"Спасение" от общества нифига не спасает.

После своего прихода в монастырь, - а был он совсем недавно, - Эллиоту вдруг резко захотелось по-тихому свалить куда-нибудь в туман, - которого тут, к сожалению, не найдёшь, - включить, как обычно, музыку погромче и валяться, валяться, валяться... и главное - одному.
Поэтому быстрым взглядом оглядев всю, которая была видна, территорию монастыря, - при этом шея чуть не отвалилась, ибо туловище Эллиот поворачивать вообще не собирался, - парень приглядел хоть и самые далёкие, но наверняка не кишащие какими-нибудь людьми, места. Горы. Их было двое - и одни были высокими, холодными, опасными, сложными... ну в плане отдыха вообще не нравились, короче. Другие наоборот были не очень высокие, травка на них растёт, цветочки цветут, животные изредка бегают, ммм... и пофиг, что далеко переть - Фишер направляется туда!
Уже натянув на уши матово-чёрные наушники, включив музыку на самую максимальную громкость и шагая по направлению строго на запад, парень запоздало вспомнил, что так-то уже вечер. Но мысль и осознание никакой эмоциональной окраски не получили и вообще надолго в голове не задержались - если тут нельзя шастать ночью, то спишется на то, что он недавно приехал и вообще весь из себя такой бедный ничего непонимающий мальчик, который ищет приключений. Кто знает, может, поверят? Эллиот иногда может сделать милые и невинные глазки - главное, чтобы чуть лукавая улыбка не сдала.
Выбрав неприметное место и плюхнувшись на него, даже не думая, что потом придётся что-то где-то стирать и мыть, парень улёгся на спину, сложив руки на животе а-ля "Прицесса в гробике". Глаза были обращены в потихоньку темнеющее небо, но постоянно на долгое время вообще закрывались под влиянием какой-нибудь песни группы "Trading Yesterday" - а эти песни так вообще было невозможно удалить, ибо плохо они не действовали. Парень отдыхал, как мог, а от того, что именно он видел, благоприятное настроение вообще не менялось и меняться не собиралось.
Музыка, конечно, как всегда талдычила так, что распространялась по всей тишине метров как минимум на пять, но Эллиот на это внимание не обратил - тут же всё-таки нет никаких ещё идиотов, захотевших прогуляться под вечер?

Когда у людей есть привычка страдать в гордом одиночестве - это ещё куда ни шло и вообще полбеды. Чего уж там прикидываться невинным агнцем, Рейн и сама от этой привычки нехило так страдает, периодически вытягиваясь за пределы монастыря, погарцевать по скалам и уступам, аки горная коза и устроить нечто вроде психоделической пробежки с элементами паркура и скалолазания. Но вот когда люди имеют пошлое обыкновение в этих самых горах разлеживаться и только что под ноги прохожим и пробегающим не подкатываются - вот это уже ни в какие ворота не лезет, ну совершенно.
Изображавшего из себя Белоснежку парня Ирина обнаружила чисто случайно - и, надо признать, юноша в своей безмятежно и беспробудно спящей роли был столь убедителен, что Рейн даже невольно заоглядывалась, уточнить, не рыдают ли тут где по соседству семеро гномиков.
Рыдающих гномиков не обнаружилось. Тем лучше. Значит, провалившегося в глубокий музыкальный транс парня можно смело будить, не опасаясь разрушить сказку, ломануться наперекор сценарию и все такое прочее.
- Молодой чемодан, ну я же на Вас наступлю! - громко предупредила Рейн. И потыкала юношу в плечо носком кроссовка - мол, вставай, встаааань, дурень, труба зовёт! - Извини, Белоснежка, но вот уж целовать я тебя не буду. Давай ты как-нибудь сам глаза разлепишь? Без слюнообмена?

