Черные тени на белой луне, она улыбается мне

Пока Двер возился с её носом, Лив сидела с закрытыми глазами, притихшая и мирная. Она ощутила сначала холод в области носа, а затем легко покалывание. Хотя глаза были закрыты, в темноте перед ней как будто плясали разноцветные пятна. И не понятно, чем они были вызваны: сотрясением мозга или вмешательством в её ауру и лечением. В любом случае, она старалась отвлечься и думала о том, что же все-таки сегодня произошло. Несомненно, эта зима выдалась странной и "веселой". Никогда еще никто не пытался её убить. А еще с обрыва её скидывали первый раз, и поджигали... Её девизом была фраза, которую ей когда-то сказал друг: Главное не конечная цель, а путешествие к ней. Конечная цель жизни - смерть. И, пожалуй, её путь был действительно необычным и даже диким. Впечатлений на всю жизнь...

Из носа хлынула кровь, словно кто-то вдруг открыл кран. Однако девушка даже не дернулась, лишь сильнее зажмурилась и плотно сжала губы. Ей бы не хотелось знать, какова на вкус её собственная кровь. Если ранее разноцветные круги просто скакали перед глазами, то сейчас они закружились. К сожалению, ответить она не могла, потому что боялась пошевелиться. Однако пробурчала что-то сильно отдаленно напоминающее "я не специально".

- Угу, - Лив кивнула, когда все, наконец закончилось и вытерла кровь с губ рукавом. Затем осторожно коснулась носа, ожидая новой вспышки боли, но ничего такого не почувствовала. Лишь покалывание но и оно, кажется, было всего лишь плодом её воображения. Уже намного увереннее ощупала здоровый нос и довольно улыбнулась. Не стала благодарить почему-то, наверное, всё еще упрямясь.
- Наверняка найдут, - уверенно сказала она, решив поддержать беседу. В Храме много магов Земли, наверняка от них не укрылась, что обвалился такой большой кусок земли. Совсем другой вопрос: спустятся ли вниз?
- Увидят, что обвалилась земля, спустятся и найдут, - словно убеждая саму себя, сказала Оливия.
Она чувствовала себя усталой. Нос не болел, только кружилась голова и жгло голову но, все-таки, глядя на растерзанного Пэйна, жаловаться на не могла.
- До тебя таких не попадалось, - устало сообщила она, устраивая голову на животе мужчины - единственном здоровом месте на торсе. И правда, в таком состоянии никого в воздух она поднять не сможет.

Пэйн расслабленно улыбнулся, радуясь, что может наконец лицезреть восстановленную собственноручно красоту, и немало позабавился, когда Оливия недоверчиво потянула пальчики изучать собственный нос. Она помяла переносицу, извазюкав ладошку в остатках крови, зажмурилась, видимо, ожидая боли, но облегченно выдохнула и опустилась ему на живот, прижимая головку. Двер погладил ее по волосам и потрепал плечи.
- Правда, что звездное небо красивое? – он смотрел сейчас вверх, на луну, уходящую за край высокого обрыва, и миллиарды светящихся точек вокруг были похожи на россыпь бусинок-мотыльков. Где-то скрипела какая-то странная птица, и если прислушаться, можно было обнаружить еще массу зверья, шастающего между камней в ущелье. Здесь так пустынно и тихо, что даже страшно знать, что кто-то на самом деле есть.
- А кто попадался тебе до меня? – он спросил, решив поддержать разговор и, быть может, чуточку потешить самолюбие. Нет, ну кто, кроме Дамьяна, конечно? Ты еще молодая, Лив, настоящая любовь только впереди, а болгарин… Ей не подходит болгарин. Он не нравился Дверу.
Рука тепло обняла плечо, прижимая девчонку ближе. Волку было прохладно, он чувствовал, как поднимается температура. Иногда крошечное воспаление или зуб могут вызвать лихорадку по телу и сильные головные боли, а они, извините, нехило подрались вместе.
- Ты все-таки легко отделалась, я тебя пожалел. – пробормотал он, наверное, бахвалясь. Что, кошка, лучше тебе, когда не болит? А его начинало трясти, потому что царапины и кости… Это неприятно.

