Раз ниточка, два иголочка

Тору уже много лет жил один и привык справляться с бытовыми вопросами собственными силами. Худо-бедно учился готовить, знал все, что нужно одинокому мужчине о том, как навести нечто напоминающее порядок в помещении, где, как минимум, спишь, следил за своим внешним видом, чтобы не превратиться в помятое лесное чудище. А вот с шитьем у него как-то не складывалось. Видимо его руки больше подходили для оружия, а не для маленькой иголочки. Но жизнь мало интересовало наличие у японца тех или иных способностей, а потому она постоянно заставляла Мотидзуки делать что-то непривычное и требующее максимальных моральных усилий.

Сегодняшнее теплое весеннее утро, не ставшее исключением из этого печального правила, Тору встретил на веранде с порванной кендоги в руках. Рукав куртки для занятия японскими боевыми искусствами изрядно пострадал на последней тренировке, вынуждая мужчину принять какие-нибудь меры по возвращению его в приличный вид. Если бы речь шла о любом другом предмете одежды, Тору бы не стал и тратить своего времени на латание здоровенного разрыва, но кендоги, приехавшую вместе с ним из Японии и пропутешествовавшую по всему Китаю, ему пока было жалко отправлять на свалку истории.

Расположившись на веранде и вытащив заранее добытую из закромов иголку и катушку ниток подходящего цвета, Тору на время погрузился в печальные раздумья. Когда дело доходило до шитья, его ловкие пальцы резко переставали слушаться, словно в них вселялся какой-то злой дух. Обычно Мотидзуки старался не демонстрировать свой позор окружающим, стараясь подобными делами заниматься в своей комнате, но сегодня ему хотелось поднять не слишком хорошее настроение, насладившись первыми лучами утреннего солнца. В округе никого не наблюдалось, и Тору, потратив несколько минут на моральную подготовку к процессу шиться, оторвал длинную нитку и с печальным вздохом направил ее кончик в маленькое иголочное ушко.

В это весеннее утро девушка пребывала в хорошем настроении. Только вчера она была в очередной раз в деревне и сделала себе там стрижку. Когда-то давно у неё была чёлка, и она решила вернуть её. Парикмахер долго настаивала на покраске волос, но девушка от этого отказалась, решив просто немного постричься и сделать чёлку. Как это ни странно, но чёлка ей подошла, и весь день она была в хорошем настроении.

Это утро тоже выдалось хорошим. Всё складывалось удачно, прошлые страхи отступали, а новые ещё не пришли, и она некоторое время жила беззаботно, стараясь по мере возможности не попадаться ему на глаза. Потому что она стала бояться этого чувства, она не могла понять, что это такое, но решила пока ни с кем не советоваться, да и вообще никому не говорить об этом. Вот уедет домой, и там разберётся, что к чему. Надо устранить причину проблемы, и тогда всё будет хорошо. То есть уехать самой от этой проблемы. Ну а как ещё устранить? Вариантов-то больше нет.

Ноги сами привели её к корпусу мастеров, и она остановилась, заметив одинокую фигуру, сгорбившуюся над курткой. Присмотревшись получше, она узнала в этой фигуре мастера Мотидзуки и слегка вздрогнула. Чёрт, ну что же это такое-то. Прям карма, ей богу. Почему она всегда натыкается на него, когда больше всего на свете не хочет видеть именно его. Вздохнув, девушка задумалась, что ей делать. Кажется, мужчина был погружён в свои мысли, а значит, не видел её, к тому же она стояла не прямо напротив него, а скрывалась за цветущим кустом. Можно уйти, можно понаблюдать за ним, но будет ли это правильным? Или пойти что-нибудь ляпнуть глупое?

Решив, что второй вариант будет правильнее (хотя раньше она не думала о себе, что такая камикадзе), она тихо направилась к нему. Остановилась почти что напротив него и, облокотившись о веранду, посмотрела, что он делает. Ага, кажется, он пытается зашить. Может, ему помочь?

- Доброе утро, мистер Мотидзуки, - вежливо поздоровалась она с ним. - А что вы делаете? Может я вам могу помочь?

