Дыра на дне колодца желаний

На непросвещенный взгляд Елисея, папенька дюже переоценивал воспитательную силу заморских монастырей.
Впрочем, это не значило, что нужно было метаться, хлопать крыльями, угрожающе щелкать клювом и отбиваться. Если папеньке так было спокойнее - на здоровье, пусть тешит себя иллюзиями. Елисей же всю эту затею воспринимал как продолжительную экскурсию с проживанием. Ну, посмотрит Тибет, подкопит некоторое количество занимательных баек и вернется спокойненько к привычной жизни, только уже с отметкой в дневнике о прохождении экзотического курса. Ничем смертельным как будто не пахло.
Более того, пока даже как будто проблемами особыми ниоткуда не веяло. До монастыря Елисей добрался в какой-то степени с легкостью, все отрезки пути преодолев без запинки. Ну да, финальный марш-бросок, из деревни по пересеченной местности да по смутно натоптанной горной тропинке, его изрядно задолбал и совершенно не вдохновил. И, когда уже неподалеку показались ворота монастыря, Елисей посмотрел на них с прищуром и строго так сам для себя решил: нет, ну вот этот пеший переход из деревни, это на сегодня было худшее. Хватит с него, невкусного понемножку. Дальше пусть непременно начинается что-нибудь более приятное. В награду - он же молодец, не выпендривался, некрасивое не вякал, дошел куда велено, не потерялся по дороге? Ну вот. Значит, как минимум печеньку заслужил.
Неизвестно, правда, как в тибетских монастырях дела обстоят с печеньками. Тут весьма возможна какая-нибудь экзотическая диета. Ладно, тогда негастрономический эквивалент печеньки тоже пойдет. В формате приятных впечатлений, например.
Сперва Елисей чуть было не ломанулся сквозь арку ворот без приглашения - а что, дверей же нет, зачем тогда иначе эта гостеприимно распахнутая дыра вместо ворот. В последний момент юноша все же углядел колокол у ворот и решил: а, это, видимо, аналог дверного звонка. Ну, тогда следовало им воспользоваться, как минимум - из вежливости, как максимум - из любопытства. Первое Елисей в достаточном количестве наскреб, пошарив по ментальным карманам, второе в нем уже само потихоньку оживлялось и копошилось. Поэтому юноша дисциплинированно звякнул в колокол и не менее дисциплинированно под тем колоколом замер - подождать результата и только потом, если результата не будет, уже ломиться напролом самому.

В последние дни Ломэхонгва старается чаще бывать возле дома сифу Давенпорт, спрашивает, чем она может помочь, и всячески выражает, что она готова трудиться. Во-первых, она по-прежнему полагает женщину своей наставницей, раз никто никогда не говорил ничего другого, а поддерживать с наставницей связь и неплохие отношения, это.... наверное, тоже неплохо. И во-вторых, в окнах или рядом с домом частенько можно увидеть Валентина или Эмиля, помахать им рукой, улыбнуться — словом, подключить всё то женское обаяние, которым Ломэхонгва совсем не умеет пользоваться. Всё это вместе тянет Ломэхонгву к дому снова и снова. И, когда у неё нет внятного объяснения, почему она снова здесь, она бесхитростно говорит, что пришла предложить наставнице свою помощь.
И в ответ на одно из таких "предложений" она получает задачу встретить новичка, который вот-вот должен прийти.

Спорить с наставницей нельзя, но Ломэхонгва в себе сомневается. Она знает, что "встреча" подразумевает "рассказать про монастырь". Рассказчик же из индеанки откровенно плохой. Ещё некоторое время Ломэхонгва переживает, а потом Эмиль, видимо, заметив её вытянувшееся лицо, с лёгкой улыбкой подскакивает: рассказ можно сделать и совсем короткий и никакой, главное — довести новичка до комнаты.
"Дальше как-нибудь не потеряется, соседи всё подскажут", уверенно говорит Эмиль. И Ломэхонгве, глядя на его бестрепетную лёгкость, тоже хочется в это верить. И она кивает, и следом за Эмилем повторяет: "не потеряется", и тут же решает, что так она и сделает.
С таким решением за плечами выходить к воротам на звон колокола куда спокойнее и проще.

Новичок, переминающийся возле арки ворот, в первые мгновения кажется Ломэхонгве похожим на чу́дную птицу: нетерпеливую, любопытную, лёгкую и яркую. И волосы юноши, когда в них пляшет тибетское солнце, вдруг неуловимо напоминают оперение цвета меди, и это только усиливает сходство.
– Добро пожаловать в Линь Ян Шо, – заученно выдыхает Ломэхонгва. Эту фразу она готовила, учила, оттачивала каждый слог. Но на этом подготовка кончается, и Ломэхонгва сбивается на привычные ей короткие, словно обрубленные фразы: — Пойдём. Я покажу, где что.

