Белая королева

Матвей не знает точно, за какие заслуги мастера решили упечь его на дежурство – да, в целом, не сильно и интересуется. Как будто поводов мало. В крайнем случае, всегда существует общемонастырское расписание дежурств, применяемое в тех случаях, когда ученики не нагрешили на отработки достаточно для того, чтобы все амбразуры закрыть. Короче. Главная суть в том, что Матвей оказывается на площади с метлой в руках, а уж какими путями его до этого довело – дело глубоко десятое. Чай, не на эшафот попал, чтобы хвататься за голову и разбираться, в какой момент у него судьба не туда свернула, жизнь не сложилась и что там ещё можно драматизировать.
Погода на улице – среднестатистически осенняя, умеренно влажная и умеренно же фиговенькая. Правда, Матвей находит, что для целей уборки это даже неплохо. Уж для целей того, чтобы метлой махать, так точно: мусор ведёт себя смирно. Не взвивается вверх клубами пыли от любого неосторожного движения, а лежит себе на плитах площади влажно и смирно. Разве что льнёт к тем плитам чересчур липко и опять же влажно, но это терпимо. Матвею проще лишний раз пошваркать метлой, сгребая мокрые листья, чем ловить вздымающиеся от метлы облака пыли. Да и как их вообще ловить? Вот маги Воздуха, может, как и справились бы, и то не точно. Матвей же в целом магическим талантом недалеко ушёл от какой-нибудь незамысловатой сковородки, чудеса колдовства демонстрировать – это вообще не к нему, он только руками поработать в состоянии.

Евгения сама упустила тот момент, когда она заметалась в этой жизни, полностью потеряв понимание того, что ей хочется делать и кем быть. То ли в маги-целители податься - а оно не получается, и на фоне других мастеров, куда более умелых, да даже на фоне других учеников, обучающихся куда быстрее, Лантайн поневоле начинала остро чувствовать, что врачевание - это не ее. То ли в маги иной направленности податься, но это вообще не вариант, потому что вместо любой другой магии у девушки выходили практически сплошные неудачи, хоть реви. То ли наплевать на магию, которая не даётся в руки, и вернуться к истокам, к обычной, немагической медицине. Евгения и попыталась это сделать: никого толком не предупредив, купила билет, собрала вещи и уехала прочь из монастыря, чтобы вернуться домой и там попробовать ещё раз. Только дома быстро выяснилось, что в рамках немагической медицины ей теперь было ужасно тесно. То, что раньше рисовалось доступным и излечивалось за полчаса усердной работы, теперь превращалось в гораздо более долгий и трудоемкий процесс. И в конце концов Лантайн, не выдержав, опять заметалась и сбежала. С месяц мучительно прислушивалась к себе с не понимая, чего ей хочется - и наконец снова удрала в Линь Ян Шо, пробовать себя в роли мага-целителя ещё раз. Сбежала в том числе потому, что родственники начали неделикатно интересоваться, не пойти ли ей замуж за кого поперспективнее, раз уж с наукой у неё никак не складывается. Замуж Евгения не хотела однозначно, и это только укрепило ее в решении опять бежать на Тибет.
В Линь Ян Шо её, естественно, никто не ждал и потому никто не встречал. Можно, конечно, было подергать за колокол у ворот, вызвонить кого-нибудь к себе на встречу - но Евгения только деликатно потрогала колокол пальцем и не стала тревожить ни его, ни обитателей монастыря, а прошла сквозь арку ворот сама. Она же, в конце концов, тут раньше жила. Все видела, все знает. Как-нибудь разберется. Евгения вступила на очень знакомую дорожку, которая вела мимо тренировочной площадки, потом мимо храма - а по площади перед храмом слонялась с метлой в руках фигура, показавшаяся девушке очень знакомой. Евгения невольно свернула к площади - и, едва увидев, что она не обманулась и действительно видит знакомого человека, громко окликнула: - Матвей! Привет! - и ускорила шаг.
Ей это только показалось издалека - или за время, что они не виделись, он ещё тощее прежнего стал?

По площади Матвей передвигается, мягко говоря, со скоростью беременного таракана – но его это совершенно не волнует. Бежать ему после дежурства особенно некуда, жестких сроков от мастеров над головой не висит, макушку дамокловым мечом не ковыряют, ну так и куда, спрашивается, спешить. Да и вообще, здесь имеет место тот редкий случай, когда Матвей, как бы сомнительно и лениво это ни выглядело со стороны, воюет за качество. Спешка же качеству только вредит, и поэтому Матвей разрешает себе вообще никуда не торопиться, вдумчиво шкрябая метлой по каменным плитам. Куда ему гнаться-то. Кто от него убежит, палая листва? Да и пусть щемит себе с площади на здоровье, никто скучать не будет, в том примерно и смысл уборки.
Короче, работа не кипит. Она скорее медленно ворочается. А потом и вовсе встает, потому что парня окликают. Голос очень знакомый, вот сто раз ведь слышал его раньше – но узнать у Матвея получается, только когда он поднимает голову и видит, кто к нему идёт.
И это, кажется ему, довольно удивительное явление. То исчезла в никуда, то теперь наоборот, пришла из ниоткуда, вот ведь женщина.
– Кого я вижу! Госпожа технический директор, собственной персоной! – говорит Матвей. Откладывает метлу, чтобы не мешалась по случаю встречи, и с легким сомнением хмыкает: – Так ча – тискать тебя после долгой разлуки? Или не настолько мы подружки, чтобы сентиментальными обнимашками маяться? – Вообще, учитывая, в каком ключе их отношения развивались и протекали, Евгения скорее ему по черепу рюкзаком может съездить в качестве приветствия. Но даже если оно так и случится, Матвей всё равно рад девушку видеть. У него с их несостоявшимися поэтическими замыслами связаны по-своему теплые воспоминания, несмотря даже на то, что все замыслы давным-давно сдулись и травой поросли.

