О матери...

После ухода от бабушки Сэтоши долго думал, что ему делать и куда пойти. Решив выбрать какой-нибудь бар, он направился вниз по дороге, думая над тяжелым и очень опасным разговором. Опасным он был потому, что из-за каких-то неправильных мыслей мог начать делать что-то для себя нехарактерное. Например, напиться. Он заказал себе гиндзе, и сел за столик. Везде царило веселье, но на его душе было темно, будто бы там поселилась энергетическая опухоль, пожирающаяся все хорошее и прекрасное в душе. Он не понимал, что делать с этим знанием, и совершенно не знал, что делать с дальнейшей жизнью. Заниматься дальше непонятным делом, выслушивать комментарии отца о своей тупости, или просто бросить все и уехать?

Нет, уехать он не мог. Он не мог предать отца, ведь он благодарен своим родителям за то, что у него есть все, что можно пожелать. Он хочет приносить пользу, просто... это все было глупо и попахивало юношеским максимализмом. Но он был взрослым человеком, ему необходимо было распутаться из этой паутины.

После второй порции напитка он достал распечатку и пробежался по тексту. Она была артисткой второго плана какого-то известного лондонского театра, ездила на гастроли. Он хмыкнул и покачал головой. Снова в горле возник противный комок слез, и он сглотнул. Убрал распечатку, допил напиток и, расплатившись, вышел из бара. Медленно направился домой.

Пешком до дома идти было долго, и в квартиру он вошел через полтора часа. Сегодня он пришел даже позже отца, и хмыкнул.

- Добрый вечер, - поздоровался он, останавливаясь у столовой.

Не то, чтобы Шотаро постоянно проверял, чем на работе занимается сын, но обычно он всегда имел представление, когда тот приходит и уходит. Уже хотя бы потому, что частенько они приезжали и уезжали вместе. Шотаро не любил сидеть за рулем, предпочитая, чтобы его возил кто-то из сыновей, что после отъезда Джуна автоматически легло на плечи Сэтоши. Конечно, он нередко засиживался на работе дольше сына, но обычно сообщал ему об этом, да и просто мог зайти в течение дня, поскольку их кабинеты находились рядом. Поэтому неожиданное исчезновение Сэтоши с работы не могло остаться для его незамеченным.

Обнаружив, что сын куда-то ушел, Шотаро попытался выяснить причины и с удивлением узнал о странной посылке из Пекина, вскоре после получения которой помощник финансового директора покинул свое рабочее место. Для него Пекин не ассоциировался ни с чем хорошим, поскольку там жил брат со своей странной женой, а также еще какие-то не слишком нормальные люди из их компании. Поэтому он, ожидая любых последствий, не удивился позднему возвращению Сэтоши, по которому было прекрасно видно, что сегодня тот решил побаловать себя алкоголем.

- А вот и наш гуляка вернулся, - усмехнулся он, отрываясь от ужина и хитро глядя на сына. - В честь чего у тебя сегодня попойка? В честь прогула? Может вычесть у тебя из зарплаты?

Шотаро поймал на себе обеспокоенной взгляд Мизуки, поэтому быстро коснулся ее руки, показывая, что не собирается наказывать сына. Он понимал, что у того должны были быть серьезные причины, но не был уверен в своей готовности узнать причины всего происходящего, хотя и понимал, что оттягивать серьезный семейный разговор до бесконечности у него не получится.

Раньше он всегда сначала переодевался в домашнюю одежду, а потом выходил к семье обедать. Или ужинать. Но вот сейчас ему хотелось сделать что-то неправильное, противоречащее логике и здравому смыслу. Хотя чудить он начал на банкете в честь свадьбы дяди Тору, а потом был этот корпоратив, который вытащил на волю этих демонов. И вот теперь разговор с бабушкой.

Раньше он был уверен, что она просто их бросила. Но эта фотография, где она держала на руках его, еще тогда маленького годовалого мальчика, показала ему, что она была вынуждена это сделать. Отец поставил ей условие. Как можно ставить условия людям, которых любишь? Получается, отец никогда ее не любил? Или он не любил сына? Почему-то эта мысль сейчас стала какой-то навязчивой, странной и очень жуткой. Он вздрогнул и тряхнул головой. От этого она закружилась. Он сел за стол и, чего себе никогда не позволял ранее, вальяжно развалился на стуле. Смерил отца гневным взглядом, прищурившись.

- Пожалуйста. Вычти из зарплаты, если тебе станет легче, - фыркнул он.

