Неспасенный мой

Очень быстро Дарсия начала бояться одиночества.
Днём ещё все было не так плохо. При свете дня можно было напроситься к кому-нибудь в спутники, и усиленно болтать о чем угодно, да хоть о всякой ерунде, лишь бы себя занять. Дарсия так и делала, и, наверное, уже изрядно достала всех своих знакомых, цепляясь за них хуже, чем репей. Но главным было то, что таким образом получалось проживать день за днём, снова и снова. Очередной новый день, в который нужно постараться как-нибудь не думать о своей космической глупости и разбившейся любви весь день напролёт, иначе так очень быстро с ума сойти можно.
Вот ночами было гораздо хуже.
Пару раз Дарсии удавалось подбить братьев на всеобщую ночёвку. В такие вечера они стаскивали в гостиную подушки и одеяла, устраивали нечто вроде беспорядочного гнезда и до глубокой ночи переговаривались и переругивались, пока их не вырубало намертво. Но на такой подвиг братья соглашались далеко не каждый вечер, и тогда Дарсии немедленно становилось страшно. Такие ночи у неё проходили всегда одинаково: в долгих болезненных воспоминаниях о том, что же она натворила. Дарси со стыдом вспоминала свой неловкий, полупьяный флирт с Маркусом, и отдельные жестокие строчки из своего письма, и то, как темнело лицо Стефано от горя и боли - миллион мучительных моментов, и девушка крутила их в голове снова и снова, пока наконец кое-как не засыпала. Снов Дарси не помнила никогда, но всегда просыпалась разбитой и измученной - так что, наверное, она и во сне продолжала бредить своей виной, никак не умея от неё отделаться.
И в этот раз, когда Дарси беспомощным клубком сворачивалась под одеялом, готовясь к очередной сложной ночи, у неё не было никаких оснований полагать, что теперь что-то изменится.