У неё было настолько прекрасное настроение, что ей ничего не было страшно.

Пока Тору совершал попытки запихнуть нитку в иголочное ушко, он параллельно вспоминал известные ему проклятия и адресовал их тем, кто додумался сделать это ушко настолько маленьким. Все это действо напоминало ему извращенную пытку, к которой приговаривали в аду самых страшных грешников. И пусть японец никогда не отличался особой праведностью, ему казалось, что он все же не успел нагрешить настолько сильно, чтобы заслужить подобные муки.

Наконец справившись с этой нелегкой задачей, Тору перешел к следующей части – непосредственному шитью. Конечно, он знал основы подобной работы, но резать и рубить у него получалось намного лучше, чем латать дыры, так что, сделав пару кривых стежков, он остановился и начал смотреть на разорванную ткань, как на своего личного врага. Приходилось признать, что имелись вещи, в которых Мотидзуки, несмотря на создаваемый ореол безупречности, был не то что не силен, а слаб, как младенец.

От бросания на куртку злобных взглядов его отвлек знакомый голос, заставивший резко дернуться и, в первый момент, совершить мальчишеский поступок, заключающийся в попытке спрятать предмет своих трудов за спину. Опомнившись, Тору быстро изменил выражение своего лица со смущенного на привычно непроницаемое и вернул кендоги на ее первоначальное место.

- Здравствуй, Ярецы. Спасибо за заботу, но у меня все в порядке. Я в состоянии справиться со своей небольшой проблемой самостоятельно.

Конечно, японец сильно лукавил, в разы преувеличивая имеющиеся способности. Но он настолько не привык признаваться кому-то в своих слабостях, что предпочитал муки и страдания необходимости попросить чьей-то помощи, особенно, если речь шла об одной из учениц, в особенности о Ярецы.

От того, как он выглядел, когда она застала его за шитьем порванной вещи, на ее лице отразилась искренняя улыбка, добрая и милая. Она хотела помочь человеку, но он, кажется, этого не хотел. Когда он снова поменял растерянность и смущение на свою привычную маску, она бросила взгляд на куртку. Кривые стежки, и она невольно закатила глаза. Смелости прибавилось, и она не знала, радоваться ей или нет. Чего можно от него ожидать? Но вроде никаких колюще-режущих предметов у него не было, кроме разве что иголки, а значит, он ее не прирежет. Это определенно радовало.

А вообще мужчины - они такие, что шить ровно не умеют. Она не встречала мальчиков, которые не только ровно и качественно зашивают, но и вообще правильно держат иголку. Разнообразием не отличался и Паша, которому Яри зашивала то носки, то еще что-то. И папе она пришивала неоднократно пуговицу к куртке. Шить она умела, что-то могла бы сделать. Например, помочь ему, ведь он так смутился, как будто она застала его на месте преступления.

- Ну кто так шьет, мистер Мотидзуки, - с тоном знатока сказала девушка и покачала головой. - Даже патологоанатом зашивает трупы более аккуратно. Вам точно не нужна помощь?

Если бы у нее было не такое прекрасное настроение, то она бы, конечно, не стала бы такое говорить. Она бы вообще даже не подошла бы к нему, не то чтобы отвлекать или дерзить. А сейчас была эйфория - через каких-то несколько дней она увидит родителей. И погуляет по городу, который стал чуть ли не родным...

Видимо девчонку своей терпимостью, демонстрируемой при их последних встречах, он разбаловал окончательно, позволяя ей обращаться к нему как к несмышленому мальчишке. Первым порывом Тору было сказать какую-то резкость вроде «я шью столь же плохо, как ты машешь оружием», но, в последний момент, ему удалось сдержаться, вспомнив, что он вроде как взрослый солидный мужчина, которому претит вести себя, как обиженный ребенок. Но поскольку возникшее раздражение, пыталось найти хоть какой-то выход наружу, он все же позволил себе немного поворчать.

- Какие образованные ученики пошли, все-то знают про то, как патологоанатомы зашивают трупы.

