как всегда, решила справляться с проблемами по мере их поступления. Она говорила по возможности мягко и спокойно, не желая пугать ребенка обычным командным тоном. – То, что ты скучаешь по маме… Тэрри, пойми, не все, кого мы любим, могут всегда быть рядом с нами. Некоторые вещи мы не можем изменить, с ними нужно смириться, - тигрица ненадолго замолчала, опустив взгляд, затем вновь посмотрела на ребенка. – А шнурки ты вообще не умеешь завязывать?

На самом деле, эта проблема казалась Шэн сейчас самой неразрешимой. Где это видано, чтобы воины клана Белых Тигров помогали детям завязывать шнурки? Для тигрицы это было чем-то вроде ненавистной готовки, то есть исключительно женским делом, к которому воины отношения не имеют. Воин должен быть готов во имя долга, чести или справедливости пожертвовать своей жизнью в бою. Тигрице было искренне жаль мальчика, она невольно вспомнила вопли Стивена про «где ж ты была, мама, двадцать лет», но по-прежнему не представляла себе, что нужно делать с этим ребенком. Она, конечно, умела завязывать шнурки, но считала правильным научить Тэрри делать это самостоятельно. Не будут же кураторы возиться с каждым из учеников по вопросам завязывания шнурков, чистки зубов, заправления одеяла в пододеяльник и тому подобных навыков, которыми должен владеть даже ребенок.

- Они убили моих маму и папу... страшные люди в чёрных плащах... - мальчик, хоть и старался сдержать слёзы, но не получилось у него. Они снова полились из глаз, и он уткнулся головой в колени, продолжая тихо всхлипывать. В его голове даже и мысли не возникло прижаться к этой женщине и попросить у неё его успокоить. Хоть и в голосе её чувствовалась нежность, но мальчки был уверен, что она достаточно волевая женщина и, как ему показалось. достаточно любит командовать. или умеет. Ведь дети чувствуют это. Чувствуют, когда взрослые обращаются к ним с наигранной жалостью. Мальчик рос среди этой наигранной жалости, поэтому как-то научился её определять.

- Я... я умею, но они постоянно развязываются... или завязываются на два узла и всё равно развязываются... меня учили приёмные родители, но я... что-то у меня не получается... - пробормотал мальчик, периодически всхлипывая и показывая ей, как он завязывает шнурки.

Эта проблема была в его развитии наверноесамой последней. Он умел совсем всё, что нужно уметь, но вот шнурки завязывать так и не научился. Было бы понятно, если бы он не любил долго сидеть, но он спокойно сидел на занятиях в школе, спокойно сидел дома за уроками. А вот из-за этих шнурков он часо падал в самый непождходящий момент. Если бы он сейчас не упал, он бы не остался здесь. Женщина его бы не нашла, а он бы нашёл тихий и укромный уголок, в котором смог бы совсем побыть в одиночестве.
Сейчас его желанием было встать и скрыться в ночи, но шнурок... он ведь опять развяжется, и мальчик снова за него зацепится... Это неправильно...

Неужели ребенок видел, как убили его родителей? Шэн многое видела в своей жизни из того, что второй раз видеть не захочется, но эти слова заставили её чуть нахмуриться, как от резкой неприятной боли. Она не была эмпатом – воину им быть нельзя, но сейчас ей казалось, что она почувствовала боль мальчика.

- Этих людей здесь нет, не бойся, - тигрица внимательно посмотрела на ребенка, который все-таки справился со своими шнурками. – Не злись на них и не желай мести, судьба сама поступит с ними так, как будет правильно. А ты должен стать таким, чтобы твои родители могли тобой гордиться, понимаешь?