Шотаро очень редко видел сына выпивающим больше пары бутылок пива, а уж про то, чтобы тот приходил домой после ощутимого употребления алкогольных напитков и речи никогда не шло. Сэтоши был домашним мальчиком, никогда не выступающим против семейных правил и не позволяющим себе грубить отцу, поэтому его поведение, больше подходящее для бунтующего подростка, а не для взрослого мужчины, казалось ему чем-то из ряда вот выходящим.

Но главной проблемой сейчас была даже не запоздалая попытка юношеского бунта, а то, что Сэтоши открыто нарывался на конфликт в присутствии Мизуки, которая и так последнее время волновалась за него сильнее обычного. А втягивать жену в то, что должно было быть решено между двумя мужчинами, Шотаро не хотел, поэтому отставил свою практически пустую тарелку и кивнул в сторону небольшой комнатки, считающейся чем-то вроде его кабинета.

- А ну ка пойдем со мной. Думаю нам давно пора поговорить. Поешь потом, ужин от тебя никуда не убежит. - Шотаро остановил Мизуки, которая хотела уже было высказаться по этому поводу и поднялся из-за стола. Конечно, Сэтоши мог и не согласиться разговаривать с ним наедине, но он очень надеялся, что у сына хватит хотя бы немного здравого смысла, чтобы послушаться и не усложнять и без того неприятную ситуацию.

- Я не голоден, спасибо, - хмыкнул он, поднимаясь со стула. Ноги не очень хорошо слушались, и он не был уверен, что нормально дойдёт до кабинета отца. Кивнув матери, что всё хорошо и не надо беспокоиться, он направился следом за отцом в его рабочий кабинет.

Там всё было как всегда. Всё на своих местах, эти фотографии семьи, которые стояли на полочке, пара фотографий на его рабочем столе, в рамочках. На одной были родители, на другой были все вместе. Маленькое семейное фото. Отец, мать Мизуки, Джун и он сам. Он не вписывался в эту семью. Он имел только эту фамилию, но после разговора с бабушкой, нескольких порций саке и долгого бесцельного бродения по городу, он стал чувствовать одиночество ещё сильнее, чем это было раньше. Почему отец избавился от неё? И что теперь ему делать с этим новым знанием? Он не был готов это знание получить, и он не видел выхода их этого лабиринта.

Где-то отголосками сознания он понимал, что ведёт себя не так, как должен, что он просто должен извиниться перед отцом и уйти спать, чтобы завтра начать новый день. Но у него не было сил. Он понимал, что должен серьёзно поговорить с отцом, но ведь он много раз старался вытянуть его на разговор, хотя тогда он был всего лишь глупым ребёнком, который не должен лезть во взрослые отношения.

Может быть, нужно было высказать всё, что накопилось на его душе, обвинить отца в сломанной судьбе, но... ведь это неправильно. Поэтому он просто сел на стул по другую сторону стола и с вызовом посмотрел на него.

Сэтоши не стал отказываться от приглашения проследовать в кабинет, поднявшись из-за стола вскоре после него самого. По тому, как сын переставлял ноги, чувствовалось, что несмотря на свои последние попытки подружиться с алкоголем, пить он так и не научился. И тем нелепее казалось его стремление молча противостоять отцу, одним своим видом выражая несогласие с установленными в семье правилами.

Сэтоши первым уселся на стул, стоящий напротив его рабочего места, хотя в его, так называемый, кабинет практически никто никогда не заходил. И, встретившись с ним взглядом, в котором светилось юношеское упрямство, Шотаро хмыкнул и уселся на свое привычное место, какое-то время просто постукивая пальцами по столу и пытаясь подобрать правильные слова, которые почему-то никак не приходили в голову.

- Ну, - он сделал небольшую паузу, - если тебе так плохо живется, скажи, наконец, чего ты хочешь, а не пялься на меня, как на местное чудовище. Не съем же я тебя в конце концов.

Шотаро догадывался, что именно не устраивало его сына, но предпочел бы услышать это лично от него, а не играть в чтение мыслей, тратя драгоценное время и лишний раз мотая друг другу нервы. Да и неприятный разговор оттягивать больше не имело смысла, поскольку они уже дошли до той той черты, когда жить, как раньше, казалось невозможным.

Он понимал всю глупость сложившейся ситуации, ему было стыдно за своё поведение, он который раз порывался попросить прощения и уйти, чтобы продолжить своё привычное существование. Чтобы не мотать нервы отцу, который очень много сделал для компании, для семьи. Для него самого. Ему вспомнились слова отца о том, что другие мечтают занять это место, а они с Джуном постоянно выглядят недовольными.

