Моя жизнь. Но мои ли правила?

Цирилле сделали переливание крови, наложили швы на распоротую руку, опять воткнули капельницу, подвели провода к приборам - во второй раз все это казалось каким-то навязчивым сном. Та же палата, та же кровать, откуда ее забрали утром, тот же безликий белый потолок, те же белые стены. Хотя, кажется нет - все другое. Здесь не пахнет смерть, зато остро пахнет какими-то лекарствами, дезинфицирующим средством, чем-то еще, вроде бы йодом. Это странно успокаивало - если есть что-то в мире незыблемое, то это запахи больницы. Они никогда не меняются. Везде и всегда они одинаковы.

Проснулась Цири быстро - просто очнулась как от мимолетного сна, внезапно и неожиданно открыв глаза и уставившись ими в потолок. Левая рука до локтя была заклеена пластырем - кожу там неимоверно тянуло, хотелось отодрать прилипчивую ткань. На правой была капельница, рядом - несколько следов от уколов - с первого раза не попали в в ушедшую от кровопотери вену. Сбоку мерно пищали приборы. Как всегда. Ничего не болело, только слабость, нечеловеческая слабость, а еще какое-то равнодушие от всего, что происходит вокруг.

Хотела ребенка - не смогла его выносить. Хотела умереть - не успела. Хотела признаться в любви - а сделала это больше похожим на предсмертный бред. Зачем она все это сделала? Что за ужасную ошибку совершила, что приходится вот так расплачиваться? Почему живут и справляются другие, а она, считающая себя сильной, умной, сломалась, как ребенок? Откуда те, другие, берут силы и веру пережить это все? Почему она поставила свои мотивы выше жизней и судеб тех, кто был рядом на протяжении всего этого времени, почему думала только о себе? Кто ответит на эти вопросы?

Гунмао потерял счет времени. Он даже не знал, вторые или третьи сутки он уже не спит, но находился в таком состоянии, что уже не понимал, с ним ли все это происходит. Приехал Бизон, чтобы сменить Чжоу. Он отправил Кота переодеваться, но тот долго не понимал, в чем проблема, только в пропахшем хлоркой туалете больницы заметил свое отражение в зеркале. В фильмах ужасов можно сниматься без грима. Гунмао отдал оружие Бизону и переоделся в чистую рубашку, затем умылся, чтобы хоть немного проснуться. А дальше нужно было снова ждать под дверями реанимации, боясь новостей.

Через вечность вышел врач, с порога сказавший, что Цирилла пришла в себя. Кот посмотрел на него непонимающим взглядом, из-за чего врач два или три раза повторил свои слова, пока Гунмао не подошел к дверям палаты, отодвигая эскулапа в сторону и не слушая уже больше ничего.

Ощущение проклятого дежа вю, снова палата, снова все эти мониторы и капельницы, и снова среди всего этого находится Цирилла. Она не спала. Кот подошел к ней, в который раз не зная, что нужно говорить. На её лице были мелкие царапины от осколков, рука заклеена пластырем, а светлая кожа была такой бледной, что становилось страшно, в чем сейчас держится жизнь.

- Здравствуй, кошка, - Гунмао устало улыбнулся и провел пальцами по лицу Цириллы, затем легко коснулся губами её лба. – Ты меня напугала.

Руки неловко обвились вокруг шеи Гунмао, прижимая к себе, и Цирилла прильнула щекой к его щеке, заставляя его остаться рядом чуть дольше. От него пахло сигаретами, так привычно, по-теплому, по-родному. Мао выглядел уставшим, осунувшимся, едва ли не старше своего возраста лет на пять, но Цири чувствовала, что сама сейчас выглядит не лучше. Порезы на лице саднило и жгло, руку тянуло, иголка в вене раздражала, свет резал воспаленные от большого количества пролитых слез глаза, была слабость такая, что нет сил даже говорить, даже моргать, не то, чтобы сидеть ровно.

Сейчас ей самой было страшно от того, что она натворила, и еще больше страшно было от того, что ей почти удалось это сделать. Чем она думала тогда? Почему на такое решилась? Девушке было стыдно, и она не знала, что нужно теперь сказать, чтобы хоть как-то оправдать себя. Просить прощения? Наверное, только и остается. Хотелось как-то перескочить эту ступень, чтобы все было так, как раньше, кода все было слишком просто - нет обещаний, нет обязанностей, и не нужно ничего объяснять. Все изменилось слишком быстро, и она просто оказалась к этому не готова.

- Прости меня, если сможешь, - тихо попросила Цирилла, со всей обреченностью ожидая его ответа, не отпуская Кота и продолжая его обнимать. Все казалось одной большой ошибкой, все, начиная с их знакомства и заканчивая предыдущей ночью, но исправлять все это было бы неправильно. Прошлое нужно оставить в прошлом, будущее скрыто, а жить нужно настоящим. Только иногда не хватает сил с ним справляться. Хотелось сказать "Я не знала, что делала" или "Не понимала", но это было бы неправдой - знала и понимала, и сама к этому стремилась, но никак не могла найти ту силу, которая заставила ее так поступить. Неужели она настолько слабая, что поддалась этой всепоглощающей тоске, что не хотела бороться дальше?