В клане Белых Тигров, да и вообще в Альянсе, дети воинов часто оставались сиротами. Шэн повезло, её отец был все ещё жив, а свою мать она никогда не знала, так как они были из разных каст. Но Шэн часто видела молодых тигров, которых сжигала жажда мести, заставлявшая совершать жестокие глупости и гибнуть, не добившись цели. Если хочешь мстить – ты дважды проиграл, твоя жизнь принадлежит не тебе и не твоему долгу, а тем, кто уже вызвал повод для твоей мести. Те же, кто находил в себе силы избавиться от ненависти, оставались способными сохранить благородное сердце даже в моменты ожесточенных сражений. Будда учит прощать, а не мстить, и ценить жизнь, какой бы она не была. Эти принципы на первый взгляд плохо сочетаются с путем воина, но на самом деле лишь они позволяют тигру оставаться человеком.

- Я... я не злюсь... я просто... мне страшно... я их боюсь...
Действительно, он не злился на тех людей, которые убили его родителей. Он просто бежал, гонимый страхом и болью. Даже больше страхом. Он до сих пор помнил всю эту сцену, и он не мог от неё избавиться. Иногда либо во сне, либо в минуты раздумья, он вспоминал эту ужасную сцену и часто просыпался, если это было ночью, от собственных тихих всхлипов или стонов. Очень редко его будили приёмные родители. Странно, но они не знали, что с ним случилось. Он просто сказал, что его маму и папу убили, что ему негде жить, и что он очень устал и хчет кушать. Люди сжалились над ним, увидев его у порога своего дома ранним утром. Его вид у них вызвал лишь жалость, и он стал жить у них. Никому он не рассказывал всю правду о смерти родителей. Хотя сейчас он и сам мало что помнил. Вместо этого жуткого момента в памяти стали всплывать моменты о счастливой жизни детства.

Он снова вытер рукой лицо и посмотрел на женщину.

- Их здесь нет. Ты в безопасности, Тэрри, - Шэн улыбнулась, посмотрев на мальчика. – Пока ты здесь, знай, тебя защитят. Я лично тебя защищу.

В тот день, когда Провидение привело их с Руж к воротам монастыря, Шэн пообещала настоятелю, что её меч служит Линь Ян Шо. Она была многим обязана ирбису, лишь в этой святой обители Руж смогла найти достаточно безопасное место, чтобы скрыться с Кассием от Инг Ко. Обязанность воина – защищать тех, кто нуждается в защите. Шэн знала, что должна быть готова в любой момент выступить в смертном бою, чтобы другие могли остаться в безопасности. Клан Белых Тигров всегда славился сильными воинами, любой из которых умел служить лишь тем, кому служить позволяла совесть. Поэтому она ушла от Инг Ко и осталась здесь, и с бдительностью, многим казавшейся излишней, следила за безопасностью монастыря.

- Здесь холодно, ты можешь простудиться, пойдем, - Шэн поднялась с земли, протягивая мальчику руку. Тибетские ночи не бывают теплыми даже среди лета – стоит Солнцу скрыться, как ветер несет холод горных вершин, наполняя воздух сухим холодом. Порой даже зеркальная гладь пруда успевает покрыться тонкой ледяной коркой, которая тает с первыми лучами утреннего солнца.

Мальчик ничего не ответил женщине, а лишь беспомощно кивнул. Она подошла к нему и протянула руку. Он встал с тропинки, на которой сидел, и только сейчас почувствовал, как ему холодно. Гладкая кожа рук стала шершавой, а тело слабо задрожало от холода. Он посмотрел на женщину, и весь испуг, который у него был всё это время, потихоньку исчезал. Мальчик к ней прижался, чтобы согреться и чувствовать себя в безопасности - ведь она сказала, что защитит его, и он ей поверил.
Они медленно шли в сторону жилых корпусов, но Тэрри не хотел спать. Он пока ещё не мог привыкнуть к тому, что ему теперь спать придётся в одиночестве. Без какой-нибудь игрушки, даже без Джесси. Где теперь его киска - он не знал. Только помнил, что в первую ночь она была с ним, а потом всё. Она куда-то исчезла.

Мальчик посмотрел на женщину с белоснежными волосами, и теперь ему стало интересно. Детям свойственны перемены в настроении и множество вопросов, самых разных и, по их мнению, самых важных.

