Там, где слышно воду

Они с Сонгцэном больше не разговаривали вечером. Яшви, как и хотела, провела весь вечер лежа в горячей ванне с закрытыми глазами , и даже спать легла позже, чем Сонгцэн. Ей нужно было это время провести наедине с собой, чтобы постараться разобраться в себе. В какую-то минуту ее посетило совершенно дурацкое желание сбежать - наскоро одевшись, ничего с собой не взяв, просто уехать - но Яшви откинула эту мысль. Куда бы она сейчас ни поехала, она все равно все потащит за собой, и это ей не поможет. Нужно было как-то жить дальше, наверное, как обычно плыть по течению, смириться, постараться забыть, как бы больно ни было понимать, что слабая девочка, в которую кидали камни, называя бокши, которую продали, потому что она не хотела выходить замуж, и купили просто из жалости, всегда будет сидеть внутри, что бы она ни делала. Яшви считала, что должна злиться или хотя бы плакать, чтобы все это отпустить, но злости не было, а глаза по-прежнему оставались сухими.

Выехали рано утром, едва едва только солнце поднялось, после плотного завтрака. По-крайней мере, подумала Яшви, хоть еда и встает поперек горла, она все равно заставляет себя есть, потому что это необходимо. Дорога была незнакомой и шла все время в гору, петляла серпантином. К тому же места были явно не хоженные.

Яшви молчала и смотрела на дорогу между ушами Ворона, направляя его коленями, чтобы тот шел ровнее. Солнце палило, несмотря на то, что еще только заканчивалась весна.

Аббас упрямо шел по дороге в горы, иногда переходя в галоп, когда подъем был слишком крутым. Дорога была долгой, и от жары спасало только то, что утром Солнце не начало палить в полную силу. Сонгцэн накинул на голову белый капюшон, чтобы не было слишком жарко.

- Обычно мы ходили туда пешком, - сказал он. - Часть подготовки воинов кланов.

Жеребец споткнулся, но все же пошел дальше, не хромая. Теперь они шли вдоль ручья, и копыта коней громко стучали по черным камням. Аббасу было тяжело, но он шел первым, стараясь не показывать усталости. Сонгцэн не брал с собой хлыст, который только мешался в руках: жеребец и без того хорошо его слушался.

- Я думаю о том, что мог бы тебе подсказать, и понимаю, что ничего, - сказал Сонгцэн. - А ключи Воды ты знаешь и так.

Они вышли на тропу вдоль берега ручья. Здесь было довольно прохладно, благодаря тени от соседнего склона горы.

Яшви сначала промолчала. Ворон обошел крупный валун на берегу ручья, но не старался обогнать Аббаса. Дорога была незнакомой, и Яшви предпочитала держаться позади. Ворон, как и она сама, не привык к походам по горам - воздух здесь был холоднее, и дышать было сложно.

- Тогда не стоило ехать так далеко, - ответила Яшви. - Можно было поехать к озеру Фева.

Она задумалась об экзамене. Подготовка к нему все отклыдавалась, как и он сам, на неопределенный срок. Она не могла решить, какие дисциплины вынести на сам экзамен - Яшви обладала крайне ограниченным набором способностей, который могли бы ей пригодиться в бою, кроме стрельбы из лука. Даже с магией воды все было очень непросто, теперь она вообще сомневалась, что ей стоит замахиваться на магию. С превращениями тоже было не все гладко - она до сих пор не превратилась. Может, стоит выбрать что-то немагическое, но и тут Яшви не знала, в какую сторону смотреть. Иногда ей казалось - в последнее время все чаще - что она замахнулась на недостижимое.

- Я их знаю, но не понимаю. Что значит гибкость? Где гибкость, а где упрямство? Если вода точит камень, значит, она не гибкая? Как можно прожить и принять эмоции и воспоминания, которые не хочешь принимать?

Сонгцэн толкнул Аббаса пятками, чтобы тот пошел вброд через мелкий ручей. Он уже давно не брал с собой хлыст, конь слушался и без этого.

- Упрямство - это идти к своей цели, - сказал Сонгцэн. - Гибкость - способность обходить препятствия на пути. Стала бы вода точить камень, который может обойти? Куда ты денешь эмоции и воспоминания, которые все равно есть? Иногда для того, чтобы идти дальше, нужно сказать, что да, они существуют.