Вот это печенька к нему вышла из монастырских ворот. Целый торт; возможно, даже, с коньячной пропиткой.
Елисей, признаться честно, в своих представлениях о тибетских монахах тоже дальше плоских стереотипных картинок не ушел. Поэтому, пока юноша торчал у ворот, он представлял себе кого-то в оранжевых одеждах, лысого, сухопарого и с лицом старого Тони Джа. Ну, и феерически промазал по всем четырем пунктам. Девушке, которая появилась вскоре после того, как прозвонил колокол, ничего из перечисленного инкриминировать было нельзя. Только в оглушительной, неожиданной красоте ее и можно было упрекнуть - потому что она и правда был красивая и действительно не вписывалась в антураж никак, ни в тибетском монастыре, ни в каком-нибудь другом. Поначалу Елисей таращился с отвисшей челюстью и начал грешным делом подозревать, что забрел куда-то не туда. Прослушал инструкции сзаду наперед, взял карту вверх ногами - в общем, исполнил что-то в этом роде. Но потом девушка произнесла название "Линь Ян Шо" и тем самым дала понять, что никакой ошибки здесь нет, что Елисей пришел по адресу.
Ну, предстоящая "экскурсия с проживанием" только что стала намного интереснее. Даже если такая красавица тут всего одна, все равно, это ж совсем другой пейзаж и знатно оживляет пейзаж. А если вдруг, скажем, выяснится, что это вовсе и не исключение, а вполне себе норма и что таких красавиц здесь немало... ух, голова кругом от замаячивших впереди перспектив.
- Иду, - охотно откликнулся Елисей. И одним бодрым прыжком оказался возле позвавшей его чернобровой красавицы, и успел даже мельком окинуть ее взглядом ее фигуру. Даже сквозь черную форму - видимо, местную уставно-монастырскую, - было прекрасно видно, что фигура в наличии, отличная такая. - Показывай, пожалуйста, я очень внимательно смотрю и слушаю. Мои глаза и уши полностью в твоем распоряжении. А что же это, ты одна здесь живешь, такая красивая, среди тибетских монахов? Или у вас здесь есть полноценное, э... женское общежитие? - Ничего умнее ему на этот момент в голову не пришло, а вопрос ощущался животрепещущим и очень интересовал. Исключение или правило? Баг или фича?

В первые мгновения юноша смотрит на индеанку так недоверчиво-вопросительно, что это даже грубо. Но о подобном Ломэхонгва, хвала духам, предупреждена. За время жизни в монастыре она не раз и не два успела услышать, как делятся впечатлениями удивлённые новички, а потому твёрдо знает: тем представлениям, которые люди приносят с собой извне, Линь Ян Шо не соответствует совсем. Вот Цитадель Птиц, подтянуто-строгая, куда как ближе к этим ожидаемым образам. Линь Ян Шо же... Ломэхонгве кажется, что монастырь с каждым годом всё меньше похож на то, чем должен был быть когда-то, всё сильнее превращается в пёстрый, хоть и по-своему прелестный, но хаос. Все эти размышления проносятся в голове за считанные секунды — а потом Ломэхонгва заставляет себя расслабиться и позволяет не самому вежливому взгляду соскользнуть по ней, как вода по намасленным птичьим перьям. Она не обидится, здесь не на что обижаться, все удивляются в первые минуты, вот и всё.

Потом, оправившись от первого изумления, юноша начинает говорить. И Ломэхонгва едва не теряется в потоке его торопливой речи — он говорит много, куда больше самой индеанки, и проворно, и некоторые слова вворачивает так, словно похвастаться ими хочет. А Ломэхонгве никак этого не оценить, потому что такие ловко вплетённые слова она не узнаёт и только силится не спотыкаться о них слишком, не терять общую нить разговора.
Ей удаётся уловить, что, во-первых, юноша совсем не против того, чтобы пойти с ней, а во-вторых, его, кажется, интересует, кто ещё живёт в монастыре.