Девушка скосила глаза на звездное небо, задержала на нем взгляд ненадолго, а затем едва сдержала смех. Это что, романтика? Лежат, обнявшись, и смотрят на звездное небо. Для полноты картины не хватало только убрать запах крови и постелить травку вместо камней и пластов земли. Оливия не была романтичной девушкой, это точно. Подобные вещи забавляли, вызывали улыбку, но не более. Не хотелось стремиться к этой пресловутой романтике, мечтать о ней. Лив этого не понимала. Ну звезды как звезды... Красивые. Как миллионы других вещей вокруг и совсем не обязательно заострять на этом внимание.

Она молчала и раздумывала над тем, что ей ответить. Не совсем понимала, что он хочет от неё услышать. Они говорят о её, пардон, ухажерах? Или о тех, с кем она дралась, обсуждают тактику боя? В итоге, она решила быть откровенной и выложить всё, что думала.
- Я никогда ни с кем всерьез не дралась. Учебный бой с Сасори не считается. А вот... - британка решила не уточнять, о чем конкретно говорит. Так было проще. - Встречались разные. Много. Но совсем не интересные. Я бы всех их уделала. И уделывала... - коротко поведала она. Надо сказать, что она никогда особо не отличалась разборчивостью в парнях. Она нравилась многим, это как стадное чувство. Если нужна парочке, нужна и всем остальным. Вот только все были скучные, не цепляли, самые долгие отношения продлились... а их не было. Это они могли думать, что она встречается, а она оставляла за собой право делать что хочет, уходить и приходить, когда вздумает.
- Так было до Храма, - уточнила она, имея ввиду то ли Дамьяна, то ли Двера.
- Мне просто не нужно было так сразу превращаться в кошку, - уверенно и снова упрямясь заявила она. Если бы он не поджег её, не известно, чем кончилось бы дело. Правда, повторять как-то не хотелось.
Оборотень начал дрожать и Лив, так как была заключена в объятия, это почувствовала. Подняла голову и внимательно, обеспокоенно взглянула на Пэйна: - Сильно плохо?
Ни к чему неприязнь и ненависть, которые она испытывала там, наверху. Сейчас была совсем другая ситуация.

- Сасори? – волк нахмурился, но никого не припомнил. – Кто такой Сасори?
Если у нее это был первый бой, то она провела его неплохо. Весьма неплохо. Только место выбрала неудачно, а еще не надела амулет, так что… Дура. Идиотка. Пэйн слушал про парней до храма, сам не совсем догоняя, в каком смысле Оливия их уделывала, немного бесился из-за легкости, с которой она про них говорила, как будто те не стоили куска драной тряпки, немного радовался этому. Значит, он для нее другой. Не такой скучный и обычный.
- А может, тебе просто не стоило на меня нарываться? – спросил он, бледнея больше чем прежде, и с сожалением ощутил, как девчонка выскальзывает из нетвердого объятия руки, нависая над его телом. Он не понял, что сделал не так, и только облегченно прикрыл глаза, когда она задала вопрос.
- Не надо беспокоиться, я в порядке. – надрывно жалобным тоном врал волк, чтобы было видно, что лжет. Он хотел пожалеться, прижаться к ней, быть может… один маленький поцелуй, а, Хамфри? Это ведь не измена? Ни Дамьяну, ни Хизер.
- Ляг обратно. – попросил он, стараясь заставить себя перестать трястись, как озябшая птичка: не слабый. Он доживет до рассвета, а там их найдут, как Хамфри уже сказала, так что все будет в порядке. Не надо волноваться о том, с чем мало чего можешь поделать. – Я хочу только согреться.