- А вы меня накажете, что я после отбоя не сплю? - виноватым голосом спросил он. Ему хотелось задать ещё большое множество вопросов, но он решил повременить с этим, боясь, что женщина разозлится. Возможно, она и сейчас разозлилась, что увидела мальчика ночью. После отбоя. Он опустил голову.

Тэрри был странным. Ребенок, которому пришлось столкнуться со взрослыми проблемами. Шэн было жалко мальчика, но она понимала, что до тех пор, пока он сам не изменится, она ничего изменить не сможет. Такие проблемы не решаются с мечом в руках, для этого нужна любовь, забота и внимание, чтобы мальчик вновь смог почувствовать себя ребенком, находящимся под защитой сильных взрослых. Со временем он должен понять, что монастырь – именно такое место, где он в безопасности. Шэн обняла ребенка за плечи, ведя его по тропе парка в сторону выхода к жилым корпусам. Подъем будет рано утром, ему нужно выспаться.

- Не накажу, но больше так не делай, - сказала Шэн, внимательно посмотрев на мальчика. – Ночью нужно спать, а не бродить в диком парке, а то утром проспишь завтрак.

В таких случаях детям ещё иногда рассказывают про страшных чудовищ, которых много в лесу по ночам, но зачем, если Тэрри и так напуган. Он в безопасности даже ночью в диком парке. Как это ни парадоксально, из-за того, что в это время мастера монастыря бродят здесь в облике страшных хищников.

- Ты привыкнешь здесь жить, теперь мы – твоя семья. Ничего не бойся. Учись и веди себя хорошо, - тигрица улыбнулась.

Сначала, когда женщина приобняла его за плечи, он слегка вздрогнул. Он редко кому позволял обнимать себя, особенно был против объятий приёмной матери. Почему-то они друг друга невзлюбили практически сразу.

Но потом он понял, что её слова... они значили для мальчика много. Ребёнок, который, как и все дети, верит в сказки, также верит и в предательство. И не верит взрослым. Они обманывают. Они всегда ничего не разрешают и ругают, если что-то идёт не по их плану. Это больно. И это очень обидно.

- Я... я люблю учиться. Я очень хочу научиться чему-нибудь. Мне всё интересно... - произнёс мальчик, глядя на неё. - И я это... хочу есть... можно мне что-нибудь скушать? - застенчивым голосом спросил он, посмотрев на её лицо.

Растущий организм. Дети всегда хотят есть, даже когда это не нужно...

Просьба ученика при всей её простоте вогнала Шэн в подобие ступора. Оставалось надеяться, что в столовой есть что-то, что не нужно готовить. Тигрица не умела готовить. То есть вообще. Она прекрасно владела несколькими видами оружия, кунг-фу стиля тигра, двумя видами стихийной и несколькими видами не-стихийной магии и даже искусством каллиграфии, но рис, например, варила, бросив его сразу в холодную воду. Это не значило, что Шэн несамостоятельна в быту, просто она ела то, что готовить не нужно, предпочитая свежепойманную дичь. В клане готовили обычные блюда из риса и лапши, но в походных условиях проще обходиться тем, что можно достать из сумки и съесть. Или достать, нарезать и съесть.

- Тогда сначала зайдем в столовую. Но после еды сразу пойдешь спать, хорошо? – спросила Шэн.

Столовая находилась как раз по дороге от дикого парка к жилым корпусам. Шэн зажгла лампу и открыла дверь, пропуская ученика вперед. Она поставила лампу на один из столов и прошла в ту часть помещения, которое было кухней. Со столешниц на ночь все убирали – хотя в Линь Ян Шо были кошки, в столовую временами пробирались жадные до припасов пищухи. Шэн открыла один из ящиков, где в корзине с крышкой лежали рисовые хлебцы. Она выложила пару в глиняную миску и повесила над очагом чайник, предварительно разведя огонь. Нужно была найти что-нибудь ещё, помимо хлеба. Шэн не только не умела готовить, но и не знала, что где хранится на кухне.