— Я здесь не одна, — качает головой Ломэхонгва, от которой вопрос всё же частично ускользнул. — Здесь ещё много учеников. И учениц. — Пассаж про "красоту" она напрочь пропускает мимо себя, осознанно: это ни к чему. Она не хочет слушать и впитывать в себя комплименты от этого юноши, позволять им пробраться под кожу. Он ей никто, она его толком не знает. Да и потом, если вдруг такое случится... что скажет Эмиль? Как посмотрит на неё Валентин? Поэтому Ломэхонгва отгораживается сухим рассказом и коротко поясняет: — Слева храм. В нём уроки и дежурства. Перед ним — площадь, на ней общие встречи и её надо подметать. Справа — площадка, на ней тренируются. С мечами, шестами, кулаками и всё такое. А ниже по течению ручья будет парк. — Там тоже тренируются, а ещё не только это, но тут уж Ломэхонгва не знает, как сказать коротко, поэтому она просто умолкает и ведёт юношу через ручей. В ту сторону, где она лучше знает, что говорить о монастыре, и где юношу можно будет забросить в комнату и оставить обживаться.

Манера говорить у девушки оказалась странная, даже где-то удивительная, и в то же время - очень подходящая для такого олуха, как Елисей. Слов девушка произносила немного, лишними подробностями не грузила, заблудиться в ее рассказе было негде. Впрочем, не то чтобы Елисей многое намотал на свою забывчивость, часть и без того скупых подробностей он растерял сразу, пропустив мимо ушей. Но совершенно по этому поводу не расстроился. Его вела простая логика: если там реально было что-то важное, так ему повторят, чтобы он точно не прохлопал. А если неважное, так и фиг с ним, потом или само прицепится, или вообще оно не нужно никому. А вот эффектная девушка рядом Елисея интересовала гораздо больше. В том числе, потому, что ее появление заставило животрепетать вопрос: исключение или правило? Цветник или единственная роза в аскетичной оранжерее?
По скупым пояснениям девушки все-таки получалось, что есть немалые основания рассчитывать на цветник.
- Это же замечательно! - горячо сказал Елисей - не уточняя, впрочем, что именно замечательно и оставляя девушке карт-бланш на то, чтобы думать, что это устройство монастыря его так восхитило. Часть про "уроки", впрочем, его тоже слегка цепанула. Поддерживая беседу, Елисей изобразил самый честный интерес, какой только мог, и спросил: - Что ты имеешь в виду под "уроками"? Здесь что, как в школе или в университете, общее расписание? - Ну, получается, променял одну шарагу на другую. Впрочем, опять же, юношу это не сильно тревожило. Ему не верилось, что его здесь выжмут как помойного кота и заездят до состояния полного нестояния. Да и потом, кроме таинственных "уроков" были и другие вопросы, которые волновали Елисея посильнее. Он мельком оглядел девушку еще раз - его прямо-таки тянуло рассмотреть всерьез, изучить подробности красивой фигуры, насколько позволяет черная форма, но и интуиция, и просто банальные общие соображения подсказывали, что такое его поведение чернобровая красотка не оценит, возможно, даже агрессивно не оценит, - и спросил: - А как тебя зовут? Я Елисей, а ты? - Социальные связи, родимые. Нечего их запускать, особенно на новом месте.

- Наставницу? - с интересом переспросил Елисей. Ух ты. Наставницы у него еще никогда не было. Вернее, нигде подобным образом не формулировали незамысловатое "учительница". И выбранное девушкой слово сейчас придавало предстоящей встрече с преподавателем некий привкус экзотики.
Хотя разве ж это была экзотика! Вот имя новой знакомой Елисея - это оказалось да, всем именам имя. Вот уж что точно в обычной обстановке никогда не встретишь.
- Как-как? - опешил на мгновение Елисей, и сорвался переспрашивать так же, как мгновениями раньше это сделала с его именем сама девушка. Только если у жгучей красотки вышло правильно повторить новое для нее имя с первой попытки, то вот Елисей кругом опозорился и ничего подобного не осилил, заблудился в обилии согласных, сложившихся в какое-то совсем новое для языка и слуха, насквозь незнакомое имя. И поначалу пояснение про "облако" запутало еще больше - чего? что, как, почему? откуда это и зачем? Не сразу, с глубокой пробуксовкой Елисей сообразил: а, наверное, это значение имени. Ну, некоторые таким увлекаются, любят рассказывать при встрече, что означает их имя. Лично Елисей не увлекался. Более того, он про свое имя ничего подобного и не знал. Ему и так нравилось, как оно звучит, как было в нем что-то с богатым боярским флером. И юноше вообще не улыбалось полезть в какой-нибудь толкователь имен и выяснить, что на самом деле все это великолепие означает что-то типа "сучка крашеная". Ну сразу же все очарование облетит, и взад его будет уже не прилепить.
Заигрывать с чужим именем, произвольно плюясь согласными и гласными, которые ему вроде как и услышались, но толком не запомнились, Елисей не рискнул. Чего доброго, выдаст еще что-нибудь в лучшем случае несуразное, в худшем - просто оскорбительное. И девушка запросто может обидеться, а она и так уже смотрела неласково. Поэтому юноша выбрал более глупый, но более безопасный путь. Следуя за девушкой, которая вела его к длинным домам, названным "жилыми корпусами", Елисей как можно невиннее сказал: - Какое у тебя необычное имя. Никогда раньше ничего подобного не слышал. Извини, пожалуйста, а ты не могла бы повторить еще раз? Не хочу что-нибудь напутать.