- Его вроде бы зовут мастер Тагара, но он почему-то попросил, чтобы называла его Сасори, - быстро ответила она, уже почти не думая о японце.
Ей не нравилось видеть Пэйна таким бледным и измученным. Она привыкла, что он всегда был сильным, дерзким, так остро реагировал на её подколки. Нет, конечно, ей не нравилось, когда её душили и били, но все же видеть оборотня таким было непривычно.
- Я не могу удержаться, чтобы не понарываться, - неуверенно улыбнулась девушка, ощущая, что говорит как будто в рифму. Она с сожалением разглядывала раны на груди мужчины, окровавленную руку и ей было безумно его жаль. Лучше бы она не соглашалась на то, чтобы он ей нос вылечил. Боль хоть как-то заглушала муки совести. Да-да, муки совести. Только в минуты ярости она могла всерьез напасть на человека, а в остальное время искренне раскаивалась. Было даже жаль, что ветер холодит ожоги и они меньше жгутся.
- Не надо бы тебе меня лечить, - грустно сказала она пододвигаясь ближе. Было бы не так плохо, была бы энергия, - её руки мягко коснулись груди, слишком теплые для нормального человека. Она специально подогревала их собственным огнем, чувствовала, что энергии на это пока хватает.
- Не надо было, - повторила, наклоняясь и заглядывая в глаза.

Двер смотрел ей в глаза, голубые, бездонные, почему-то наполнившиеся синевой в этом мрачном сыром месте, и думал, что жалость – все же не то, что хотел бы в них видеть. «Ты не знаешь, что я не упал, малышка…» - ее теплые руки коснулись ребер, и волк выгнулся от напряжения: едва не задела. Обхватил ее маленькую ладошку, удобную, если хочешь сказать, какой ты большой, показать, какой сильный. Эти тонкие нежные пальчики – сожми в кулачок, и я узнаю, какого размера твое сердечко. Он потянул ее вверх, огибая раны, и приложил к груди. Слышишь? – тук-тук, оно бьется, Оливия.
Хэй, не надо смотреть на меня так, я же не умираю, правда. Пэйн попробовал вымученно улыбнуться, покачал головой, снова гладя по волосам. «Ведь без сломанного носа ты гораздо красивее.» - думал он, закрывая глаза на минуту, и пробовал растормошить чакры.
- У меня еще хватит сил, чтобы сделать тебя, малявка. – пошутил, ощущая дрожь в слабом голосе. «Ненавидь меня. – просил ее Двер. – Ненавидь, это лучше, чем жалость, правда». Но казалось, она его не слушает. «Не люблю, когда плохие девочки достаются не мне.» – Пэйн подумал, что уже бредит, проводя по спине ладонью. Любопытно, но на деле был в здравом уме и памяти, иначе бы заговорил вслух.
Зверь внутри рассмеялся довольным рыком. Это так смешно, наблюдать за людишками, веселее, чем за животными в клетках. Он взглянул на луну, искренне сожалея, что не удалось повыть. «Тешься, мой человек. – проскрипел волк сквозь зубы, печально поглядывая на раны. – Что это за забава, колотить, а потом любить?»

С легким удивлением она наблюдала за тем, как оборотень приложил её ладонь к груди. Почему-то вспомнилось то, как эти же руки еще сегодня днем сжимали пальцы так, что они едва не сломались. И эти же руки так больно её сегодня колотили. Пэйн смотрел на неё странно и она, совершенно не разбираясь в психологии и мимике, не могла понять их. Она что, так ужасно выглядит? Или что?
- Не похоже, - тихо буркнула она. Уже не нужно было говорить громко, ветер не мог унести слова, потому что они были слишком близко. Не совсем поняла, шутка ли этого, потому что привыкла ожидать от оборотня чего угодно. Боже... Но как же странно! Она почувствовала, как он ласково... гладит?? её по спине. Какое-то безумие. Самое настоящее. Разве можно быть ласковым с человеком, которого пытался задушить? Которого ненавидишь, пытаешь поджечь и в итоге скидываешь со скалы? Безумие. В другой момент она бы, наверное, обхватила голову руками и зажмурилась, запутавшись в этой чертовой непонятной жизни и в самой себе. А сейчас почему-то сидела тихая, словно оцепенела, не в силах отвести взгляд от Пэйна.

- Всё еще холодно? - она аккуратно убрала руки в груди. Сердце стучало так настойчиво и громко, что это еще больше походило на умопомешательство. Она ласково провела теплыми ладонями по лицу, ото лба к подбородку, даже коснулась губ большим пальцем, пытаясь убедить себя, что всего лишь греет. Ну правда же. Ему холодно, плохо, а она греет. Ничего особенного. Британка наклонилась, губами касаясь его губ. Ага, да, греет. Конечно.