Ан нет, другие идиоты тоже не дремлют, боясь прослыть слабаками, и старательно наведываются к идиоту, пришедшему раньше.
Каким образом Эллиот умудряется услышать через непробиваемую вроде стену громкой музыки обзывание его чемоданом и Белоснежкой - событие необъяснимое и сродное паранормальному. В какой-то мере даже льстит и оно, и данные ему прозвища - парень все обзывания привык воспринимать в сугубо хорошем смысле. В ответ на тыканье Фишер откатывается подальше от девушки, совершив несколько грандиозных пируэтов, выключает музыку, сдвигает наушники с ушей, но так и не поднимается с земли, сетуя на то, что новое место придётся нагревать. Теперь, вроде, не наступят, отлично всё, все счастливы, идите дальше и радуйтесь жизни, меня не трогайте.

- Глаза разлепил, справился и обошёлся. Извиняю тебя. Можешь мне поаплодировать, раз я такие потуги совершил?

Эллиот мог бы и ляпнуть, что небо ослепительно прекрасно вечером, задери, мол, голову, полюбуйся, давай пофилософствуем... но ответ тогда стоит ждать довольно красивый, удивительно здорово у девушки получается говорить что-то забавно-крутое, что ей только в плюсы, плюсы и ещё раз в плюсы.
Да только изначальной целью было поваляться и поскучать. Одному. Почему бы не проявить баранье упорство для того, чтобы она свершилась?

Рейн, откровенно говоря, не слишком-то и ожидала, что ей удастся сквозь пульсирующие музыкой наушники доораться до парня. А когда выяснила, что голос свой знатно недооценила и все-то у нее, у умницы, получилось - так и захотелось, рискуя безнадежно брякнуть в грязь чужое о себе мнение, погладить саму себя по голове. Мол, ай да красавица, ай да золотце, еще немного потренируется - и мертвых из гроба тоже поднимать будет, одним только голосом, без рукоприкладства.
Потревоженный парень тем временем завершил кувыркаться по земле и заговорил, изображая из себя героя дня. И тут же выяснилось, что голос у чувака ожидаемо орущий, как у всех плеерщиков, вечно рвущихся перекрикивать музыку, которую кроме них на самом-то деле никто не слышит.
- Умничка! Глазки разлепить он справился! - восхитилась Ирина. И изобразила, что аплодирует: - Медаль мальчику! И большой шоколадный торт, набираться сил перед завтрашним днем! Завтра будем проходить, как поднимать ручки! - и едва справилась с искушением добавить: "а послезавтра - ножки, а там, глядишь, уже и поднимем немощное дитя на ноги".
И еще хотелось добавить, что это вообще наглость - корчить такие рожи и говорить таким умирающим тоном, как будто молодого человека заставили не собственную задницу переместить на несколько сантиметров, а как минимум всех обитателей монастыря протащить на своем горбу вдоль экватора. Страдать, между прочим, тоже уметь надо - когда по неопытности с этим делом пересаливаешь, то рискуешь щедро наполучать волшебных пенделей, чтоб страдалось бодрее.

Эллиот про аплодисменты сказал так, к слову, сразу же после озвучивания идеи об этом забывая, потому что оно странно, глупо, да и не особо надобно вообще, у него самомнение о себе и так в крайности не впадает. Поэтому, когда ему и правда аплодируют, да ещё и бодро так хвалят — хотя какой хвалят, сарказмом просто несёт от слов, — это кажется просто невообразимым. Парень уверен, что его обводят вокруг пальца, как самого последнего идиота, и это немного угнетает. Малость самую. Капельку. Хотя чувствовать гордость за себя это не мешает — зааплодировали же. Вон он какой молодец. Аплодисменты ещё заслужить надо.
Впрочем, сказать: "Ты чего, я же это не всерьёз" Эллиот не собирается, у него, как оказывается, все умные мысли разом пропадают и даже сейчас слова для достойного ответа не находятся, а если дать ещё один повод девушке сказать какую-то колкость, то это будет сразу провал, Эллиот даже самому себе покажется ужасно глупым.
Поэтому Фишер решает вообще ничего не говорить, тупо уставившись в небо. Это, конечно, не самое удачное, что он может сделать, но всё же получше, чем если бы Эллиот снова вытащил несколько слов из обращённых ему фраз и подтвердил их или ещё что.
И вообще, если начинать разговаривать, то тогда и продолжать надо. А Эллиот всё ещё себя одёргивает, ибо не для того он здесь разлеживается.