Неизбежное утро

Наступило неизбежное утро. Чжоу собирался, стараясь не разбудить Сантану. Уже одевшись, он сел за кухонный стол, проверил обойму в пистолете, который пока положил перед собой, и закурил, глядя куда-то в пустоту перед собой. Он не мог понять, был ли смысл в том, чем он занимался, работая на триаду в течение нескольких лет, и будет ли этот смысл после того, как он выполнит приказ. Было страшно. Даже не за сам приказ фу шан шу, сколько за то, что будет потом, когда все, что было привычным, станет разрушено до основания. И будет ли смысл воевать дальше, ему ли, его ли людям или кому-то другому.

Чжоу всегда верил Гунмао, даже в тех случаях, когда поступки или приказы босса были не логичными. Он просто не имел права спорить или сомневаться. Сейчас он мог понять, почему Кот распорядился именно так. Эта его просьбы была знаком большого доверия, но она же была концом для всего, ради чего служил Чжоу. Он уже закрывал собой Гунмао от пуль, выполнить сегодняшний приказ было сложнее в разы.

За окном уже вовсю светило утреннее солнце, снова раскалявшее душный город, залитый асфальтом, бензином и маслом и пропахший тысячей запахов пекинских улиц. Чжоу вспомнил, что оставил окно открытым накануне, и сейчас его закрыл. Он затушил сигарету и, оставив пистолет на столе, пошел в ту комнату, что в последнее время обычно оставалась закрытой. Когда-то здесь жила его мать. На стене в этой комнате по-прежнему висела танка Белой Тары и казалось, что вся комната все ещё пахнет благовониями, которые здесь уже долго время никто не зажигал. Чжоу достал из ящика под небольшим алтарем ароматические палочки, резко пахшие сандалом. Он зажег их, поклонился и поставил перед образом богини, после чего встал на колени и прикрыл глаза. Он не умел молиться, и не знал, о чем сейчас должен просить, когда уже все решено. Разве что о прощении за все, что уже успел натворить. О спокойствии, когда оно необходимо. О том, чтобы растворились остатки горькой обиды перед Гунмао, семьей и всей судьбой за то, что все складывается именно так.

После каждой ночи неизбежно начинается день. То, что совершается под покровом темноты, когда на небе царит Луна, остается там, за гранью солнечного света. Но сегодняшнее утро было особенным еще вчера. Оба знали, что рассветет тогда, когда положено, что Чжоу уедет около восьми утра и, возможно, больше не вернется. Никогда.

Сантана открыла глаза сразу же, стоило молодому человеку выйти из комнаты. Она практически не спала, лишь забылась в томной неге на пару часов, но с приближением рассвета сон становился все более чутким: она вздрагивала от каждого шороха, просыпалась от малейшего движения... Бразильянка какое-то время молча смотрела на потолок, словно там могла появиться какая-то подсказка, словно так можно было найти решение. Но решение чего? В чем заключается приказ? Она услышала его шаги в коридоре, но он вошел в другую комнату, где она по какой-то причине никогда не бывала: дверь всегда была закрыта, а заглянуть как-то... она просто чувствовала, что в этом нет необходимости.

Девушка тихо поднялась с постели, накинув его рубашку, и все также тихо вышла из комнаты, остановившись рядом с приоткрытой дверью. Она какое-то время не решалась туда заглядывать, но чувствовала резкий запах благовоний, которые в Поднебесной очень любят жечь везде и всюду. Решилась. И то, что она увидела, тронуло ее до глубины души. Чжоу стоял на коленях и... молился? Сантана в то же мгновение скрылась из дверного проема, понимая, что сейчас, возможно, мешает. Но образ четыреста двадцать шестого как-то совершенно не вязался у нее с человеком, который будет молиться. Что же это за задание?

Но, несмотря на смятение, она хотела его поддержать. Отчего-то даже решила не нажимать заветную точку между указательным и большим пальцами, пока не услышит от него, что все в порядке. А кто, черт возьми, знает? Может, судьба? Ради этого она была готова примерить на себя совершенно иную роль, хотя бы просто ради того, чтобы его род не испарился с лица земли. Глупо. Как же все глупо. И как же грандиозно то, что может произойти. Сделав глубокий вдох, Сантана вошла в комнату, тихо, чтобы не отвлекать молодого человека, и опустилась на колени рядом с ним. Она была христианкой, можно сказать, что даже верующий, но она никогда не отрицала какие-либо иные религии, поэтому была готова просить ту, что была изображена на стене, о том, чтобы она была милосердна к Чжоу, чтобы все было в порядке.

Чжоу заметил, как в комнату зашла Сантана, но не стал отвлекаться. В другой момент он бы мог разозлиться такому вторжению на его личную территорию, сейчас он не находил в себе сил злиться на девушку. Она его не отвлекала, просто опустилась на колени рядом с ним. Он ещё довольно долго молчал, погрузившись в свои мысли, которые сейчас казались ему похожими на молитву. Через какое-то время Чжоу встал с колен, и только после этого посмотрел на Сантану. Он взял с алтаря четки из сердолика, когда-то принадлежавшие её матери, которая, он знал, молилась за него постоянно. Красные камни сейчас были холодными и казались тяжелыми. Он отдал четки Сантане, пока все ещё не говоря ни слова. Не время что-либо объяснять. Просто он чувствовал, что так будет правильно, став в этот момент как никогда суеверным.