И в такие моменты ты чувствуешь, что преграда уже поддается, ломается, рассыпаясь осколками неслышно, потому что была всего лишь мыльным пузырем. Беззвучным радужным пузырем, искажающим через свою призму лица. И ты тянешься к ней, понимая, что отчего-то она не ускользает, не бьется, не рычит, не кусаются, а ее губы мягкие и горчат слегка от крови. Двер прижал девочку дрожащими пальцами, стерпел боль – это не важно, есть же… маленький поцелуй. Он не знал, как ответить: холодно или не холодно, потому что обдало потом, но сам еще трясся весь изнутри, а стоило бы ей отпрянуть, колотился бы.
Пэйн открыл глаза, нежно лаская щечку, переместился поцелуями к шее, на которой остались отпечатками следы… Знаешь, с той ночи он тоже носит отметину, как собака, а все так радуются этому, смеются. Волк – собака, забавно, конечно.
Двер не стал позволять себе многого: не расстегивал куртку, даже языком не проник, и зубами не тронул губы, как делал обычно. Он ведь даже не понял, как так произошло, что заклинило в голове и она ли это, или действует сотрясение, оттого не знал, вправе ли этим пользоваться.
- Ты не любишь меня, кошка… - шептал он, целуя, ей в ухо. – не любишь, не можешь любить.
И, сходящий с ума от безумной энергии, над которой на миг был утерян контроль, в небо взметнулось пламя слабенького костра, обжигая… и грея.
- Ты не любишь… и я не люблю, понимаешь, глупышка?

Девушка открыла глаза одновременно с ним, замерла, боясь пошевелиться и спугнуть момент, а сама внутренне уже начала смеяться над собой. Может быть, это даже хохотала кошка, но с занятия сифу Конг Лив не разделяла их и не могла бы точно сказать. Да, люди, все-таки, смешные такие. Особенно она, грелка, блин.

Её почему-то несказанно удивили слова про любовь. Он говорит про неё? Смеет говорить про любовь, после того, что сделал? Разве это не очевидно, что любить они друг друга не могут? Или могут? Она ведь никогда не разбиралась ни в чем подобном и не могли ли их отношения тоже оказаться любовью? Просто странной... От этой мысли она едва не дернулась, потому что всю сознательную жизнь было так, что любовь - табу. А все говорят о ней, постоянно твердят. Ну да, в этом чертовом мире даже старая телега без любви не сдвинется. Всё на ней завязано и куда бы ты не пошел, она липнет к тебе, словно жвачка к подошве ботинок. Просто надо научиться её отлеплять. Упорно, день за днем, но все-таки отлеплять.

Она вздрогнула от огня, который вдруг как будто взбунтовался. Теперь она, наверное, будет относиться к нему по-другому. Ожоги явно показывали, что пламя не может быть другом человеку. А еще она отчего-то заупрямилась. Говоришь, не любишь да? А говорил обратное. И правдоподобно говорил. А она, кажется, просто привыкла, что многие её любят.
- Разве нет? Не любишь? - как будто удивленно спросила она, снова целуя в губы, а затем, отстранившись, настойчиво... попросила ли? Больше похоже на требование. - Скажи, что любишь!

