enjoy your road

Осень может быть прекрасным временем года — золотистым и светлым, осыпающим яркими карнавальными красками, заворачивающим в декорации закатных цветов... но на сей раз, очевидно, не имеет ни малейшего желания так баловать что Аделину, что прочих, знакомых и незнакомых немке людей, находящихся ныне на Тибете. Осень с презрением поджимает губы — и, в точности как красавица, выплескивающая из окна воду из цветочной вазы на голову распевающему серенады неугодному и неуемному поклоннику, осыпает выжидательно запрокинутые лица мелкими холодными каплями унылого серого дождя. Мол, вот вам, а не бразильские карнавалы, у леди нынче депрессия, тоска и меланхолия, леди желает хандрить и грустить, а если и ехать на карнавал, то уж точно без вас. В такую погоду, само собой, горные тропинки Тибета выглядят далеко не так привлекательно, как на глянцевых страницах туристических проспектов.

Карта в руках у Аделины размокает чем дальше, тем хуже, и все меньше похожа на бодрое типографское изделие. Вот на собственный тоскливый труп разве что — сколько угодно. Но по безвременно почившей карте, уже покрывшейся многочисленными вмятинами и дырами, оставленными в мягкой бумаге суетливыми пальчиками Аделины, Рутцен не слишком-то скорбит. Все равно эта карта перестала быть не только ценным, а и сколько-нибудь внятным источником информации, стоило девушке покинуть деревню и пытаться отыскать ориентиры, которые могли бы вывести ее к монастырю.

Спасаясь от неприятного мелкого дождя, Аделина попыталась спрятать волосы под обтянувшую голову шапку, но отдельные пряди все равно выскальзывают наружу и ложатся на щеках скользкими холодными червяками. А в попытке перевернуть карту Рутцен неловким движением разрывает мягкую бумагу на совсем уж непригодные к использованию мокрые клочки — и растерянно застывает посреди тропинки, нелепо воздев ладони с повисшими на них клочками бумаги вверх, к рыхлым дождевым тучам, пытаясь понять, как же оно все так нелепо получилось и что в этой ситуации дальше делать. Неужели идти дальше совсем уж наугад, надеясь, что провидение сжалится и пошлет заплутавшей в горах юной немке подсказку-другую. Или того лучше — сразу четкую инструкцию, куда направлять свой неуверенный шаг.

Осень – предвестник зимы. Предвестник голода и грядущего холода. Она всегда вызывала какие-то неясные и совершенно недобрые ощущения. Даже зима может быть лучше, когда колкий снег легко ложится под лапы, а звезды кажутся такими близкими, что до них можно достать хорошим прыжком. Зима холодна и безучастна. Она – мертвец, но мертвец надежно лежащий в своей могиле. Осень же – все тот же мертвец, только упорно пытающийся казаться живым, она старуха, мажущая щеки румянами, чтобы казаться молодой. Только вот гнилостный запах падали и разложения не спрячешь за ярким убором.

Холодные мокрые капли падали на загривок, путались в шерсти и стекали вниз. Одна, особенно наглая, упала прямиком на нос и волк забавно дернул носом, стряхивая ее вниз и тут же насторожил уши. Охота сегодня не задалась. Виной тому была отвратительная погода или настроение ей подстать – сказать трудно. Но сейчас он почуял чей-то запах. Совсем-совсем незнакомый запах, принесший с собой ощущение дальних земель и чего-то неуловимо знакомого. Волк раскрыл пасть, ловя этот запах и будто пробуя его на вкус, и уверенно потрусил к его источнику. Что же там было такое? Человек, несомненно человек, но его запаха он не знал. И пах он совсем не так, как люди из деревни. Те пахли яками и кисловатым молоком и еще чем-то таким, что человек бы назвал «запахом Тибета». Этот же незнакомец пах иначе. В его запахе ощущался привкус бензина и большого города, чего-то далекого, но неуловимо знакомого.

Серая шкура была совсем незаметна среди серых же камней. Да и дождь вряд ли давал незнакомке много времени на то, чтобы посмотреть по сторонам. Волк устроился поудобнее, и стал наблюдать. И что же ты ищешь среди этих камней, незнакомка?