- Пойдем, - сказал Чжоу, выходя из комнаты.

Почему-то стало легче, как будто впервые за прошедшие сутки появилась настоящая надежда на то, что все может быть хорошо. По крайней мере, сейчас, этим утром. Никаких новостей ни от Гунмао, ни от лунтао пока не было. В этой ситуации неопределенности надежда оставалась последним, что позволяло сохранять хотя бы признаки внешнего спокойствия, хотя нервы, конечно, были на пределе. Чжоу надел кобуру поверх майки и убрал в неё лежавший на кухонном столе пистолет. У него оставалось минут пятнадцать до того времени, когда нужно было уезжать, и он сел за стол и снова закурил.

Чжоу не стал ее прогонять, или что-либо говорить. Просто позволил ей быть рядом. Она не знала можно ли было назвать молитвой то, что она просила у этой Тары, так, кажется, называют этих божеств. Она не была сильна в буддизме, но надеялась, что несмотря ни на что, то, что она делает сейчас, окажется правильным. Говорят, там, на небесах, все говорят на одном языке, нет деления на то белый ты или черный, раскосые у тебя глаза или приплюснутый нос. Все равны. И, пусть молиться она умела только на родном языке, она была уверена, что ее чувства и мольбы могут долететь до той, перед кем она стоит на коленях. Но просила она не о том, чтобы Чжоу остался жив и вернулся к ней, нет, потому что это эгоистично и вряд ли Создатель сможет подобное оценить, она молилась о том, чтобы все решилось так, как будет правильно, чтобы он остался жив. Не только ради нее, но и ради тех, кто его любил и любит, ради тех, кто готов идти за ним до конца.

Сантана не заметила, как Чжоу поднялся на ноги, как он подошел к алтарю и взял четки, лишь почувствовала прикосновение его рук и холодного камня. Девушка открыла глаза и, молча, приняла четки, которые, несмотря на внешнюю прохладу, отдавали каким-то внутренним теплом, уверенностью. Бразильянка сжала их в руке, после чего проследовала за Чжоу, закрыв дверь в комнату, где она была всего лишь гостьей. Он снова закурил, надев кобуру и убрав в нее пистолет. Сердце бразильянки отбивало какой-то ненормальный ритм, словно сейчас готово разогнаться до своего предела, чтобы потом остановиться. Сантана все также ничего не говорила, лишь села рядом и нежно обняла, положив голову на плечо и машинально перебирая четки, чувствуя, как приходит некое умиротворение. Все будет хорошо, сейчас она это чувствует сердцем.

Молчание на этот раз было каким-то нервным. И снова появлялись отблески злости уже на то, что сейчас он прощался со всем, будто не было шансов на то, что все закончится хорошо. А это было неправдой. У него оставалась надежда, небольшой шанс, в который Чжоу был готов сейчас поверить. Иначе не может быть, не должно. И он понимал, что Сантана не нарушит молчание первой. Это было тем, за что он особенно ценил бразильянку: за её умение молчать и не лезть в душу, даже когда он замечал, что для неё нет ничего страшнее неведения.

- Все ещё может быть хорошо, - сказал Чжоу, улыбнувшись. – Я на это надеюсь. Не нужно за меня бояться, все будет так, как должно быть.

Он обнял Сантану за плечи, затем стряхнул пепел и посмотрел в окно. Нужно было уезжать. Чем быстрее все решится, тем лучше. Гунмао уже знал, чем все закончится, он же узнает максимум через час. И сейчас совершенно не хотелось устраивать долгих слезных прощаний, играя на нервах и добиваясь непонятно чего. Нужно было просто смириться с тем, что сейчас никто изменить не в силах, и надеяться на чудо, удачу, да хоть Белую Тару, лишь бы призрачная надежда не исчезла.

- Мне нужно ехать, - Чжоу коротко поцеловал Сантану в губы, затем потрепал её по волосам и снова улыбнулся. – Не бойся за меня.

И снова тишина. Нервная, напряженная и испытывающая нервы на прочность. Очередное испытание. За ним, наверняка, будет что-то хорошее, просто обязано быть, иначе, зачем все эти мучения переживать, если не ради той маленькой утопии, которая может воцариться в душе и сердце, пусть и очень ненадолго. За последний год она слишком многое потеряла, слишком многого лишилась, чтобы теперь еще лишиться того, кто внезапно стал так дорог. Возможно, правильнее было бы сейчас признаться ему в собственных чувствах, чтобы дать за них уцепиться, чтобы он больше всего на свете желал вернуться домой целым и невредимым. Но это также может и оттолкнуть, испугав. А вдруг, это станет помехой? Она до конца дней не простит себя за это. Нет, просто сейчас быть рядом и быть уверенной в том, что все будет в порядке.

- Все будет в порядке, - прошептала девушка, чуть ссутулившись и зажмурившись, когда Чжоу потрепал ее по волосам. - Я верю и чувствую...

Она нежно поцеловала его, после чего пришлось отпустить. Идти провожать в коридор? Чтобы только усугубить нервозность сложившейся ситуации? Или, наоборот, уверить в том, что все будет хорошо?

- Я буду ждать тебя, - улыбнулась девушка, все же найдя в себе силы, чтобы проводить его до двери. И в этой фразе можно было прочитать гораздо больше, чем просто ее сегодняшнее ожидание. Она была готова ждать и дольше. И, когда дверь за ним захлопнулась, она не удержалась, тихо прошептав, - Я люблю тебя.