- Хорошо, - обречённо сказал молодой человек, понимая, что выглядит жалко, ничтожно. В голове крутилось множество мыслей, и он не мог их собрать воедино, разложить по полочкам и чётко ответить на вопрос, а что же он хочет. Потому что по факту оказывается, что он совершенно ничего не хочет.

- Я... - он опустил голову и старался правильно подбирать слова, - ты мне, наверное, не поверишь, но мне действительно хочется понимать всё вот это, все эти цифры и отчёты. Я хочу извиниться за то, что летом наговорил тебе гадости, но... после свадьбы я... у меня есть увлечения, и я... хотел бы посвятить себя хотя бы одному из них.

Это было совсем не то, что он хотел сказать, но это нашёптывал ему алкоголь. Он обречённо вздохнул и в очередной раз понял свою ничтожность.

Как он и предполагал, надолго Сэтоши не хватило и его грозный взгляд быстро сменился на затравленный. И это тоже была одна из причин, почему он частенько злился на своего сына. Тот совершенно не умел отстаивать свое мнение или четко высказывать свою позицию. Конечно, Шотаро, наверняка, был бы с ним не согласен, но так у него хотя бы не возникало ощущения, что он бьется головой о стену в нелепой и неэффективной попытке достучаться до собственного ребенка.

- Ты сказал столько всего, но, по факту, так ничего и не объяснил. - Шо почувствовал раздражение, поскольку общение с сыном больше походило на игру в разгадывание загадок. А Шотаро не любил игры, особенно в таких серьезных вопросах, как семейные отношения.

- Перестань любоваться на свои ноги и четко скажи, что конкретное ты предлагаешь. Эта история про твои непонятные увлечения мне ни о чем не говорит.

Шотаро вздохнул и с тоской посмотрел на шкаф, где стояла еще не открытая дорогущая бутылка дайгиндзё, которой он собирался угостить уже месяц, но так и не находил подходящего повода. Но, видимо, после этого разговора с сыном, его терпению суждено было закончиться, так что он уже начал предвкушать, как в тишине своего кабинета немного расслабится и позволит себе доступными способами полечить нервы, изрядно потрепанные из-за проблем со слишком взрослыми и требующими самостоятельности сыновьями.

Он сцепил руки в замок и продолжил разглядывать свои ноги, не желая поднимать голову и смотреть на отца. Ему было страшно, он чувствовал по голосу отца, что тот сильно раздражен. Хотелось просто плюнуть на все, послать всю эту компанию к чертям, собрать какие-нибудь вещи и уехать. Дядя Тору так и поступил, он нашел свое место, он жил себе спокойно, не вспоминая ни семью, ни эту компанию. Он даже не заявился на памятное открытие фабрики. И ведь он ни о чем не жалеет. Или Джун... он тоже уехал, сказав отцу, что ему не нравится то, чем он занимается. А он, Сэтоши, почему он не может просто сказать отцу, что не хочет этим заниматься?

Некоторое время назад он понял, что ему эта работа нравится. Просто он не умел ее делать правильно, но он старался. Джун умел считать, но ему это не нравилось. Сэтоши хотел, чтобы брат нашел свой путь. Он вздохнул и прикрыл глаза, понимая, что никак не может собрать все детали этого странного паззла, в который превратилась его жизнь, воедино. Он должен что-то поменять, он обязан какую-то часть изменить, чтобы жизнь вернулась в привычное русло.

Он молчал долго, а потом тяжело вздохнул и поднял голову. Его мотало от одной яркой эмоции к другой. Он хотел высказать отцу все и про себя, и про то, что он выгнал женщину, которую любил сын, и про много чего другого. Но в то же время он боялся реакции отца на эти слова. Может действительно это все глупо?

Он сейчас был похож на маленького мальчика, который вошел в опасный и сложный лабиринт и никак не может найти дорогу к выходу, постоянно натыкаясь на разные преграды. Он совершенно не понимал, что происходит, что делать дальше, чтобы стало спокойнее, легче, проще.

- Я не знаю. Мне... я хочу научиться играть на флейте. Я не знаю, как это может помочь моей работе или помешать ей, - он вздохнул и, посмотрев на отца, снова опустил голову. Все это казалось чем-то глупым.