— Наставницу, — подтверждает Ломэхонгва. И со смутным неудовольствием думает: какой странный у них получается разговор. Опять-таки птичий. Диалог двух попугаев, которые друг за другом повторяют. И чтобы немножко разбавить неловкие повторы в их беседе, Ломэхонгва всё же поясняет чуть более развёрнуто: — Сифу Давенпорт. Она будет следить за тем, как ты учишься. Я думаю, что она будет. Ты с ней встретишься позже, – а больше у Ломэхонгвы для Елисея при всём желании нет никаких подробностей. Она уже рассказала все те крохи обрывочной информации, которыми владела. Дальше — только выдумывать, а этого делать индеанка не хочет. Потому что нет этому ни единой разумной причины.

Но, несмотря на старания девушки, от повторений им с Елисеем всё никак не избавиться.
Впрочем, здесь это предсказуемо и понятно. Ломэхонгва сама про себя знает, что имя у неё сложное. Что его и некоторые мастера вспоминают так, словно делают выход силой — вот сифу Адлер, например, какое-то время с именем индеанки именно так и боролся, хотя и всегда выходил победителем. А учеников, понятно, озадачить ещё проще. Вот как Елисея сейчас — он смотрит удивлённо, высоко подняв брови, такие же странно рыжеватые, как и спадающая на них чёлка, и связываться с незнакомыми ему буквами даже не пытается, а просто просит повторить. Просит, в понимании Ломэхонгвы, объяснимо и вежливо, поэтому причин отказывать нет.

— Ломэхонгва. Так меня зовут, — повторяет она как можно чётче, почти раздельно. И мельком, одна за другой индеанку догоняют две мысли. Первая, полная странного сожаления — о том, что за столько лет в монастыре у её имени не появилось никакого сокращения, ничего лёгкого и ласкового в него не привнесли другие, никак покороче и попроще ей сейчас не представиться. И вторая, почему-то по своему оттенку недалеко ушедшая от первой, — что Елисей зря так старается, запоминая. Потому что едва ли они станут общаться ещё, а значит, сложное имя ему всё равно больше не пригодится. Обе эти мысли Ломэхонгва с усилием отпихивает от себя и— они не нужны, ни сейчас, ни потом, они лишние. Тем временем перед ней уже вырастает ученический жилой корпус, и Ломэхонгва ответственно уточняет, поднимаясь по ступенькам: — Как ты хочешь? С соседом или без?

Елисей едва сдержался, чтобы не уйти на новый круг затягивающейся рекурсии и не включить снова. Потому что Ломэхонгва - спасибо, что она была так мила и повторила по слогам, позволяя лучше разобраться и запомнить, и внутри своей головы Елисей пока еще так и произносит ее имя, строго раздельно, - опять сыплет непонятными словами. "Сифу"? Это... ну, Елисей за неимением лучшим вариантов предположил, что это какой-нибудь "профессор" на китайский манер.
Да ладно, это все были мелочи и не важно. Пока Елисей старался у себя в голове уложить главное, концептуальное - есть некая наставница, которая будет его курировать и следить за тем, чтобы он в этом монастыре не бамбук курил, а уроками занимался. Это чуть омрачало радужную картину "экскурсии с проживанием", которую Елисей уже успел было себе нарисовать - хотя... не, по факту, надо будет посмотреть, как оно тут чего, насколько тут тяжелые и мутные "уроки" и как сильно от них будет хотеться выть. Возможно, вообще не будет. Ну и нечего тогда раньше времени панику разводить.
От Ломэхонгвы оставалось впечатление, что она как-то очень сильно торопилась - то ли по делам, то ли просто поскорее избавиться от навязанного ей экскурсанта. Она обозначила только жилые корпуса, к которым сразу же и направилась. Елисей же тем временем успел заметить еще парочку зданий поменьше - впрочем, было бы что замечать, они тут торчали как на ладони - о которых наверняка тоже можно было рассказать что-нибудь важное. Не просто же так их сюда воткнули. Елисей немедленно попытался это и прояснить: с прямой непосредственностью он потрогал Ломэхонгву за запястье, привлекая ее внимание, а потом указал ей на домики поменьше поодаль: - А там что? Не думаю, что там кто-то живет, да? Что тогда? Карцер для тех, кто плохо себя вел? - Хотя на карцер было не похоже. Слишком уж уютно выглядело.
В целом по зажатости Ломэхонгвы Елисей уже начал подозревать, что ничего девушка ему особо не расскажет и нужен будет другой источник информации. Да, есть потенциальная наставница, но с ней невесть когда получится встретиться, и в целом, не худо бы иметь запасной вариант. Поэтому в ответ на вопрос девушки Елисей бодро сказал: - Ну лучше с соседом, конечно! Вдвоем, оно веселее! - Ну а что, ему же предложили выбрать. Он и выбрал.
Предложили же, да? Или так, абстрактно спросили о предпочтениях, чтобы потом их проигнорировать?