Гунмао крепко обнял девушку в ответ. Он не считал, что Цирилла должна была просить прощения у него, были те, перед кем она была бы виновата намного сильнее. Странно, но сначала Коту хватило ума не говорить об этом вслух. Не ему взывать к чьей-то совести, потому что в определенных кругах справедливо считается, что не суди и авось обойдется.

- Я не должен был уезжать, - ответил он.

И снова нечего сказать, не признав своей слабости, не обвиняя её. Хотелось, чтобы весь этот ад как можно быстрее остался позади. Гунмао не знал, как вести себя дальше, потому что уже не понимал, что можно ожидать от кошки. Он будто чувствовал, что что-то случится, но все равно уехал. Он забрал её из клиники, где она бы постоянно была на глазах врачей, и этого всего бы не произошло. Он ничем не лучше тех врачей, от которых якобы её спасал.

- Кошка, пообещай мне, пожалуйста, что больше не будешь так делать, - Гунмао уложил девушку обратно на кушетку и чуть отстранился, пристально глядя в её глаза. – Или не мне, а Тео и Таю, - добавил он.

Кот хотел добиться этого обещания любой ценой, он боялся, что это когда-нибудь повторится снова, когда он снова не сможет оказаться рядом.

Цирилла не смогла выдержать его взгляд и отвела глаза. Англичанке казалось, что он заглядывает ей прямо в душу. Взгляд заставлял ежиться от неуютности, водить плечами в попытке сбросить, скинуть, стряхнуть. Попросить мужчину отвести тяжелый взгляд, который, казалось, прожигал ее насквозь, Цири не могла. Гордость внезапно заявляла о себе, едкой смолой покрывая душу. Приходилось терпеть этот жгучий взор, терпеть эту боль, съедающую кожу, кости и сердце.

Она не могла ему обещать, потому что уже сама была не уверена в себе и том, что сделает дальше. Она всегда шла на поводу эмоций, в этом была вся Цирилла, не умеющая искусно прятать то, что чувствует. Раньше она могла бы похвастаться тем, что в ней умерла великая актриса, настолько хорошо она умела подделывать чувства. Без этого умения не выжить в высшем свете, где холодность - твоя маска, а вежливость - твоя вуаль.На Тибете же все было проще, по-настоящему. Там не нужно было от кого-то пытаться спрятаться - личное пространство уважали.

Упоминание близнецов заставило девушку опустить взгляд. Зеленые глаза наполнились слезами, но ни одна слезинка не скатилась по щеке. Зачем он делает ей еще больнее? Зачем требует с нее что-то? Заем ему обещания? Какое право он имеет просить, чтобы она что-то обещала ему, если он сам не считает нужным что-либо обещать? Она бежит от обещаний, как от опытного охотника с ружьем, прячется по норам, лишь только бы не обещать. Потому что обещания - это золотые цепочки, с первого взгляда - простое украшение, но держат порой покрепче всяких якорных цепей, из которых не выберешься, не вырвешься, не спасешься.

- Я не знаю, - наконец ответила она, обнимая себя руками за плечи и морщась от неприятного ощущения иголки капельницы в руке. - Я не могу...Не надо, пожалуйста...

Кот сел на стул возле кровати и сцепил руки в замок. Он не смотрел на Цириллу, думая о том, что она только что сказала. Это все может повториться в любой день, и при этом он прекрасно понимал, что не может круглосуточно быть возле неё и не станет назначать ей конвой из сорок девятых, как бы этого ни хотелось.

- Это – твоя жизнь, - сказал Гунмао после довольно долгого молчания.

Он посмотрел на Цириллу внимательным тяжелым взглядом, не понимая, имеет ли право на неё злиться. Хотелось встать и уйти, отпустив её, если ей это так важно. Послать все к чертовой матери, теша себя мыслями о том, что он достаточно нервов измотал за прошедшие пару дней, чья бы вина в этом ни была. Когда твоя жизнь и так похожа на игру в русскую рулетку, хочется, чтобы хотя бы в отношениях с женщинами обходилось без адреналина, и можно было просто расслабиться, забыв на время о проблемах, а не рваться на сотню Гунмао между делами триады и делами дома.

Хотелось, но уйти он не мог. Слишком сильной была привязанность, которая уже связывала его с Цириллой. То чувство, которое он уже назвал любовью, зная, что узнал его правильно. Сейчас это было проклятьем, от которого невозможно сбежать, как нельзя уйти от себя самого.

- Я лишь надеюсь, что когда ты в следующий раз решишь повторить такую глупость, ты вспомнишь о том, что на свете есть люди, которые могут этого и не простить. Те, кому ты нужна.