Сэтоши опять на какое-то время впал в ступор, никак не комментируя его слова, и Шотаро почувствовал, как его раздражение усилилось вдвое. Он устал от того, что из сына все приходилось тянуть чуть ли не клещами, словно он был военнопленным и пытался скрыть от того, кто его допрашивал, какую-то очень важную информацию. Хотя, как казалось Шо, в проигрыше от всего происходящего оставался именно Сэтоши, только растягивая из тяжелый разговор.

- Играть на флейте? - Неожиданное откровение сына, показавшееся ему какой-то нелепицей, по сравнению с тем, что он уже успел себе напридумывать, заставило Шотаро расхохотаться. - И это все? - То есть ты тут закатываешь концерты из-за какой-то дурацкой флейты? Конечно, я считаю подобное занятие, непонятно как пришедшее тебе на ум, пустой тратой времени, но если тебе так приспичило - пожалуйста, играй на чем хочешь. Хоть на флейте, хоть на гитаре, хоть на барабанах.

Все еще посмеиваясь, Шотаро встал со своего места и подошел к заветному шкафчику. На душе даже как-то полегчало, ведь он ожидал от сына совсем других слов, поэтому, решив, что подобное благополучное разрешение вопроса стоит отметить, он потянулся за заветной бутылочкой дайгиндзё, в последующем процессе открывания которой, бросил вопросительный взгляд на Сэтоши.

- Будешь?

Сын уже и так был не трезв, но Шотаро не сомневался, что еще пара глотков элитного алкоголя в отцовской компании его не убьет, поэтому не дожидаясь его ответа извлек из шкафа еще и пару стопок, которые, вместе с уже открытой бутылкой и понес к своему столу.

Отец рассмеялся своим громким голосом, и это заставило молодого человека вздрогнуть. Румянец на щеках сменился бледностью. Ему никоода не нравился это смех. Он слышал его достаточно часто, даже чаще, чем смех из-за веселья. Потому что у этого смеха была какая-то другая аура. Смех такой часто слышался в кабинете отца, когда тот отчитывал какого-то нерадивого сотрудника или его самого, но при разговоре с Джуном отец никогда так не смеялся. И от этого было обидно вдвойне, ведь в детстве и юности Сэтоши чувствовал себя из-за этого каким-то неполноценным и неправильным. Потому что ему в те времена подавалась информация, что Джун идеален во всем, а он, Сэтоши, являлся ошибкой. И было бы совсем ужасно и тоскливо, если бы не Мизуки, которая хоть немного подбадривала его, просто ничего не говоря и не влезая в конфликты. А просто своим участием помогала пасынку быть сильным и не натворить никаких дел, о чем бы потом все жалели. Только вот сейчас, кажется, он был уже не далек от того, чтобы натворить дел, о которых будет жалеть.

Когда отец спросил его, будет ли он пить, он просто кивнул, впрочем не был уверен, что отец как-то отреагирует на это. Когда отец поставил на стол бутылку со стопками, неожиданно для себя резко взял бутылку и небрежно плеснул в емкость, пролив несколько капель на стол. Залпом выпил и поставил стопку обратно.

- Странно, что ты не стал мне говорить, что это мне нельзя это делать. Но если хочешь знать, то меня достало все это. Меня достало, что ты мне ни разу не сказал хорошего слова, хотя Джуна ты даже при мне хвалил. Я устал от того, что родной отец меня постоянно называет тупым, никчемным, ни разу не соизволив найти время поговорить со мной, когда мне это было нужно. Но с Джуном ты находил время для общения чаще. Но... - он снова налил и выпил, пролив немного на свою белую рубашку. - Тебе, наверное, будет интересно знать, что мне очень сильно понравилась подруга Яреци, у которой я провел ночь. Мне она открыла глаза на многие вещи. И да, я... влюбился в нее...

На последних словах его голос дрогнул, он горько хмыкнул и посмотрел на отца, дыша глубоко и часто. Повысилась температура тела, шея покраснела. Он не жалел о своих словах, и он был рад тому, что сейчас смог еще немного алкоголя выпить. Потому что без него сказать все это было бы трудно.

Когда он предлагал Сэтоши выпить, то даже и предположить не мог, что сын так рьяно возьмется за дело, наливая себе одному и выпивая дорогой алкоголь, словно это была обычная вода, еще и умудряясь пролить несколько капель на его стол, чего Шотаро просто не выносил. Но отчитать сына, впрочем, как и выпить самому, он не успел, поскольку на него посыпался град обвинений, с частью из которых, он, к своему глубокому сожалению, должен был согласиться.