Как бы Тору не пытался скрыть чувство неловкости за дурным настроением, у него это выходило из рук вон плохо. Он редко являлся посторонним в своем бытовом образе, а потому плохо представлял, как стоит вести себя в подобной ситуации. Не давать же чужому человеку на самом деле зашивать свою куртку? Японец, воспитанный на различного рода традициях, всегда считал, что нечто подобное носит некий оттенок интимности и допустимо, когда речь идет о членах семьи или просто близких людях.

- Ты лучше не умничай, а скажи, что я делаю неправильно. – Признание и так очевидного отсутствия способностей у себя к шитью далось Мотидзуки нелегко. В идеале, конечно, было не только послушать, но и посмотреть, как накладывать швы правильно, но Тору скорее бы вырвал собственный язык, чем позволил себе просить Ярецы о чем-то подобном.

Его слова, сказанные в библиотеке про бытовые вопросы и отсутствие желания убить, снова вторглись в ее сознание, и она прищуренно посмотрела на его хмурое и суровое лицо, при этом не забывая сохранять улыбку. Мужчина был недоволен, это было заметно, и сейчас нужно постараться вести себя максимально осторожно, чтобы не вызвать у него никакой реакции и не отпугнуть своей навязчивостью и назойливостью.

Она вздохнула и задумалась над его предложением. Рассказать, что именно он делает неправильно. А как сказать? Что стежки надо делать вдоль краев дырки, а не зашивать ее поперек, как это делают патологоанатомы. Правда, как они это делают - она не знала, только смотрела фильмы. Впрочем, речь не об этом.

- Я не знаю, как объяснить словами, - она задумалась, глядя на него. Потом достала из кармана ветровки небольшой сделанный из хлопка шейный платок с рисунками достопримечательностей Мексики, и посмотрела на него. - Но я думаю, что могу вам на примере показать, как зашить вашу рану... ой, дырку на куртке.

Здесь она немного покраснела. Но отступать уже было некуда.

- Если вы, конечно, позволите, мистер Мотидзуки. Вы сможете мне его порвать? Желательно не до конца. И я вам покажу, это просто. - Она снова улыбнулась

Тору поразила способность девушки сохранять на лице улыбку, несмотря на его ворчание и не слишком любезные слова, направленные в ее адрес. Складывалось впечатление, что внутри нее кто-то зажег лампочку и не стал гасить, забыв про то, что уже наступило утро. Вероятно, если бы кто-то сейчас увидел их со стороны, то поразился резкому контрасту: хмурый как недоглаженный котик мужчина и сверкающая, словно рождественское дерево, девушка.

- Зачем же портить хорошую вещь. – Предложение Ярецы пустить в расход шейный платок, лишь бы помочь ему обучиться нелегкому искусству шитья, весьма удивило японца и в очередной раз заставило почувствовать себя ничего не смыслящим в мотивах женского поведения дураком.

- Покажи уж тогда сразу на моей кендоги. – Тору указал девушке на место рядом с собой, и, дождавшись, пока та удобно расположится на веранде, осторожно протянул ей куртку, словно боясь, что обычный предмет одежды может превратиться в змею и кого-нибудь укусить.

- Тут немного рукав разодрался. – Мотидзуки поморщился от того, как глупо прозвучало его объяснение, особенно с учетом внушительных размеров разрыва, образовавшегося благодаря его неаккуратности на тренировке. Он все еще не был уверен, что поступал правильно, позволяя Ярецы практиковать прямо на его вещах, но что-то подсказывало, что она, подобно большинству знакомых ему европеек, отличается завидным упрямством. А значит, стоило сразу согласиться с ее желанием нести добро, чем сначала долго трепать себе нервы, а, затем, все равно уступить.

- Я бы не сказала, что это хорошая вещь, - улыбнулась девушка, пожав плечами и убирая платок обратно. - Я его купила ещё в Москве, на каком-то рынке, где продавались китайские товары. Точнее, барахло под видом китайских товаров.