Горячо, горячо так сильно, что ноги уже жгло от огня, но Пэйну нравилось обжигаться. Ты страстная, Хамфри, и я хочу получить эту страсть, дикую, распаляющую, разрывающую кольца цепей, на которых сидит мой зверь. Я хочу, понимаешь, и может быть, если скажу тебе то, что ты просишь сказать, ты дашь мне это. Но прости, это не будет любовью. То, на что ты способна – не любовь, Оливия. Ты сожжешь меня в пепел.
Двер поцеловал ее в ответ, но холодно, сухо, - и отстранился. Он бы мог проваляться с ней ночь, обнимаясь и целуясь, вдыхать запах ее волос и влюбляться сильнее, раздевать ее и отдаваться ей телом, говорить ей приятное в ушко и раззадоривать, пропадая в бездонных глазах. Но она забирала слишком много, а взамен оставляла пустышку – пых! – и нет ничего, громе злющей тоски и щемления в сердце.
- Ты получишь свою любовь, малышка… - отстраняя ее ладонью, ненастойчиво толкал в грудь, слыша бьющееся и живое тук-тук, тук-тук, ему в такт. – Ты получишь, но не от меня, прости.
Ему не хотелось так… Не хотелось просто тешить самолюбие глупой кошки или брать без ответного чувства, не хотелось, чтобы, дразнясь, Лив доказывала ему что-то. Он и так знал, что любит на самом деле. Знал, что не простил бы себе ее смерти. Знал, что если увидит ее с Дамьяном, порвет болгарина в тряпки. «Ты нужна мне, Оливия, но я все равно не скажу».
И он гладил снова по волосам, как маленькую девочку, баюкая, успокаивая: только не начинай беситься. Двер боялся не выдержать, если она начнет, а потом, боялся, что отстранится. Лучше было прервать сейчас, чем опять заходиться от ненависти, чем сгорать от желания и заламывать пальцы. «Тихо, тихо, малышка… мы не будем в это играть, не стоит».

Слова словно вырвали её из сладкого оцепенения, заставили вернуться к реальности. К реальности, где вокруг было холодно и гудел ветер, где под ними была жесткая земля, а голову жгло от ожогов. Она оскорбилась. Сильно. В коем-то веке ей было не всё равно, она хотела услышать от него, что любит. Ей ведь всегда была плевать. Любят, да, круто, улыбалась самодовольно и нежилась в лучах чужой любви, пребывая в уверенности, что все её любят. А тут сама еще не разобравшись в собственных чувствах, требовала от него любви, хотела её, и... И ничего. А ещё это "прости". Противное слово, будто бы он знал, что ей важно и что она именно просит. Взгляды встретились и в сознании неуловимыми светлячками закружились обрывки чужой мысли. Она не смогла бы дословно повторить мысль, угадала скорее по эмоциональной окраске. Он не хотел, чтобы она злилась и отстранялась. Ну да, чертов эгоист, сначала кинул в пропасть, а теперь, упав сам, хочет спастись за счет неё, чтобы согрела. Вздор! Плевать, что он там хочет!

Лив резко выпрямилась, отстраняясь, а затем взялась руками за плечи, словно обнимая себя и уставилась на огонь, разозленная. Кажется, даже радужка, кажется, немного пожелтела. Ей вдруг подумалось, что она не обязана его греть и что раз у него хватает сил на игры с огнем, хватит и на то, чтобы согреться. Она еще поняла, что совершенно запуталась. Точнее, эта мысль уже посещала её, но стопроцентная уверенность подоспела только к этому моменту. Почему, интересно, она так отреагировала? Разве стоила эта ситуация того, чтобы она разозлилась? Она не могла ответить, но злость от этого не уменьшалась. Она как будто горела внутри, сгорая, а затем оживая, как феникс из пепла и снова сгорая. Неприятно, хотелось избавиться от этого, что-то сказать, но она не знала что именно. Наконец, уцепилась за то, что так резало слух и бесило:
- Не называя меня малышкой. И глупышкой, - сверкая глазами и не отводя взгляда от огня, фыркнула Лив.

Она убралась так быстро, что стало даже жалко, и Пэйн подумал: может, ну это все? Повестить, встать, обнять, признаться в любви или в чем она там еще захочет, повалить на землю и наконец отодрать, включив самца, игнорируя боль? Но он посмотрел на нее, слабую, обиженную, оскорбленно сжимающую свои плечи, готовую едва ли не разрыдаться, а может, спалить его нафиг, если полезет, и остался лежать, только повернувшись на бок.
- Вот видишь… - сказал, сам не понимая, на что хотел указать, а потом добавил, чтобы слова не пропали в холодном воздухе. – Ты ненавидишь меня, Оливия.
Это не было даже больно. Это было… тоскливо, печально, грустно, но внутри ничего не переворачивалось. Словно давно уже принял как факт, а сейчас констатировал, и в сердце уже не екало. Ну и что, что Земля не квадратная? Ты не любишь меня, не достанешься мне, что бы я ни сказал, а к тому же… я должен иметь уважение. Знаешь, Хизер… семья. Представляешь, что было бы, сдохни я из-за этой глупости? Я не должен сходить с ума. Я уже не ребенок, кошка. Пойми же это.
И он также уставился на костер: там огонь горел тихо, спокойно, - и поежился зябко, чувствуя, как не хватает тепла. Было холодно, дико холодно, и тело, не слушаясь, колотилось.