Ломэхонгва и правда торопится. Она очень невысоко оценивает себя как экскурсовода, но дело не только в том. Внимание Елисея ощущается странным образом некомфортным. Оно как будто... здесь у Ломэхонгвы случается полная нехватка словарного запаса, и описать это тревожащее "как будто" она даже самой себе не может.
Она только знает, что, чем бы это ни было, она этого не желает, ей этого не нужно и даже, возможно, это трудноуловимое "нечто" её злит.

И в таких условиях, конечно, Ломэхонгва не хочет и минуты лишней задерживаться рядом с Елисеем. И то, как он настойчиво пытается затянуть экскурсию, задаёт дополнительные вопросы, ей совсем не нравится.
— Нет, там не живут, — сухо подтверждает Ломэхонгва и делает широкий шаг в сторону, и руки прячет за спину так, чтобы Елисею было затруднительно снова дотянуться до её запястий. — Не трогай меня, пожалуйста. Мне неприятно.
Она и без того не самый контактный в монастыре человек, и других учеников обычно трогает только на занятиях и каким-нибудь оружием, и даже к Эмилю и Валентину, к которым относится со всей теплотой, которая только есть в её сердце, не решается прикоснуться.

Поэтому лучше скорее с неприятным покончить и дальше идти уже по своим делам. Ломэхонгва торопливо пролетает по коридору, даже не оглядываясь, чтобы узнать, успевает ли за ней Елисей, и открывает одну из дверей. Там возле одной из циновок уже набросаны чьи-то вещи — а другая свободна, вот и замечательно, здесь и можно бросить навязчивого новичка. Ломэхонгва указывает внутрь комнаты и коротко говорит: — С соседом. Как просил. Располагайся.

Елисей уже понял, что его новая знакомая очень немногословна, а потому ровно по той же причине очень прямолинейна - сложно подбираться к сути окольными путями и использовать при этом минимум слов, эта тактика как будто противоречива внутри самой себя. Однако оказалась, что Ломэхонгва даже и так способна удивить, а границ у ее прямолинейности практически не было. Словами "мне неприятно" Елисея еще никогда не отшивали - тем более, что он, по его меркам, еще ничего толком и не сделал. Но если Ломэхонгва так жестко реагировала на вполне, в понимании юноши, невинное прикосновение к руке, которым он реально пытался в основном привлечь внимание девушки, а не что-то там у-ру-ру, то стоило, наверное, смириться с тем, что здесь колючая изгородь, а за ней - бетонная стена, и лезть туда не стоит.
Ну, если только не получится нащупать брешь в бетоне и колючках.
- Понял, зарубил на носу. Не трогаю, - согласился Елисей. Глядя на упирающуюся всеми фигуральными четырьмя Ломэхонгву, он предположил, что стоит пока от девушки временно отстать, чтобы она не запомнила его, как совсем уж невыносимо приставучего нахала. - Потом тогда у кого-нибудь другого спрошу. У наставницы, например. Как мне ее найти, кстати? Метка на карте, особые приметы? - Это сейчас, наверное, был самый мутный вопрос. Пойти туда, не знаю куда, найти того, не знаю того. И хорошо бы было добыть из Ломэхонгвы хоть какую-то конкретику, прежде чем она сбежит - а она именно это явно и собиралась сделать.
При первом взгляде, когда Елисей сунулся в открытую для него комнату, никакого соседа не обнаружилось. При втором же взгляде стало можно заметить разложенные по комнате (вернее, строго по ее половине) вещи - значит, тут явно кто-то жил. Гениальное заключение, да, Холмс. Елисей метнул свой рюкзак в сторону свободной циновки и бодро сказал: - Ну, надеюсь, с соседом мы подружимся. Есть еще что-то, что мне надо знать перед тем, как ты меня оставишь и я отчалю в свободное плавание?