Сейчас этого рынка уже не было, на его месте что-то построили или строят, но ностальгия по этим лабиринтам всё ещё хранилась где-то в памяти. Нельзя сказать, что Яреци прям часто туда ездила, скорее наоборот, но вот в одну такую поездку и купила себе шейный платок. Вообще-то это была бандана, но девушка не любила носить банданы, и этот кусок тряпки стал ей платком, который хоть как-то защищает шею, если вдруг резко стало холодно, а шарфа под рукой не оказалось.

Мужчина предложил ей сразу показать на его куртке, и она сглотнула. Но отступать уже было некуда, хотя почему-то появились мысли, что их могут случайно увидеть вместе и подумать невесть что. И потом ведь не докажешь. Блин, и было бы проще, если бы она уже была совершеннолетней, а тут до совершеннолетия осталось полгода. Слишком много и слишком мало одновременно. Ох, ведь действительно подумают невесть что. Особенно если она будет сидеть совсем рядом с ним. Но она не будет. Появилось чувство страха, но не за себя, а вот за него... ведь что о нем будут говорить и как он на это отреагирует... Ведь даже её одноклассницы не сидели так близко с учителем английского и уж тем более не зашивали предмет его одежды.

Она взяла из его рук куртку и посмотрела на дырку. Она оказалась не очень хорошей, такие обычно получают, когда, например, зацепляются за что-то. И чтобы такое залатать нужно мастерство, которого, к сожалению у Яреци не было в должном объёме, и усидчивость. Вот усидчивости хватало, она даже вспомнила, как училась каллиграфии на протяжении почти восьми часов. И ведь не было желания всё бросить. И тут не должно быть такое желание. Только вот зашить это самой, попытаться хотя бы, или же показать, а потом вернуть ему? Тогда хотя бы не будет лишних вопросов и слухов, если их увидят. Когда ученица сидит рядом с мастером, зашивающим свою куртку, можно подумать, например, о том, что он ей что-то рассказывает про то, что знает и умеет. Такой теоретический урок. Но другое дело - когда ученица зашивает куртку мастеру. тут уж только один вариант - она в него втюрилась. А она очень не хотела, чтобы кто-то об этом знал.

Она просунула левую руку раскрытой ладонью в рукав и, когда над ладонью оказалась дыра, осторожно стала зашивать.

- В таких дырках самое главное не перетягивать стежки, делать их ослабленными, чтобы структура ткани по бокам не "морщилась", - сказала девушка, стянув нитки и показав на небольшой бугорок перед дыркой. Потом ослабила их и продолжила дальше шить. - Надо стараться, чтобы нити были как можно ближе друг к другу, и тогда, если всё сделать качественно, будет почти незаметно. Вот, а потом надо будет иголку продевать между нитями перпендикулярно в шахматном порядке.

Она вот сказала это и задумалась, а понял ли человек вообще хоть что-то. С объяснениями в этой области у неё было туго, ведь она только слушала учительницу и повторяла тогда за ней. Эх, давно это было, очень давно. Но таким способом она зашивала Паше носки, хотя после третьего она предложила либо быть аккуратнее, либо выкидывать рваные носки.

Тору внимательно следил за действиями девушки. Как бы японец не любил скрывать отсутствие каких-либо способностей, желание учиться чему-то новому всегда брало верх и заставляло пробовать что-то снова и снова, пока результат не начинал удовлетворять Мотидзуки хотя бы частично. Но прежде чем пробовать самому, Тору всегда старался собрать максимум информации, способной ему помочь на пути достижения поставленной цели.

То, что делала Ярецы, не сильно отличалось от того, чем несколько минут назад занимался он сам. Разве что парой нюансов, которые Тору, за неимением лучших объяснений, посчитал своими главными ошибками, мешающими закончить «сражение» с рваным рукавом хотя бы вничью.

- Давай, теперь я сам попробую. Японец аккуратно забрал из рук девушки кендоги и швейные принадлежности и приступил к реализации полученных знаний на практике.

И первые же кривые стежки показали, что проблема заключалась вовсе не в отсутствии у него теоретических знаний, а в заточенных подо что-то совсем другое руках.