Солнце палило, но чем выше они поднимались, тем меньше чувствовалась дневная жара. От ручья было прохладно, горные склоны порой бросали на дорогу тень.

- Я знаю, что тебе сейчас тяжело, - сказал Сонгцэн. - И у меня мало ответов. Поэтому я хочу, чтобы ты сама могла услышать то, что говорит Вода. Напрямую, а не в моем неумелом переводе.

Яшви угрюмо замолчала и придержала Ворона, чтобы он немного отстал от Аббаса, пока тот переходил через ручей. Она смотрела на воду, которая весело журчала, стекая по каменистому руслу, берег которого был усыпан чуть более крупными валунами.

- Она ничего не говорит, - вдруг зло сказала Яшви, - какой ей дело.

Она испытала одновременно и удовлетворение, и какое-то глупое ощущение собственной неумности, когда заставила Ворона перейти ручей, словно ей должно было стать легче от того, что конь топчет воду копытами. Яшви прекрасно понимала, что это просто невероятно по-дурацки. Как тот римский император, который велел бить плетьми воду, разозлившись на нее.

Может быть, поэтому она и не понимала воду, потому что не умела ее слушать. Или никогда не пыталась в той мере, в которой это необходимо для того, чтобы ее понимать. Яшви приходила на берег, смотрела на воду и считала, что ей становилось легче, потому что кроме воды у нее больше не было никого, к кому она могла бы прийти. Но вряд ли вода когда-нибудь ей что-то говорила.

- Я уже не знаю, куда мне идти дальше.

- Мы состоим из энергии стихий, - ответил Сонгцэн. - Они знают больше нас.

За горной тропой был подъем по камням вверх, туда, где уже холодно и трудно дышать. Сонгцэн повел Аббаса вперед, и тот остановился у небольшой поляны на берегу кристально-чистого горного озера. Вода здесь была ледяной и прозрачной. Сонгцэн спешился, ослабил подпругу и зацепил повод за стремя.

- Мы пришли, - сказал он. - Сегодня это озеро - твоё. Я буду ждать здесь.

В прозрачной воде мелькал косяк рыб. Подальше была видна довольно крупная форель, поймать которую без снастей было непросто. Берег колосился изумрудно-зелеными травами, а горные склоны пахли сапфировым чабрецом. Аббас сразу пошел щипать траву, а Сонгцэн забрал к себе флягу из седельной сумки.

Яшви снова промолчала, потому что ей нечего было ответить. Она подпихнула Ворона пятками, хотя в этом не было никакой необходимости - послушный воронок шел вперед и без ее понукания. Яшви одновременно и злилась и пыталась понять Сонгцэна. Он с детства привык к магии, наблюдал, как ею пользуются другие, пользовался сам, с детства изучал стихии. Пусть магию воды не с самого начала, а уже позже, но для него она была такой же обыденной стороной его жизни, как для Яшви - жестокие непальские традиции, от которых отказались почти везде, кроме ее родной деревни. Она не понимала, как стихия может знать лучше, как эта магия может отвечать, если она говорит не голосами умерших. Шаманизм был ей понятен, потому что он говорил. Стихия же молчала, ее нужно было интуитивно понимать, чувствовать и принимать.

Они, наконец, приехали. Дышать здесь было непросто из-за разреженного воздуха, к которому она не привыкла. Яшви размяла ноги и ослабила подпругу Ворону, затем взглянула на озеро. В воде отражалось небо, и цвет был не таким ядовитым, как в купальнях. Здесь ей нравилось больше, несмотря на ощутимую прохладу и ветер, который трепал волосы.

- Ты можешь пойти со мной, - предложила Яшви, обернувшись к Сонгцэну, когда поняла, что он собирается остаться здесь.

- Я не хочу тебя отвлекать, - ответил Сонгцэн.

Он разулся, закатал штаны и подошел к озеру. Оно было прозрачным и очень красивым. Он подошел к самому краю воды. На тренировках они добирались сюда, уставшими до полуобморочного состояния. Жадно пили, умывались. Лежали на берегу, затем забирались в воду, чтобы смыть пот и отдохнуть.

- Представь что было бы, если бы других людей вообще не осталось. Никого. Ни меня, ни того шакала. Что бы ты сейчас чувствовала?