Приводя Сэтоши в пример брата он и подумать не мог, что когда-нибудь его попытка помочь сыну стремиться к лучшему превратится в почву для обид, которые не исчезнут даже после того, как его дети уже станут взрослыми. И, понимая, сколько ошибок он уже успел наляпать, Шотаро в который раз за последние месяцы почувствовал себя никчемным отцом, вместо того, чтобы защитить своего ребенка и поддержать его в трудную минуту, превратившего его чуть ли не в своего врага. Но он никак не мог изменить свое прошлое, как и подобрать правильные слова, поскольку такое, казалось бы, нетрудное слово "прости" привычно застряло на его языке еще до того, как он успел его произнести.

- Ты что, совсем идиот? - Шотаро понимал, что рыжеволосую девчонку со свадьбы Тору сын припомнил специально, чтобы его позлить, но тут же переключился на возможность не думать о своем отцовском провале из-за другой актуальной проблемы. - Влюбился он... Подобные женщины годятся на то, чтобы с ними переспать, а не для бесед, забивающих голову не тем местом думающего мужчину всякой ерундой. Ты бы ее еще в семью додумался притащить, как...

Шотаро не договорил, понимая, что еще немного и он заберется на опасную территорию, способную взорвать и без того накаленную атмосферу. Сейчас он как никогда понимал своего отца, на которого обижался долгие годы за излишнюю резкость по отношению к первой жене. Но, прожив немало лет, ему стало ясно, что все когда-либо сделанное Мотидзуки Рэном, было проявлением его любви к семье, которую он по молодости не желал замечать, как не хотел сейчас этого делать и Сэтоши, повторяя его ошибки и, похоже, желая присовокупить к ним еще немало своих.

На его гневную речь, которую на сто один процент нашептывал алкоголь, отец долго молчал, а потом переключился на тему его общения с Маргаритой. И Сэтоши болезненно поморщился, вспомнив, как каких-то несколько часов назад тетя Фуэми назвала эту красивую и очень милую девушку блудницей. Он сильно сжал руки в кулаки, так сильно, что побелели костяшки, а коротко стриженные ногти впились в кожу. Но сейчас это было неважно, сейчас это его волновало в меньшей степени.

- Ты о ней ничего не знаешь, какое ты имеешь право говорить, что она подходит только для того, чтобы переспать? - Вскричал Сэтоши, вскакивая со стула. - Ты не имеешь никакого права запрещать мне встречаться с теми людьми, с которыми я хочу. Я думал, что ты хотя бы выслушаешь меня, но... тебе просто легче устроить омиай, чтобы получить какую-то выгоду для себя. Конечно, тебе же плевать на мои чувства! На мою жизнь! На мои желания!

Он сел обратно на стул и снова потянулся к бутылке, но на этот раз убрал руку. Какой-то остаток здравого смысла говорил ему перестать пить.

Шотаро не знал, на что рассчитывает, говоря о первом за долгое время увлечении сына, о котором он рискнул ему сообщить ему, столь нелестные вещи. Только в какой-нибудь фантастической истории влюбленный мог спокойно выслушать подобные вещи и даже не возмутиться, но, конечно, в реальной жизни в его адрес последовали крики и обвинения в эгоизме. Но, что самое печальное, прекрасно все это понимая, Шотаро успел распалиться уже настолько, что перестал контролировать свой язык, повышая голос так же как и сын.

- Да я знаю побольше твоего! - он уже кричал, пытаясь как-то сдержаться, но чувствуя, что не может. - Как будто я никогда не был подобным дураком! Да я из-за такой девчонки с родителями разругался. И к чему это привело? Неудачному браку и полуторогодовалому ребенку на руках. Хочешь пойти по моим стопам?

Он замолчал и потянулся к бутылке, собираясь наполнить свою стопку, но потом передумал и сделал глоток из горла. Шотаро никогда таким образом не употреблял алкоголь, но сейчас ему хотелось совершить что-то неправильное, чтобы как-то перебить постепенно заполняющее его чувство горечи, вызванное жесткими словами сына.

- Я никогда не искал выгоду для себя, - сказал он уже спокойнее. - Я всегда думал о том, что лучше для моих детей, даже если вы с Джуном до сих пор не смогли этого понять.

Шотаро снова приложился к бутылке, с отвращением думая, что не чувствует вкуса, оттенками которого так хотел насладиться на протяжении последнего месяца. Бутылка их общими стараниями опустела практически наполовину, а для него из-за растрепанного эмоционального состояния ее содержимое мало чем отличалось от дешевого пойла, предлагаемого в низкопробных закусочных.