Убежать от чудовищ

Темнота… поглощает. Белое пятнышко в мутной воде, плавно, но не грациозно ищет себе спасение. Тугая боль – в воде не так хлестко, но держаться ровно все труднее и труднее. Едва колыхаясь, бьет хвостом, и с каждым толчком по воде оставляет тонкую струйку алого. Кровь растворяется легко, и незаметно, что у рыбки есть рана. Но запах остается. И боль остается.
Карп крупный, он сам по себе не простая добыча. И раненого поджидают на глубине – самые крупные, самые смелые. Человеческий разум удерживает от погружения вниз, от поиска камня, за которым можно укрыться и подохнуть. Рыба держится ближе к поверхности, стремясь вынырнуть, как только внизу появится опасность.
Очень темно вокруг. Вода обтекает тело мягко и плавно, уговаривая остаться здесь, не спешить прочь. Вода коварная. Сверху через поверхность едва проглядывает небо, белое и ясное, и чешуйки отливают блеском от попадающих на них лучей солнца. Но глубоко внизу почему-то теплее. Может, верх успел подостыть вчерашней ночью, и еще не прогрелся. А может, это слабая тень смерти манит в ловушку. Бок ноет, и рыбка все больше клонится на сторону.

В глазах не темнеет, а просто туманом сгущается муть. Карп не моргает, и даже если погибнет, не сможет закрыть глаза. Рыбка, чье красное пятно на белой коже завораживает своей красотой. Чей окровавленный запах и резкость движений все больше похожи на легкую добычу. Внизу – движение дна. Она не понимает, то ли это лучи играют по камешкам, то ли ей так муторно, что дно само скользит под плавниками. Это может быть хищник, нацелившийся снизу на крупного карпа кои.
Взмах хвостом, - и толчок извивающегося тела вперед. Водная карта туманна, и трудно различить дороги. Рыбка не плавает кругами, рыбка спешит к тому берегу, но ослабевает, не достигнув и середины озера. Сверху к ней устремляется любопытная птица, привлеченная блеском и цветом чешуек, и гладь рассекают ее крючковатые пальцы. На дне замирают тени, успевшие показать очертания противника-хищника и спрятаться, завидев более крупного соперника. Кои плещется в когтях, через расцарапанный бок проглядывается пресное желто-розовое мясо. На берегу ее ждет удар по голове клювом, и тогда она не очнется.
Карп бьется в панике, теряя силы. Очень больно быть чьей-то добычей в лапах, совсем не приспособленной к защите. Рыбка летит над поверхностью в сторону берега – туда, куда только что стремительна уплывала. Ей дурно от собственной никчемности.

Сожаление – человеческое чувство. Она начинает осмысливать свою жизнь, и вдруг понимает, что вовсе не рыбка. Мага легко ранить в облике зверя, но не так просто убить – он начинает думать по-человечески. Животный инстинкт борется за выживание, но принимает как должное смерть. Или раны. Без философских посылов, что это – кара за что-то.
Николь кочевряжит. Судорогами по телу водит, крутит, и в плоть глубже погружаются птичьи когти. Она открывает рот в безумстве, задыхается на горячем воздухе, кричит – но крик не вырывается из ее рыбьей пасти. Так больно…
Еще никогда у нее не было таких болезненных превращений. Ее выталкивало из кожи, костями разрывая мясо. Мелкие царапины от птичьих пальцев – полосами на всю спину, от правого плеча и к низу. По колено в воде она стоит, полу-девушка, полу-рыба, и мучается, потому что ее тело не откликается на посылы нейронов. Энергия занята усмирением боли, адской. И очень медленно каждая косточка из хряща возвращает свое твердое состояние, крепнет, а жабры закрываются на груди и перестраиваются в дышащие воздухом мешочки. Еще минуту она не может расправить легкие, не может дышать, и в панике бьет по воде, отпугивая ту же птицу, что послужила ей транспортом.
Обвисшая рука деформируется в суставах, завершая трансформацию последней – очень медленно по ней проникают потоки силы, очень вяло врастают в кожу чешуйки. Слабость тела, озноб, лихорадка. По колено в воде, Никки падает на четвереньки и ползет – к берегу, чтобы отдышаться.

Она приходит в себя на земле, осознавая, что доползла, выбралась. Рваной тряпкой на теле – мокрое платье, и петлей висит рука, опухшая. По спине горячие полосы боли, но опасность пока исходит не оттуда. Сколько она провела в воде? Пол часа, и спина Скайларка успела скрыться из виду, хотя он мог рыскать вблизи. С пальцев все также по запястью льется кровь алыми пульсирующими струйками. Кажется, рука стала мертвой. Совсем белая, не способная чувствовать.
Никки прижимает к порезу пальцы: ей хватает сообразительности догадаться, что недолго осталось пробыть в сознании прежде, чем умрет от кровопотери. Второй раз за этот час в обмороке. Господи, почему так медленно? И сколько приходится ждать самоубийцам в горячих ваннах? О чем они думают?
Ей жить хотелось. Было страшно, уже думала, что вот они – ее последние мучения. Но ведь она бежала и спаслась, а значит, может себя защитить. Может уберечься, если не станет близко подходить к людям.
В ее мозгу что-то переклинило. Сломалось простодушие и непосредственность. Вокруг было так много подлецов и гадов – и как она раньше не замечала? Больно, очень больно. За себя больно. В пальцах билась жилка, но так вяло. Сердечку хочется покоя, ведь верно? Оно уже потрудилось сегодня. Как бы не остановилось. Надо выжить. Надо.

