Ложь во спасение или правда за упокой

Тай долго лежал и не мог уснуть. Рядом спал Тео, но этого вообще никогда ничего не волновало – вон как спит крепко. А Тай все думал и думал, и вот это не давало ему спать. Под дверью, пробиваясь в щель, горел свет, и Тай понял, что мама еще не спит. Дядя Мао возвращался поздно, значит, ему можно поговорить с мамой. Тай слез с кровати и прошлепал босыми ногами по полу, а потом приоткрыл дверь и просочился в соседнюю комнату. Мама что-то читала на диване, и Тай не сразу подошел ближе, а сначала просто стоял и смотрел, не зная, можно ли ему сейчас ее отвлекать. Когда мама читала – или она просто картинки рассматривает? – она не любила, чтобы ее отвлекали. Но ему нужно было что-нибудь сказать маме. Или лучше спросить. Да, вопросов было много. Но он не мог их спрашивать днем, когда бы их услышал Тео. Зато теперь брат спит.

- Мама, когда мы домой поедем? - спросил Тай, подбираясь ближе к матери и залезая ей под бок, совсем как котенок к своей маме-кошке. На девушку из-под руки вопросительно глянули широко распахнутые и совсем не хмурые карие глаза.

Один из тех спокойных вечеров, когда удается просто посидеть и почитать. Дети уложены, Гунмао пока еще нет, а Цирилла завела себе привычку всегда его дожидаться, вне зависимости от того во сколько он вернется домой. Только вот не все так спокойны, как она. Цири заметила сына, но сделала вид, что поглощена чтением. Тая главное не спугнуть, иначе он закрывается в свою раковину, из которой его уже не выцарапаешь. Это сработало – уже через минуту англичанка почувствовала копошение под рукой и позволила сыну поудобнее устроиться.

- Не знаю, милый. Ты домой хочешь? – Цири с тоской отметила, насколько ее старший сын похож на своего отца. Тот же взгляд, тот же цвет глаз и волос, та же манера хмуриться, отчего брови сшибаются на переносице, и на лбу складочка обозначается. Тео был точной копией Тая, но даже Тео был не настолько сильно похож на Тана – это ощущение сглаживалось открытым взглядом, вечно вздернутыми, как от удивления, бровками, растянутым в широкой улыбке ротиком.

И сейчас сходство было просто удивительным, словно бы перед ней сидела маленькая живая копия старшего Тосаванга. Что-то неприятно кольнуло, как будто что-то старое, позабытое вылезло на свет, и теперь напоминает о себе.

- Тут скучно, - пожаловался ребенок. – Почему мы не можем поехать домой?

Ему хотелось поскорее вернуться обратно домой, где все такое привычное и знакомое, где много его любимых игрушек и где можно подраться с Дином, но так, чтобы никто не увидел. Еще там можно гулять без всяких «нельзя», которыми уже надоел дядя Мао, потому что там он знает каждый уголок, и каждую кочку, поэтому никогда не упадет и не разобьет себе нос. Там можно играть в прятки – много мест, где спрятаться, а не то, что тут – кровать, диван и занавеска.

И главное, что заставляло его думать о доме – это почти постоянное присутствие этого чужого дяди Мао, при котором он чувствовал себя так, словно в чем–то виноват. Ему не нравилось, как взрослый на него смотрел, не нравилось, что он заставляет его говорить, потому что ему так хочется и понятнее, не нравилось, что он воспитывал Тео. Он заставлял что-то менять и меняться самому, и Тай чувствовал себя так, словно становится ненужным, как будто его перестают замечать. Ему не хотелось видеть, как мама слушается дядю Мао, потому что она тоже была другой, становилась не такой, как обычно. Ему все это не нравилось.

- Он не папа. Почему папа больше не вернется?

Тай отчаянно скучал по отцу. Ему не хватало того, как обычно они молча сидели друг напротив друга и просто смотрели, а потом папа начинал корчить рожицы, и Тай хихикал – сдержанно, по-взрослому. Ему не хватало тех огоньков, которые умел зажигать только папа, и ему нравилось смотреть, как они становятся то больше, то меньше на отцовской большой ладони. Ему нравилось, когда папа брал его за руку, и они вдвоем сидели – папа переставлял шахматные фигурки по расчерченной в клеточку доске, а Тай смотрел, а потом папа говорил «шах и мат», это значило, что теперь они придумают что-то новое. Ему нравилось, когда папа высоко-высоко подкидывал его наверх, а потом ловил, а потом делал вид, что падает, и они вдвоем начинали возиться, игриво тыкая друг друга кулаками и словно бы борясь.

