Праздник Середины Осени - Выступления

Матвей не слишком-то обращает внимание на детали того, что происходит на сцене, пока в него не летят тапки со стороны возмущенных повествованием актеров. Поэтому тот факт, что часть слов рассказчика оказывается актерами похерена, парень невозмутимо игнорирует, и даже страшную месть в душе не лелеет, и отрастить в рассказе какую-нибудь жуткую ловушку, которая заставит артистов заметаться в недоумении, а потом страдать, страдать, страдать, не планирует. Все, что он говорит дальше, рождается на языке совершенно независимо от того, насколько качественно его слушают и слушаются Хоу И и компания.
– Как надёжно ни прячет Хоу И чудесное зелье,
но не скроет его он от глаз безупречной Чан Э.
В полнолуние нет мужа рядом, и вот
три кипящие капли в руках у богини и манят подняться,
и Чан Э выпивает их единым глотком.
И взлетает одна.
Выше леса и гор –
легче пера альбатроса.
Выше неба –
легче, чем феникса пламя.
Полнолуние красит полет в серебро и бриллианты.
В одиночку Чан Э достигает луны
и оттуда, оглянувшись на землю,
видит, как муж её ищет, и ищет напрасно.
Ни леса, ни долины, ни горы
не таят в себе след безупречной Чан Э.
Только небо, безмолвное небо
хранит в себе правду.
Безутешен Хоу И, и не знающий промаха лук его –
красные плечи, белая смерть –
неподвижен в умелых руках.

Самый сложный для Юэмин момент был тот, где Чан Э, найдя волшебный эликсир, решила одна его выпить, и оказалась на Луне. Она не знала, какую из версий легенды в итоге расскажет Матвей, который объединял в своих словах много разных вариантов мифа. А по одному из них, например, Хоу И пытался за кражу эликсира застрелить Чан Э, но не смог, потому что слишком любил.

Девушка взяла пузырек с волшебным эликсиром, воровато посмотрела по сторонам, открыла его, неуверенно коснулась горлышка губами, но затем выпила все снадобье. После этого Юэмин взмахнула руками и закружилась в танце, который должен был изображать её вознесение на Луну. Она совсем немного ходила в танцевальную студию, потому ничего долгого и сложного изобразить не могла, да и Ханьфу мешало, но в итоге Чан Э унесло потоком воображаемой магической энергии куда-то назад по сцене, что и должно было обозначать чудесное вознесение богини.

И уже оттуда Юэмин наблюдала за тем, как её ищет Хоу И, и даже делала вид, что страдает и скучает по легендарному мужу, с которым им было не суждено больше встретиться.

А дальше события развивались, как и положено в истории о смелых, импульсивных, но не очень умных героях. Хоу И, в его лице, конечно, не догадывался о том, что жена найдет спрятанный им эликсир, а Чан Э, совершенно случайно на него наткнулась, сразу поняла, что это такое и осушила из горла, не сильно задумываясь о грядущих проблемах в семейной жизни из-за ее необдуманного поступка. И это в очередной раз заставило Джуна для себя отметить, что любить можно красивых, а жениться только на верных и ответственных, чтобы потом не получать таких вот сюрпризов, возвращаясь с работы.

Пока Джун размышлял на эту тему, Юэмин успешно справилась со своей частью, и ему настало время возвращаться и искать пропавшую жену. Конечно, он в очередной раз был безутешен, прикидывая, что за всю свою жизнь не страдал столько, сколько за время этой постановки. Печально бродил по сцене, пытаясь смириться с потерей жены, а потом, изобразив приступ ярости, внимательно посмотрел по сторонам, обнаружил свой брошенный лук и, с выражением отчаяния на лице, за него схватился. Как именно Хоу И собирался пристрелить улетевшую Чан Э для него оставалось загадкой, но, в его случае все было намного проще. Джун навел лук со стрелой на Юэмин с самым грозным выражением лица, на которое был способен, но уже секунд через десять вздохнул и опустил его вниз, показывая, что любовь к жене победила и теперь ему придется вместо женщины довольствоваться работой и алкоголем, что при любом раскладе было не самой лучшей альтернативой.

Если поведение его героя большую часть легенды попахивало откровенным идиотизмом, то под конец все стало совсем грустно. По сценарию ему следовало учить стрельбе из лука и временами беспробудно пить, поэтому Джун опять красовался в роли лучника и время от времени прикладывался к кувшинчику, который ему протянула чья-то заботливая рука. Правда когда он один раз случайно попробовал содержимое, вопросов у него возникла масса, так что больше экспериментировать он не стал, поскольку ему подсунули какую-то откровенную дрянь, последствий принятия которой он пока не мог и представить.