Назвать Рутцен "бывалой туристкой", или того хлеще, "походницей" не получится ни с какого ракурса, ни через какие очки, солнечные или розовые. Аделина сделана из городских небоскребов и окольцовывающего их бега электричек, из светящегося экрана смартфона и усидчиво согнутой спины, из пульсирующих музыкой втулок-наушников и аккуратных туфелек на невысоком каблучке, с симпатичными бантиками на носках. Все это — никак не набор покорителя Эвереста. Разве что определенная доля сумасшествия в голове присутствует, и на этом, в общем-то, сходство заканчивается. И затянутые зернистой пеленой мелкого дождя горные тропинки явно не для девочек, полученных путем смешения вышеперечисленных, чисто городских компонентов. А Рутцен — концентрированный город, в вычищенных до блеска стеклах которого неизменно и вежливо отражается солнце, а лифты исправно и плавно ходят вверх-вниз с тихим шуршанием, подчиняясь матовому огню кнопки вызова.

Сокрушенно качая головой, Аделина счищает с ладоней обрывки мягкой бумаги. И заталкивает сочащийся влагой невнятный бумажный ком в карман — в концентрированном и сверкающем городе к тонким, кристально прозрачным стеклам никак не может липнуть вышвырнутая с последнего этажа мятая бумажка, концентрированный, но сверкающий город может окутаться смогом, но не запорошить окрестности мятой бумагой и скомканными фантиками. Покончив с упаковкой мусора в карман, Рутцен безнадежно оглядывается. В серой дождливой хмари все пейзажи похожи друг на друга, и Аделина не готова утверждать, что сумеет хотя бы обратно к деревне выйти, даже если попытается не фантазировать и банально пойти обратно по собственным следам.

— Отлично-балда, — с тоской выдыхает девушка. И поднимает воротник куртки, стараясь отгородиться от щекочущих шею мелких капель, чтобы те не мешали принимать, возможно, судьбоносное решение: попытаться вернуться назад или рискнуть пойти вперед? Что в данной ситуации будет менее суицидально для заблудшей дурочки?

Чем дольше волк наблюдает, тем больше ему кажется, что этому человеку в горах совершенно не место. Не отсюда она, неправильно что-то. И сама она судя по всему не знает – как правильно и что правильно. Стоит, безнадежно оглядывается по сторонам и ругает себя на таком знакомом языке, пряча в карман белые непонятные ему ошметки. На такую даже не поохотишься как-то, да и вряд ли она настолько же вкусна как кабарга. Волк тоже вздыхает, почти обреченно и по-человечески и закрывает глаза. Он сам еще толком этого не понял, но он устал. Слишком долго четыре лапы и серая шкура. Почти на пределе. Он закрывает глаза и легко, практически без сопротивления уступает место человеку.

- Заблудилась? – Хельмут с вежливым любопытством рассматривает незнакомку. Волку все виделось по-другому, он с трудом отличал одного человека от другого, но прекрасно чувствовал запахи. Хельмут запахов почти не чует – мешает дождь, но его глаза видят европейку. И что же может искать европейка в горах так далеко от деревни? Ответ на этот вопрос чаще всего оказывается один.
Мужчина с удобством сидит на камушке, за которым до этого прятался волк и судя по всему совершенно не думает о том, что его внезапное появление может кого-то напугать. Он немного недовольно жмурится от дождя и ждет ответа, более не говоря ни слова.

Аделина стоит возле ничего не говорящих ей камней так долго, что окружающий немку серый и влажный пейзаж, словно свеженабросанный торопливым художником по холсту, практически заучивает наизусть. И присутствие за камнями мужчины для Рутцен оказывается самой что ни на есть новинкой, неожиданным открытием, жаль только, что не научным. Девушка поклясться готова: никто за камнями не сидел, скорчившись в три погибели, и не полз по следам юной немки в кустиках и в травке, как волнующийся вдовый король по следам мчащейся вдаль принцессы. Такой пассаж был бы великолепно заметен даже и без бинокля и увеличительного стекла — по мнению свято верующей в свою исключительную чуткость и в стальную остроту своего зрения Аделины. Так что появление на сцене нового действующего лица девушка вполне справедливо воспринимает как сногсшибательную, зубодробительную совершенно новость. И так вскидывает брови, словно и их тоже пытается спрятать под шапку и хоть немного, да подсушить. Промокнуть, по меньшей мере.

— Кажется-подчистую, — кивает Рутцен, интонируя еле-еле, в голосе агонизирующего анорексика, и то больше оттенков и полутонов. И смотрит на сидящего на камне мужчину так, будто человек перед ней вот только что материализовался, чудесным образом соткавшись из воздуха, а дальше, по логике, непременно должен огненно вознестись, впечатляя своим святым примером ошеломленно глазеющую дурочку. Аделина даже легонько притоптывает ногой от нетерпения: мол, ну, чего же ты ждешь? возносись давай, вот прям сейчас возносись, а то одинокая благодарная зрительница рискует окоченеть и чуда не увидеть по причине отсутствия здравствующего сознания за окулярами голубых глаз.