С дядей Мао всего этого не было. Тай знал, что он их не любит, и отвечал взрослому полной взаимностью. И даже робот не мог поменять этого отношения. Тай готов был его терпеть ради мамы, но не готов был его любить так же, как это делал Тео.

Детские вопросы не подразумевают того, что ты полезешь куда-то вглубь за ответом. Обычно им достаточно просто поверхностных фактов, которые хоть немного прояснят ситуацию. Но только не для Тая. Этому нужна была вся истина, вплоть до самого ее донышка.

- Иногда взрослые перестают любить друг друга, и тогда один из них уходит, потому что быть надо только с тем человеком, которого любишь.

Цирилла не хотела обманывать ребенка, говоря, что их отец обязательно вернется, что он их любит, что он хороший, потому что в большинстве своем это было бы неправдой. Да, возможно, Тан и любил своих сыновей, возможно, он был даже хорошим, насколько это может быть применимо к уголовнику, но он вряд ли вернется. Нет смысла обнадеживать и врать. И сейчас она своими честными ответами пыталась дать ребенку понять, что не все так радостно в жизни, и бывают проблемы, и самое главное – что он не виноват в случившемся. Виновата только она – и никто больше. Жаль, что и ее дети от этого страдают.

- А ты любишь дядю Мао? - хмуро поинтересовался ребенок, немного отстранившись от мамы и посмотрев ей в глаза. Если следовать ее же ответам, то, получается, если она сейчас живет с дядей Мао, то она его любит. И, значит, она теперь не любит папу.

Это плохо. Потому что тогда получается, что и ему нужно его любить. Таю дядя Мао не нравился. Он был неправильный. Он никогда не отвечал на вопросы честно, а еще он пытался их воспитывать. Он не плохой, этот дядя Мао, но он все же не такой, каким был папа. И Тай не мог так быстро привыкнуть к нему, потому что он вообще не любил что-то менять.А тут надо привыкать, что лишний взрослый постоянно путается под ногами, пытается командовать и делает вид, что он тут самый важный.

Тай немного не понял, как так можно – перестать любить папу. Папа у них замечательный, и Тай его до сих пор любит. И всегда будет любить. Потому что это папа. Это почти тоже самое, что любить маму. Мама ведь наверное никогда не уйдет…

Сложные вопросы. Цири вздрогнула и посмотрела на сына сверху вниз. Она все до сих пор не могла понять, что имеют в виду дети, когда задают вопросы о любви. Это было сложно и непонятно, и разобраться в подобных вопросах – все равно что пытаться бодаться с локомотивом. Вряд ли Тай подразумевал под словом «любовь» то же самое, что понимала она сама, но легче от этого не становилось. Отвечать все равно надо и отвечать честно, а для этого надо самой себе найти правильный ответ. И Цирилла мучительно искала объяснение собственному отношению к Гунмао. Можно ли это назвать любовью? То, что между ними происходит. Наверное нет – ни он, ни она никогда не признаются в этом. И все же…ей хотелось верить в то, что это не просто пустое чувство уюта и спокойствия, которое она испытывает рядом с ним. Хотелось верить, что, наконец, это оно, то самое, от которого глупости хочется делать, и бабочки безумные в животе, и глаза круглые, и счастья хватит на весь мир, и готов взлетать как воздушный шар. Этого не было ничего, просто были уют и спокойствие. А еще желание быть рядом с этим мужчиной. Цирилла не знала точно или даже наверняка, какой бывает любовь. Она вообще уже сомневалась в том, что испытывала это чувство. Может быть, это все было всегда ненастоящее. И сейчас тоже ненастоящее. И Цири уже даже не знала, врет или говорит правду.

- Да, заяц, наверное люблю.

Это легче сказать сыну, чем самой себе. Как будто все мосты обрушились от одного единственного слова.

Тай уже почти ненавидел маму за такой ответ. Ему не нравилось все, начиная от этой квартиры и заканчивая тем, как мама смотрела на этого чужого взрослого, вторгшегося в его комфортный маленький мир, перетянувшего все внимание и мамы и брата на себя, претендующего на роль нового папы.

- А нас?

Он не сводил требовательного взгляда с матери, хмурясь и недовольно поджимая губы. Почему-то этот вопрос казался ребенку очень важным – неужели она теперь тоже их бросит, потому что у нее есть новый папа, которого она любит больше, чем прежнего, и они стали ей не нужны? Таю никогда раньше так не было интересно что-то спрашивать, потому что раньше это так сильно не касалось его самого. Он хотел, чтобы ничего никогда не менялось и всегда оставалось по старому – так удобно и привычно, и не надо привыкать ни к чему новому. А новое – оно всегда такое непонятное, и никак в нем не разберешься, и оно обязательно что-то меняет. Вдруг если сейчас опять все поменяется, и они станут не нужны маме?