Наконец, оставив лук, Джун уселся на сцену, снова поднес к губам кувшин, сделал движение, призванное показать, что опустошает его содержимое и начал притворяться пьяным: покачиваться, что-то тихонько бормотать и, иногда, бросать печальные взгляды в сторону Чан Э, искренность страданий которой вызывала у него серьезные сомнения, после всего, что она успела учудить с эликсиром. Но это было его мнение, как Мотидзуки Джуна, а вот Хоу И должен был переживать за безответственную супругу и покорно ожидать своего невеселого будущего, которое уже приближалось в лице его завистливого ученика.

Фэн Мэна согласился играть Маркус, так что его появление на сцене Джун встретил как должное, а вот непонятно откуда взявшейся в его руках топор заставил молодого Мотидзуки нахмуриться. Он не был уверен, что здесь дело не обошлось без лесоруба, но пока решил не возникать, притворившись, что ничего не видит и не понимает и просто пьян настолько, что считает мужика с топором и недобрым взглядом чуть ли не своим лучшим другом, на плече которого можно потосковать о пропавшей жене.

Несколько дней назад Маркус согласился поучаствовать в безумии, которое должно состояться на главной площади во время празднования какого-то праздника. К праздникам у Маркуса было не очень хорошее отношение, он никогда ничего не праздновал, кроме своего дня рождения. Поэтому ему всегда было глубоко плевать на всякие праздники, но сейчас почему-то ему показалось довольно интересным это. И необычным. И он принял участие. Ему досталась роль завистника и убийцы, к которой он подготовился основательно.

Фэн Мэн всегда мечтал быть лучником, и он услышал о Хоу И и напросился к нему в ученики. Но он хотел быть не просто лучником, а самым лучшим. И ему не нравилось, что наставник все равно лучше него. И однажды он решил его убить.

Он пришел к нему домой, тот оказался слишком пьян, чтобы что-то соображать. Это оказалось как нельзя кстати, так как он принес топор. И вот он занес топор над своим учителем, и в душе в этот роковой момент, когда лезвие орудия лесоруба, у которого он одолжил топор, соприкоснулось с телом учителя, ничего не ёкнуло. Сделав свое жуткое дело и поняв, что он теперь самый лучший лучник, мужчина ушел...

Кровавое убийство проходит как-то вяло, даже парочку помидор на сцене раздавить постеснялись, так что самым кровавым в этой ситуации становится текст рассказчика. Даже занесенный Фэн Мэном топор кажется Матвею выглядящим как-то вяло и не угрожающе. И очень хочется, чтобы следующую сцену отыграли как-то поживее и поверибельнее, а то там же все-таки трагедия в полный рост (которую они, кажется, успешно запороли, еще как только вышли на сцену, но надо же хотя бы попытаться). Чтобы не оказалось потом опять, что текст рассказчика теперь еще и самый трагический.
– На луне – тишина.
Ночь пронзают осколки созвездий.
Безутешна Чан Э, одинокой оставшись в хрустальном дворце.
На земле – тишина,
и искать взгляду некого больше,
слезы катятся градом по белым как мрамор щекам.
В тишине и земли, и небес каждый звук –
словно пушечный выстрел,
разлетается плач над поверхностью лунной.
И на жалобный зов,
раздвигая соцветия лунных глициний,
появляется возле дворца лесоруб.
На плече его крепком
высыхают Чан Э безутешные слезы,
и печаль, что держала за горло,
как стальная перчатка,
постепенно становится мягкой и светлой,
и тает,
как матовый дым.

Пока на земле Хоу И спивался, а потом его убивали, Юэмин стояла в задней части сцены, нервно сцепив пальцы перед грудью, и всем своим видом выражала беспокойство за покинутого на земле мужа. Она кусала ярко накрашенные губы и прятала за ладонями воображаемые слезы.

Когда рассказчик заговорил о том, как она страдала на Луне в одиночестве, Юэмин взяла большой фонарь и зажгла в нем свечу. Если бы она владела магией Огня, это было бы изящнее, а так девушке пришлось доставать из складок широкого пояса зажигалку, из-за чего она едва не уронила на сцену спрятанную там же пачку сигарет. Это было бы двойным фейлом: мало того, что Чан Э вряд ли баловалась курением, эта вредная привычка была под запретом в Линь Ян Шо, а тут сейчас вокруг были вообще все, включая настоятеля. Но сигареты удержались, фонарь загорелся, девушка убрала зажигалку и расправила пояс, а затем выпрямилась и пошла с фонарем в сторону зрителей.

Она жалобно смотрела по сторонам в поисках Хоу И, которого не было на Луне и даже не было в живых на земле, а затем украдкой посмотрела в сторону Тео, который играл непонятно откуда взявшегося утешающего лесоруба. Такую версию легенды Юэмин слышала впервые, и ей стоило немалых усилий не рассмеяться, пришлось даже снова закусить губу, а затем поднести руку к лицу, так как вторая все еще была занята фонарем.