Впервые за все их знакомство Цирилла боялась Кота. Так раньше она боялась открытого огня - до тихой паники, до широко распахнутых глаз, до невозможности сдвинуться с места. Если он уйдет - это будет не просто удар в спину - это будет удар в самое сердце, когда смотришь в лицо своему убийце. А сейчас Мао сам держал этот нож, и Цири боялась не того, что может случиться - а боялась его, его выражения лица, его каменных эмоций, его тяжелого взгляда. Почему она не думала о том, каково ему, раньше, почему думала только о себе? Когда же этот эгоизм начнет, наконец, уходить и давать место другим качествам - верности, стабильности, заботливости.

- Ты мне нужен, - поспешно выкрикнула Цири, даже чуть более громче, чем хотела. - Я постараюсь, я буду стараться, я обещаю! Только помоги мне...

Во второй раз она просила его помощи, и второй раз проклинала себя за эту слабость, когда не может сделать ничего сама, когда чувствует, что ничего не сможет сделать без него. Как будто она стоит на краю пропасти, а перед ней тоненькая ниточка, идущая на ту сторону, и нужно балансировать на этой тонкой единственной ниточке, грозясь каждый новый шаг сделать неверным, и тогда...

- Я сделаю все, я больше не хочу уходить от тебя. Только и ты не уходи, - просила, а сама задыхалась от страха, и сердце трепетало робкой запуганной птицей - уйдет, все равно уйдет. Зачем ему это, зачем с ней возиться, зачем такая нужна. Вокруг миллионы женщин, и любая согласится, а она уже не может даже представить, что какая-то другая будет возле него, будет держать его за руку, проводить пальцами по щеке, зарываться в волосы, целовать нежно в уголок рта, даря всю любовь и нежность. И будет разумней, чем она, потому что таких мужчин не бросают, от них не уходят добровольно.

Взгляд Кота из тяжелого стал скорее любопытным, а затем промелькнула надежда. Гунмао не был уверен в том, что достаточно хорошо понимает Цириллу, чтобы ей помочь. Он уже ни в чем не был уверен кроме того, что жизнь не может быть такой, как была прежде. Теперь завелся страх, который призраком бродил между ними, заставляя больше думать о том, как можно и нельзя поступать. Он положил ладонь на заклеенную пластырем руку Цириллы и поморщился, будто сам чувствовал из-за этого физическую боль.

- Не уйду, - негромко, но уверенно сказал Гунмао. – И ты не уходи. Я не хочу тебя потерять.

Кажется, было утро. Да, солнечный свет пробивался в окно палаты, а в коридоре стало шумно. Но никто из врачей не заходил и не мешал важному разговору. Кот вспомнил, что нужно будет проследить за тем, как оформят документы. Насколько он слышал, с такими попытками могут быть какие-то проблемы, и нужно было полюбовно договариваться, чтобы все списали на несчастный случай, обходясь без психиатров.

Голова раскалывалась, как с тяжелого похмелья. Было сложно слушать, говорить, думать. Прежде отступившая усталость сейчас вновь стала напоминать о себе, но Кот не собирался ехать домой. Он не хотел оставлять Цириллу одну, все еще не зная, что можно от неё ожидать.

- Кошка, - Гунмао погладил девушку по плечу и улыбнулся. – Бросай ты эти глупости. А я буду делать все, чтобы ты была счастлива со мной.

Цирилле хотелось верить, что она сможет, что ей удастся, если он будет рядом. Цирилла чувствовала, что не так просто забудет этот печальный неудавшийся опыт, и что будет в следующий раз проверять себя, стоя на кромке - что чувствует и сможет ли сделать шаг в пропасть. Только знать Коту об этом не обязательно. Внезапно стало его жалко - через стену равнодушия пробилось еще одно чувство. Неужели теперь так будет всегда? Неужели придется по одному заново узнавать каждое чувство, испытывать его, чтобы потом отложить в арсенал изученных? Девушке остро захотелось, чтобы все это поскорее кончилось - и собственная придурь казалась такой дурацкой, как у подростка после первой влюбленности.

- Я буду счастлива, - пообещала Цири, привлекая к себе Кота и вынуждая его опустить голову ей на грудь. Бедный мой, любимый, тебе ведь тоже тяжело... Она знала, что теперь Кот не уедет домой, потому что боится - запах страха разливался в воздухе и колол иголочками кожу, и ей хотелось думать, что это просто иллюзия, навеянная ее больным мозгом, не способным даже нормально соображать. - Тебе поспать надо. Не волнуйся больше так сильно, теперь все нормально.

Пальцы гладили его по спине, по голове, осторожно перебирали растрепанные волосы, убирали их назад, чтобы те не лезли Мао в лицо. Убаюкивали, успокаивали. Цирилла сама чувствовала почти что уверенность в том, что этот ад закончился - она дала обещание и она должна его сдержать, чтобы ей это не стоило. Когда он рядом, она чувствует себя сильнее, спокойнее, и страх проходит. Цирилла что-то еще тихо-тихо говорила, и в голосе появлялись мурлыкающие ласковые нотки, как кошка успокаивает своих котят. Она потеряла ребенка, но она не позволит себе потерять еще и своего мужчину.