На рассвете.

Девушка проснулась от того, что ломило всё тело, а еще она дрожала от холода. Пролежала так, с закрытыми глазами, еще пару минут, пытаясь осознать всё происходящее. Выл ветер, было холодно, она лежала на чем-то твердом и холодном, на чем-то, что даже имея самую хорошую фантазию на земле, циновкой назвать было сложно. Спросонья все эти факты казались странными и пугающими. Только потом в голове начали возникать пугающие подробности сегодняшней ночи. Лив открыла глаза и увидела в тридцати сантиметрах от себя ногу, обтянутую джинсовой тканью. Полежала так еще немного, а затем подняла голову и села, не понимая, почему так сильно раскалывается голова, а все вокруг немного мутное.

Пэйн спал, лежа на здоровом боку. Рядом с ними виднелась обгорелая земля, след от их "костра", который потух, как только она заснула. Солнце еще не встало и полоска неба среди скал была то ли синего, то ли голубого цвета. Оливия удивлялась тому, что смогла заснуть в такой обстановке. Когда холодно, под тобой камни и жесткая земля. Наверное, сказывалась усталость и перенесенный стресс. Девушка дотронулась до головы, пытаясь понять, почему она так болит. Наткнулась на жесткую корку от ожога вместо кожи с краю, у лба, на виске и на ухе. Внимательно ощупала всё остальное, даже волосы. У в виска они были выжжены практически под корень. На лице чувствовалась застывшая кровь, но больше ничего. Она была в порядке. На мутность перед глазами она внимания не обращала. Тело сотрясало от дрожи, было действительно холодно. Поэтому Лив пододвинулась ближе к обгоревшей земле и снова зажгла огонь. Сидела совсем рядом, почти вплотную, выставив ладони вперед и пытаясь согреться. Спросонья, когда так дико болела голова, она не додумалась согреть себя собственной же энергией.

Пэйн не заметил, как навалился сон: вроде Хамфри еще сидела, также глядя на огонь, а он только прикрыл глаза, подвигаясь к костру ближе, чтобы согреться. А потом его затянуло в черноту, и было как-то холодно и больно, и он шевелился, как будто бежал от чего-то, а в боку так жутко кололо, и сердце колотило, и в какой-то момент он понял, что больше не сможет, надоело, - остановился… и получил пулю.
Шум в голове, будто бьющаяся посуда. Волк проснулся, холодный и мокрый от пота, взъерошенный и, кажется, куда-то уползший во сне от костра. До него потом дошло, что лежит он на том же месте, просто Оливия, видимо, перетащила огонь зачем-то: пожадничала, что ли? Пэйн обернулся, обнаружив ее за спиной, все так же сидящую в этой позе обняв колени, и мысленно покачал головой.
- Не спала, малышка? – словно забыв, что так лучше ее не звать, он потянулся, содрогнувшись от боли. Который час, неужели рассвет так быстро? Он не чувствовал себя выспавшимся, скорее наоборот: тело ломило, ужасно затекли мышцы, пальцы сводило от холода, глаза были красные и опухшие, а голова гудела. Волк поморщился, проверяя энергетические запасы, и обнаружил, что восстанавливается не так быстро, как хотелось бы. Но если продолжать здесь валяться, можно было только больше истощить свои ресурсы.
- Спасибо, что меня грела. – он чувствовал, что злится, думая о том, как придется выбираться «с незаправленным баком», при том что эта дура сама не вздумала отдохнуть: видите ли обиделась. «Ах извини, не полез тебя успокаивать с переломами, а ты все ждала.» - Двер заводился, однако не стал высказывать. Почему в таких ситуациях он единственный, кто мозгом немного думает? Устроить ей лекцию про базисы выживания? Психичка.