- А вас больше всех на свете. Вас я никогда не брошу, несмотря на то, люблю я дядю Мао или нет, - Цирилла крепко прижала к себе свое ненаглядное сокровище, потому что чувствовала, что это очень важно для Тая. В нем слишком сильна Земля, гораздо больше, чем Огонь, даже больше, чем было в Тане, и для него тяжело что-то менять.

За что ему это? За что ей это? Неужели он так всегда ей будет живым напоминанием того, как неудачно сложились ее первые серьезные отношения. Неужели Тай – это нынешняя расплата за то легкомыслие, которое она проявила, бездумно последовав за человеком, который будоражил чувства намного больше, чем когда бы то ни было? Вопросы Тая были гораздо опаснее вопросов шебутного Тео, потому что на них нельзя ответить просто, отмахнувшись – и этого рыжику будет достаточно. Тай упрям, вопросы его слишком серьезны для трехлетнего ребенка, и он вкладывает в них гораздо больше смысла, чем простой детский интерес. Ему действительно важно это узнать так, как оно есть на самом деле, потому что Земле нужна эта уверенность. Ему нужна эта уверенность. Таю нельзя приврать или сказать неправду – он это чувствует, и пользы это ему не принесет. От этого правда не становилась меньше неудобной, скорее наоборот, она была еще неприятнее, потому что заставляла в первую очередь честно ответить самой себе.

- А если ты любишь дядю Мао, он теперь папа? Мне надо называть его папой?

Называть дядю Мао «папой» было почему-то противно. Потому что он не папа. Вот не папа и все. Папа у него уже есть один, пусть его сейчас и нет. Тай обязательно, когда вырастет – найдет его, честно-честно. Ребенок недовольно поморщился, как будто пытаясь избавиться от неприятного ощущения, что папой он будет называть совсем чужого дядю, который их даже не любит. Так не честно. Все не честно. Вот у Дина есть настоящий папа, его папа, которого он может называть своим папой. У Кассия тоже есть папа. У Лин есть папа, хотя она и девчонка. А у них нет папы, потому что папа ушел. Поэтому он не может никому крикнуть «ПАПА, лови меня!» - и бежать прочь, чтобы папа догнал. Он никого не может позвать «ПАПА, пойдем играть в фигурки!» - и доставать шахматную доску. Он никому не может сказать «ПАПА, покажи огонек!», чтобы увидеть, как крохотный огонечек будет расти на папиной большой шершавой руке.

Тай нахмурился, потому что ему хотелось заплакать, но плакать он не мог, потому что совсем взрослый, а взрослые такими глупостями не занимаются. Он будет любить папу, и всегда будет ждать его, потому что, если мама сказала, что папа их все равно любит – то он или вернется, или Тай его найдет.

Англичанка удивленно посмотрела на сына и с болью отметила, что он сейчас либо разрыдается, либо убежит обратно в комнату, потому что он – маленький, но уже мужчина, и ему не хочется показывать свою слабость. Девушка только крепче прижала сынишку к себе, чтобы он мог спрятаться, и никому не показывать, что ему плохо. А сама смотрела в потолок, в окно, на стену напротив – только не на Тая.

- Нет, не папа. Папа у вас совсем другой мужчина. Просто его больше нет. Ты сможешь называть дядю Мао папой только тогда, когда он сам тебя об этом попросит, но не раньше, хорошо?

Вряд ли попросит, конечно. От этого было не больно…или ладно, было больно. Немного. Тай и Тео – единственное, что у нее осталось, и они всегда у нее будут стоять на первом месте. Она не может заставить Гунмао полюбить ее детей, потому что они ему чужие, соперники, просто дети, которые оказались на его пути. Для него они никогда не станут родными, даже если какое чудо когда-нибудь и случится. Цири и не ждала этих чудес. Не верила просто, что они бывают.

Хорошо, что он не папа и его не надо звать папой. Таю перехотелось плакать, потому что, кажется, не все так страшно. Мама всегда хорошая, к ней можно прийти и спросить что-нибудь, и она не будет смеяться или ругаться. И всегда ответит.

- Я не хочу называть его папой. Можно я не буду?

Тео устраивался поудобнее, потому что устал, и глаза закрывались. Он был почти уверен в том, что мама ему разрешит – она хорошая. Если ее попросить серьезно, как взрослый, она разрешает, потому что он не Тео – он не начинает требовать, плакать или размахивать руками. Папа всегда говорил, что бить надо первым, а дядя Мао говорил, что сначала нужно поговорить. Тай не знал, кому больше верить – дяде Мао, которому верила мама, или папе, который ушел, но сейчас способ просто поговорить и спросить действовал лучше, чем ударить. Дядя Мао не плохой, просто он не папа, и он ему не нравится.