Изначально Тео настаивал на том, чтобы сыграть лунного зайчика, благо, у него уже был очень старый опыт рассказывания стихотворений про трусишку зайку серенького, еще когда он ходил под стол пешком и чуть не подрался с Лин из-за этого четверостишия, но в итоге каким-то магическим образом зайчик превратился в лесоруба, который должен был утешать безутешную Чан Э. Такая версия Тео понравилась даже больше, и он с энтузиазмом согласился, что да, лесоруб тут будет намного уместнее, хотя про его участие в легенде слышал вообще впервые, да и вообще, зачем на Луне какие-то лесорубы? Единственное, что омрачало радость от участия в подобной сомнительной самодеятельности, это факт наличия у Чан Э мужа, подозрительно похожего на японца. Ибо в роли легендарного стрелка выступал не то брат, не то сват, не то еще какой родственник приснопамятного Мотидзуки Тору, с которым у младшего из близнецов складывались не очень устойчивые, а временами и даже очень шаткие, отношение, базирующиеся, в основном, на взаимной неприязни из-за разности культур, мировоззрений, да и всего прочего тоже. Впрочем, выглядел Хоу И, исполняемый японцем, как-то неубедительно, так что Тео, с внушительным колуном, позаимствованным из мастерской, на плече многозначительно поигрывал своим инструментом и всем своим видом давал понять, чтобы дорогую супругу тщедушный Хоу И обнимал не слишком рьяно и ответственно.

Рассказчик вел легенду в весьма вольном изложении, так что в итоге было непонятно, какой ожидается итог всего этого безобразия, но при упоминании своей роли Матвеем Тео выбрался на сцену из импровизированных кустов глицинии, едва не снеся колуном голову одному из тех, кто эти кусты удерживал, изображая местную лунную растительность и сделал вид, что прислушивается к рыданиям Чан Э, безутешной по своему покинутому муженьку, расправил плечи, изображая готовность подставить под слезы не только то самое крепкое плечо, но и все остальное, не менее крепкое, и направился к девушке. Он привлек ее к себе, обнимая за плечи одной рукой (во второй все еще был топор, который Тео опасался уронить кому-нибудь на ноги во время своего похода по сцене), и принялся активно утешать, сотворив невероятно участливую мордаху, при этом наклоняясь к Чан Э все ниже и ниже, что, вероятно, могло бы ознаменовывать утешительный поцелуй. Но, памятуя о наличии на площади старших мастеров и Настоятеля, Тео развернулся спиной к зрителям спиной, скрывая собой сий трогательный момент.

Джун всегда серьезно относился к своим обязанностям и старался не портить доверенное ему дело, давая волю эмоциям. Но то что сейчас происходило на сцене иначе как издевательством назвать было нельзя. Он, значит, тут страдал столько, что его слезами можно было наполнить целое озеро, делал направо и налево добрые дела, учил людей стрельбе из лука, а его самым подлым образом убили, подозрительно кочующим из рук в руки топором, а жену увели. Причем последняя совсем не сопротивлялась, радостно уцепившись за лесоруба и совершенно забыв, что где-то недалеко валяется мертвое тело ее мужа, благодаря стараниям которого она и могла сейчас позволить себе резвиться с лесорубом на небе, пока он притворялся хладным трупом на земле.

Какое-то недолгое время Джун с этим мирился, но потом все же не выдержал и решил сделать трактовку легенды еще более вольной, чем она была. Конечно, переть на лесоруба, значительно превосходящего его по габаритам, было верхом глупости, поэтому он решил оставить подлую изменщицу и ее приятеля, найдя для несчастного Хоу И какую-нибудь более веселую альтернативу, чем смерть и забвение.

Наверное, неожиданное возвращение его героя из мертвых должно было удивить и собравшуюся публику, и остальных участников постановки, поскольку о подобном никто не договаривался. Но, стараясь, сильно не выходить из роли, Джун открыл глаза, сел, с интересом посмотрел на стоящим рядом с ним кувшин, словно подтверждая старую истину, что смелого пуля, а в его случае топор, боится, а в пьяного не попадешь, и медленно поднялся на ноги. Сначала он собирался обрести голос, но потом решил, что это будет не слишком уместно, а потому подошел к Матвею и прошептал ему на ухо новую концепцию, которая заключалась в том, Хоу И после своего воскрешения снова предстал перед императрицей, которая к тому времени уже перестала гневаться, попросил у нее прощения и пообещал взамен утерянных сынов подарить ей новых.

Ну а после этого, Джун не нашел ничего лучше, как снова завести императрицу на сцену и припасть перед ней на одно колено, показывая свое покаяние и надежду, что два хороших человека всегда могут договориться, и для этого совершенно не надо никого изгонять и наказывать за то, что вполне можно исправить достаточно нехитрым способом. Конечно, никто не мог гарантировать, что за такие вольности он не получит но голове не только топором, но теперь и магией огня, но, по крайней мере, подобное завершение постановки можно было считать более позитивным и подходящим для веселого праздника, к которому все так старательно готовились последние дни.