Ощущая скомканность своего дыхания, Николь встает – вот так, с четверенек, гуськом, аккуратненько, и пригибаясь – во весь рост. В ее глазах пляшут черные пятна, но можно привыкнуть, можно опустить голову еще ниже, чем есть сейчас, и станет легче. Она шатается, делает медленные шаги, каждый раз ощущая, как мир вокруг переворачивается с ног на голову. Кровь капает на песок, песок скатывается в комочки и засыхает. След волокущихся стоп и черных капель.
Ей надо бежать, ведь это – лучший способ спастись. Другие не работают, как не старайся. Она больше не верит миру сегодня, в ее ауре – всполохи безумия. Она умирает, но просит себя пересилить. Поживи, ведь смешная царапина.
Очень хочется говорить с собой. Вслух, расшевеливать, взбадривать. Но в голову лезет какой-то бред, и наверное к лучшему, что она молчит. Никки не хочет смотреть вниз, ни на кровь, ни на босые ноги, ни на себя… изуродованную. День назад она была девочкой, беззаботной, влюбленной, хорошенькой. Она делала глупости, и находился тот самый, который подхватывал за руку и оттаскивал от края бездны.
Сейчас она, кажется, прыгнула. А он очень боялся схватить ее в полете, потому что требовалось прыгнуть самому. Он использовал ее. Мэтт. Однако, Николь думала не о нем, а о бабушке. Бабушке будет ведь плохо, если ее внучка в последний момент лишится силы. Бабушку хватит инфаркт. Бабушка его не переживет.

Кровавая дорожка – по подолу платья. На стопы ног упало много капель. То душно, то тошнить охота, темнота давит на голову, заставляя опускаться все ниже. Не разбирая пути, девочка целеустремленно идет вперед. В зеленую массу низких кустов, к склонам гор, одухотворяющим, цветным, приятным.
В ее жизни что-то пошло не так. Разбилась на куски, поздравила с новым утром. И солнце поднимается в зенит, и скоро будет жечь, а она не увидит. Николь не может поднять голову к небу: так все плывет.
У кустов девчушка падает на колени. Она наваливается боком на раненую руку, морщась от боли в разорванном суставе. Но так кровь течет меньше. Чтобы выжить, надо решиться. Она уже держит план в голове, но кусает губу в нерешительности, в неспособности.
Раны можно прижигать. Каленым металлом, или открытым пламенем. Как антисептик, против заразы, так и просто – остановить кровь. А ей надо остановить кровь. Николь собирает оставшуюся волю в здоровую руку. Смотрит на ладонь, представляя, как будет держать огонек. Она знает – пламя разгорится, дай хорошего топлива. А у нее есть мотивы. Выжить.
Желтая сила, бледная и мерцающая, ползет вдоль вен. Алым вспыхивающие потоки в нервных окончаниях зажигают энерготоки. Теплота разливается по телу, от которой струится пот: очень душно, тошнить охота. Всегда неприятно делать больно себе. Даже если ты просто выщипываешь брови, дурнота подступает. Ударить кулаком о стену – и движение замедлится перед самым бетоном, пожалеет костяшки пальцев. Порезать глубоко – и нож будет мяться и плясать у кожи, прежде чем едва только впустил лезвие. Придется буквально выпиливать ранку. Сунуть руку в огонь… Нет, не страшно.
Она зажмурила глаза, и в пальцах вспыхнул горячий поток. Чистый, решительный, как раньше. Она стиснула зубы и попыталась ослабить врожденную невосприимчивость: пламя лизнуло кожу, и она ощутила жар. Чуть поднялась с запястья, и кровь потоком забилась из пульсирующей жилки, утекая в землю. Огонь приблизился, лаская языком ранку.

Кровь не зашипела – просто стала резко загустевать и сворачиваться, темной корочкой покрывая кожу, по которой стекала на землю. Под тонкой алой пленкой пульсировало, было видно, как просится наружу фонтанчик, и будто красный монстр вцепился в руку и надувался сейчас на месте ранки. Никки, пожалуй, долго могла на это смотреть – корочка разрывалась, из-под нее просачивались новые струйки, снова загустевала и так по бесконечному кругу, пока она наконец не зажмурила глаза.
Вот на зажигалке есть колесико, регулирующее высоту пламени. А в ее пальчиках сейчас было другое – которое регулировала температуру. И Ник выставила полную мощность, насколько хватало силы, заставив само пламя сменить цвет. Вы в курсе, что огонь в тлеющей сигарете горит с температурой в семьсот-восемьсот градусов? А трехсот достаточно, чтобы поджечь дерево. Сколько надо вашему организму, если выше тридцати восьми вы предпочитаете отлеживаться в кровати?
Никки была огненным магом, и ее тело слабо воспринимало огонь. Она накаляла пламя выше, чем требовалось, чтобы поплыл металл. И когда прижала открытую горелку к ране, вплотную ладошкой, заодно гася, она не сдержала крика. Враз почернел кусок кожи, отмирая и закрывая ранку, белая пелена в глазах расстелилась, и стало совсем уж дурно.
Николь вывернуло, наизнанку, - но она не отрубилась. Прокусила язык до крови, выгнулась в траве, судорожно вдыхая воздух. Она молодец. Она сделала это. Она спасла себе жизнь.