Он не чувствовал никакой неприязни к Яшви из-за произошедшего. Он боялся за неё. И очень хотел, чтобы внутри себя она тоже отпустила. Никто при нём не винил её в произошедшем. Он был на её стороне. Его семья не знала ничего. Лисы заплатили большую цену за победу над шакалами.

Яшви сейчас сама себя не могла понять, поэтому не могла сказать с точностью, будет ли Сонгцэн ее отвлекать или нет. Она не могла сказать, мешает ли он ей, но склонялась к мысли, что нет. Без него она начинала нервничать, но и в его присутствии не могла больше чувствовать себя также свободно, как раньше. Она как будто вернулась обратно в тот знойный летний день, который, как ни старайся, из памяти никак не вытравить - узкий проулок, раскаленная земля, взгляды проходящих мимо мужчин и торги. Она - вещь, и принадлежит тому, кто за нее заплатил больше других, и теперь ей казалось, что это будет преследовать ее всегда.

Яшви сняла скапоги для верховой езды и наступила на густую траву, обильно покрывавшую берег. Она немного замешкалась перед тем, как раздеться, но осталась в рубашке - ей почему-то не хотелось, чтобы Сонгцэн видел ее обнаженное тело. Конечно, она тут же замерзла.

- Облегчение, - призналась Яшви после недолгого раздумья. - А потом страх. Быть одной страшно.

Она стала доставать из седельных сумок полотенце, но руки ее не слушались от дрожи, и Яшви вдруг почувствовала, как щеки обжигает слезами.

- Не хочу быть вещью, - срывающимся голосом добавила она. - С которой можно делать все, что хочется. Продавать, унижать или бить. Я не вещь.

Сонгцэн смотрел на Яшви. Он ждал, что она сможет сама почувствовать то, о чем говорила Вода. И в то же время боялся того, что она могла сейчас ощутить. И он заметил, что эмоции настигли её даже раньше, чем он мог ожидать.

- Ты - не вещь, ты это знаешь, - ответил Сонгцэн. - И тебе больно из-за того, что кто-то снова заставил тебя чувствовать иначе. Он мертв. Ты - не вещь. Ты человек. Как я. Как отец, мама, дед, Алахчит-хаан. Важно знать правду, а не то, что говорят другие. Ты - свободный человек, для себя самой. Я - свободный человек, для себя самого. Для кого-то я - китаец, человек из отсталого племени, которое не знает, что такое мобильные телефоны. Непалец, горец, кто угодно. Мне плевать, мне достаточно того, что я знаю себя самого. Посмотри в озеро, ты тоже знаешь, кто ты есть. Мы не непобедимы. Мы не бессмертны. Но это не лишает нас ценности. И свободы.

Яшви нужно было сделать еще один шаг с тех пор, как он выкупил её на рынке. Сейчас ей было плохо из-за того, что несколько шагов она уже сделала. Она шла к своей свободе. Он не знал, как еще ей помочь, но знал, что она на правильном пути.

Яшви яростно стерла с лица слезы, как будто это они были виноваты в том, что она чувствует. Она привыкла не плакать и не жаловаться, зная, что родителям не было дела до того, что она чувствует, но невозможно держать все в себе. Она знала, что Сонгцэн волнуется, что его действительно интересует то, что с ней происходит, но не могла отделаться от нерациональной мысли, что в произошедшем была и ее вина. Она должна была что-то сделать, как-то избежать, не позволить вновь себя опустить, не возвращаться обратно, к самому началу, от которого так старательно уходила. Она принцесса, жена принца клана Королевских Кобр, непальская бокши, которую проклинают и опасаются, монгольская удган, слушающая мертвых и.... отчаянно боящаяся живых. Сейчас она чувствовала себя слабее любой деревенской девочки, единственная радость которой была в том, чтобы поесть досыта и избежать брошенного в нее камня. Даже тогда у нее было больше уверенности, что она заслуживает лучшего.

Она отцепилась от седельных сумок, так и не совладав с застежками и не достав полотенце, и обернулась к озеру. Она вспомнила, как ей говорили, что она может отравить воду, и потому ей нельзя было подходить к реке вместе с остальными. Теперь она знала, что это всего лишь домыслы, но почему они сейчас казались ей такими правдивыми? Ей вдруг захотелось снова ударить воду, чтобы ей тоже было больно, чтобы по поверхности пошли неспокойные волны, чтобы она перестала быть такой безучастной, но вместо этого Яшви просто пошла к воде, и дальше, глубже, не обращая внимания на обжигающий холод, мгновенно обнявший голые ноги и проникший, кажется, до самых костей.