- Да что же такое! – Тору раздраженно откинул куртку в сторону. Собственная неспособность справиться с простейшей задачей да еще при наличии юной свидетельницы женского пола выводила из себя, мешая демонстрировать привычное внешнее спокойствие. Стараясь как-то угомонить разбушевавшиеся эмоции, японец прикрыл глаза и подставил лицо лучам утреннего солнца. Тепло на коже и ощущение света на веках всегда действовало на него умиротворяющее, разглаживая образовавшиеся из-за раздражения морщины и заставляя губы складываться во что-то отдаленно напоминающее улыбку.

Девушка недоуменно посмотрела на его реакцию, когда у него не получилось справиться с шитьем этой дыры. Она даже подумала, что как всегда сделала что-то неправильное. Но уже было поздно что-то менять. И теперь возникал вопрос, а что же делать теперь? Просто уйти? Это неправильно. Остаться здесь и попытаться что-то ему сказать, помочь, поддержать? Это неправильно, глупо. И к тому же такое ее поведение напросится на его грубость. А она не хотела, чтобы он грубил, ругался и ворчал. Но как правильно будет поступить?

Так хотелось узнать что-нибудь о нем, послушать какую-нибудь его историю из жизни, ведь вряд ли его жизнь была скучна и однообразна. Но он не захочет ничего рассказывать. Да и выскажет ей все, что о ней думает. Она не хотела, чтобы он гневался, но что она для него может сделать?

Она сидела на лавочке и смотрела на его профиль. Суровые морщины, которые будто разглаживало ласковое утреннее солнце, некое подобие улыбки, когда уголки тонких губ немного поднимаются вверх. Он был самим совершенством, жаль только, что она не умеет рисовать портреты в профиль. Наверное, правильнее сказать "писать". Да и даже так она бы вряд ли написала его нормальный портрет. Уж слишком прекрасным был этот человек в ее понимании, а с портретной живописью она не была знакома. Отдаленно очень только.

Она мотнула головой, поймав себя на мысли, что слишком пристально любуется этим человеком, и щеки налились смущенным румянцем. Но больше она не знала, что делать. Просто зашить его куртку и молчать?

- Мистер Мотидзуки, у вас что-то случилось? - она глубоко вздохнула. - Я могу вам чем-нибудь помочь?

Кажется, покраснели не только щеки, но и даже корни волос. И ушные раковины. Все, теперь точно он ее прогонит...

Голос Ярецы вырвал Тору из медитативного состояния, заставляя вернуться в реальность. Но даже пары минут ему хватило, чтобы успокоиться и иметь возможность вести адекватный диалог, стараясь не проявлять бурных эмоций на тему своей неспособности совладать с ниткой и иголкой.

- Да нет, у меня все нормально. – Японец открыл глаза и внимательно посмотрел на сидящую неподалеку от него девушку, явно пытающуюся найти какой-нибудь ключик к его непростому характеру. – Просто я криворук, и меня это весьма огорчает.

Придумывать какую-то причину, объясняющую его импульсивность, но при этом не соответствующую действительности, Тору считал недостойным занятием. А сохранение собственного достоинства он считал даже белее значимым, чем возможность демонстрировать окружающим привычный образ спокойного и разбирающегося чуть ли не во всем на свете человека.

- Ладно, как-нибудь залатаю. – Тору кивнул в сторону кендоги. В конце концов, куплю какую-нибудь замену, в Китае ведь можно найти все, что угодно. Эта, конечно, была сделана в Японии, но на родину мне в ближайшие годы соваться не стоит.

Ненароком Мотидзуки упомянул трудности, возникшие у него из-за натянутых отношений с родными и откровенной травлей в профессиональных кругах благодаря обидам бывшего тестя, ставшего весьма влиятельным человеком. Видимо он уже настолько привык отвечать на личные вопросы, сыпавшиеся из Ярецы, как из рога изобилия, что уже неосознанно начал говорить о чем-то действительно значимом, не дожидаясь ее «подачи».