Сонгцэн стоял неподалеку от берега, чуя сковывающий лед горной воды, и наблюдая за Яшви. Он знал не больше, чем она. И чем эта ледяная вода горного озера. День был жарким, но сейчас это было сложно ощутить. Сонгцэн молчал. Мелкая рябь отражала блики солнечных лучей, чем слепила его уже получившие возможность видеть в темноте глаза. Внешне он был человеком, по натуре уже стал наполовину львом. Сонгцэн щурился и старался не смотреть на слишком яркие блики.

Он надеялся, что Яшви услышит стихию. Он не мог подсказать ей что-либо большее, только быть рядом. Каждый понимает стихийную магию по-своему. И вода в бассейне забвения не стала понятной для Яшви. Может эта, ледяная. агрессивная, слишком ярко отражающая Солнце, слишком агрессивно отрицающая его жар, могла достучаться до её чувств.

Сонгцэн набрал воду в пригоршни и умыл лицо. Вода чуть заметно пахла песком, но была чистой. Намного чище, чем в озере Фева.

Дыхание перехватывало, а ноги немели, но Яшви упорно шла вперед, помогая себе руками, словно это как-то могло раздвинуть воду, которая не желала отступать от ее тела, промораживая наскозь. Но ей словно того только и нужно было, может быть, чтобы вода заморозила, наконец, все то, что она чувствовала, и Яшви смогла бы разбить это ударом кулака, как разбивают лед на тазу с водой в Монголии, когда приходят зимние морозы. Тогда ей стало бы легче.

Вода дошла уже до пояса, рубашка прилипла к телу, от этого ничуть не становилось теплее, но Яшви все шла вперед. Дно было каменистым, между галькой попадался песок, мелкие рыбешки безбоязненно подплывали ближе, заинтересованные переполохом, но тут же бросались врассыпную. Он бликов болели глаза, но от этого тоже становилось легче. Яшви не знала, что хочет услышать. Ей все еще казалось странным слушать воду, ведь она молчала. Наконец, когда вода коснулась груди, Яшви набрала побольше воздуха и нырнула, погружаясь в прозрачную толщу. Уши заложило.

И вот тогда она услышала. Вода не молчала, она шумела вокруг, уютно обволакивая этим шумом - проплывающий мимо косяк форели, бьющие подводные родники, стук камней на дне и даже то, как Яшви двигалась в воде, все это создавало вокруг нее кокон, в который хотелось завернуться, спрятаться, как еще нерожденный ребенок прячется в утробе матери, погруженный в убаюкивающий шум окружающих его вод. Глаза щипало, а в легких не хватало воздуха, но Яшви держалась до последнего, не желая так скоро выныривать на поверхность. Только когда желание вдохнуть стало невыносимым, она вытолкнула себя наверх, шумно хватая воздух ртом.

Сонгцэн стоял в стороне и наблюдал за тем, как Яшви заходила в воду. Он видел, что ей плохо, что ей сложно справиться с собой, что она дрожит, и собственные руки её не слушаются. Он подошел к Ворону, похлопал коня по шее, чтобы тот не испугался, затем открыл седельную сумку, с которой не справилась Яшви, и достал полотенце. Подошел к краю воды и стал всматриваться в озеро, пытаясь разглядеть нырнувшую под воду девушку. Её не было довольно долго, но он знал, что не должен был вмешиваться. Яшви вынырнула. В её разговоре со стихией Воды он сейчас был лишним и мог только помешать, он должен был находиться рядом, но не лезть, пока Яшви не почувствует сама.

Сонгцэн видел, как оранжевая энергия стихии вплетается в ауру Яшви. Они договорятся. А он думал о том, что сам хотел бы сказал девушке. Ему казалось, что он нашел правильные слова, которые она могла услышать и принять.

О том, что Яшви, которая сейчас слышала стихию Воды, была куда большим, чем человек, которого мог оскорбить или унизить поступок шакала. Или которого могла бы возвысить любовь принца Королевских Кобр. Все эти отношения были несущественными на фоне того, что буддисты называли шань - бессмертной душой, частью абсолюта.