- Вы не криворуки, мистер Мотидзуки, - тихо ответила девушка, стараясь не смотреть на него. Кажется, он не заметил ее пристального взгляда, каким она рассматривала его профиль. Сейчас это уже стиралось из памяти, к ее огорчению, и она не сможет уже запечатлеть именно этот момент. - Просто некоторые занятия созданы для других... ну, я вот не уверена, что у меня когда-нибудь получится так ловко обращаться с катаной или тессеном. Ну или драться... ну или еще что-нибудь такое...

"Что-нибудь такое" заключало очень много областей жизни и работы, что девушка, покопавшись в себе, даже и не поняла, что она умеет делать очень хорошо. Шить да убираться. Наверное, и рисовать тоже. И все. Ну, немного знает математику и физику. Этого ей было достаточно. Шить умеет - значит не пропадет.

Зачем латать "как-нибудь", если есть человек, который может попытаться сделать это хорошо. Разумеется, она не стала ему предлагать свою помощь, хоть очень и хотела, все-таки инстинкт самосохранения никто не отменял. Вдруг он действительно обидится?

Тем временем, пока она рассуждала, стоит ли ему предложить свою помощь в зашивании одежды, он продолжил говорить. Его голос обволакивал сознание и уносил куда-то далеко, сквозь время и пространство. Он говорил не очень хорошие вещи, видимо она все-таки затронула что-то личное. Она была уверена, что любая другая девчонка на ее месте ухватилась бы за эту тему, спрашивала бы что-то и "высказывала слова сожаления". Но Яри не была такой. Она не хотела быть посвященной в его личную жизнь и судьбу. Она просто хотела, чтобы ему было хорошо. Чтобы всем было хорошо. Ей не нравилась вся эта ситуация, и она думала, что можно сделать.

- Я скоро уезжаю. Через полторы недели, - сказала она, решив сменить тему разговора. Как всегда ляпнула и не подумала. А вдруг он хотел высказаться, а она своим поступком его остановила. Но ей не нужны чужие тайны. Хотя она думала, что если он продолжит говорить, она продолжит его слушать. И не прерывать. Иногда это лучше, чем что-то говорить в ответ...

Девушка не стала цепляться за его слова и задавать лишних вопросов, за что Тору был ей весьма благодарен. Он не привык рассказывать другим о своих переживаниях или выдавать факты из биографии, не касающиеся его профессиональной деятельности. Конечно, как и любому человеку, ему иногда хотелось разделить с кем-то другим тревожащие мысли и чувства, но в подобные минуты японец начинал чувствовать себя уязвимым. А такое состояние пугало его даже больше, чем любая реальная опасность.

- Уезжаешь… – Тору настолько привык натыкаться на Яреци в разных уголках монастыря, что даже представить не мог, как станет для него выглядеть Линь Ян Шо после ее отъезда. – На время?

Японец чуть не добавил к своему вопросу слово «надеюсь», но в последний момент остановился и не стал показывать личную заинтересованность. Круг людей, с которыми он мог общаться не только на тему тренировок или каких-то хозяйственных вопросов был весьма узок, а Яреци благодаря своей юношеской непосредственности умудрилась если и не пробраться в него полностью, то уж точно пропихнуть туда руки и поставить одну ногу. Так что, подумав об исчезновении девушки, пусть даже и временном, из его жизни, Тору испытал что-то весьма напоминающее сожаление, чем немало удивил самого себя.

В его голосе проскользила... грусть? Нет, это вряд ли. Вряд ли такой взрослый, спокойный и сдержанный человек мог привязаться к кому-то. Где-то, в каком-то психологическом детективе, она читала, что привязанность не очень хорошее чувство, которым болеют маленькие девчонки. А взрослым людям это чувство неподвластно. Это, возможно, всего лишь художественное произведение, и она даже как-то не задумывалась над этим.

- Да. Я решила поступить в институт. Я надеюсь, что вернусь... - она ответила и опустила глаза. Черт, почему же где-то в груди как будто что-то болит?

Она никогда раньше ни с кем не прощалась. Только с родителями и друзьями, но это несколько другое. Она знала, что когда-то вернется к ним. Поэтому хоть и скучала, но грусть была не такой сильной. А сейчас она не была уверена, что вернется в этот монастырь. А если не вернется, то и не увидит больше этого человека. Она вздохнула.