Когда Матвей спрашивает про "тискать", он, откровенно говоря, скорее рассчитывает на ответ "убери лапы". Потому что не для такого гоблина, как он, мама ягодку растила и всё такое прочее. Но у Евгении неожиданно становится странно нежное лицо – как будто это нехитрое предложение её тронуло до глубины души, – а потом она сама первая лезет обниматься. Матвей же, к стыду своему, стоит деревянно и тихо шалеет, и от согласия её неожиданного, и от ещё более внезапного усердия, с которым девушка за него держится и лицо вжимает ему в плечо. Он с заметным запозданием приобнимает Евгению в ответ, кладёт ладонь ей на теплую золотую макушку и мысленно прислушивается к необычным ощущениям от этих объятий – новые. Совсем, совсем новые. Никогда девушки его обнимать не стремятся, и это, по сути, правильно, на фоне Матвея почти любой парень выглядит прекрасным принцем, и это абсолютно справедливая расстановка приоритетов.
И уж тем более – не стремятся по нему скучать, а Евгения вдруг начинает говорить именно об этом. После чего Матвею просто необходимо влезть с языком и всё испортить; за ним и так не заржавело бы, а тут ещё подстегивает мысль о том, что Евгения от нежданной сентиментальности сейчас наговорит с три короба, и сама потом об этом пожалеет.
– Извини, что спрашиваю, но не спросить не могу. Это ж к каким оркам ты ездила, что аж по мне пришлось скучать? – интересуется Матвей. Он – объект, не годящийся для каких бы то ни было воздыханий, отлично это про себя знает и великолепно в этом виде живет. Евгения же своим поведением вносит непривычный, даже отчасти пугающий сумбур. И Матвею невольно хочется вернуть всё на круги своя, чтобы девушка его костерила и обещала голову оторвать. Так-то оно явно правильнее.

В первые мгновения Матвей на объятия не ответил, но Евгения от этого вцепилась в него только сильнее. Потому что он сам первый предложил, и потому что она уже понадеялась на встречное тепло, уже успела поверить, что угадала его под оберткой грубоватых слов, и не хотела вот так просто признавать, что ошиблась. Потом Матвей все же приобнял ее за плечи, как-то почти по-родному коснулся ладонью её волос, и Евгения успокоилась. Постояла бы так ещё немного и совсем бы растеклась: в объятиях Матвея ей оказалось неожиданно уютно, вопреки отчаянной худобе парня. Он чем-нибудь, кроме сигарет, вообще питается? Или на одном только дыме да дурном характере живёт? С него бы сталось.
Но, естественно, Матвей не был бы Матвеем, если бы не испортил эту тихую уютную позу в первую же минуту. Услышав его вопрос, Евгения вздрогнула, вырвалась из рук, отшатнулась и грубо сказала: - Ты дурак, - её словно ледяной водой окатило, когда прозвучало "к каким оркам ты ездила". И розовый сентиментальный флёр тут же весь треснул по швам и развеялся по ветру: было бы по чему скучать, действительно. Вот по этому ослу, что ли?
Шепчущим отголоском мелькнула мысль, что и правда скучала, не врала ведь, когда говорила это вслух, - Евгения от этой мысли отмахнулась. И тут же предъявила Матвею претензию, пока та ещё была свежа: - Ты бы мог сперва сказать, например, что рад меня видеть. Или хотя бы просто помолчать минуту, а потом уже говорить гадости. Неужели даже потискать девушку нормально не умеешь? К каким ещё "оркам"? Что ты несёшь?

Грубоватое замечание Матвея работает ровно так, как ему и положено – тут же заставляет Евгению содрогнуться, отшатнуться и спрятаться в раковину, как устрице. Так оно, пожалуй, правильнее. Матвей мнит себя отличной боксерской грушей, которую можно всласть пинать, когда более подходящего снаряда под рукой нет, но совершенно не подходящим ухом для того, чтобы слушать в него всякие сентиментальности и даже нежности. Куда ему, со свиным рылом-то. А вот когда Евгения переходит к привычному более резкому тону – словно что-то в мире со щелчком встает на месте. Так-то оно гораздо правильней; что важнее, так оно привычней. Как вести себя с неожиданно нежной и ласковой Евгенией, Матвей понятия не имеет. А в обмене колкостями-то он как рыба в воде.
– Мать, я тебя всегда рад видеть. Даже когда ты рычишь и кусаешься, – заявляет Матвей и расплывается в широченной улыбке, очень дурацкой – других у него и не бывает. И пытается настаивать на своем: – Ну так ча с вопросом-то? Он же открыт до сих пор. Куда ты ездила, что вернулась с таким похоронным лицом? Тебя ча, за воротами поймали и начали страшно пытать?
Очень может быть, что Евгения вместо ответа в очередной раз пошлет его к черту. Но Матвей все равно терпеливо пытается по крупицам сложить из их общих слов вменяемый, последовательный диалог. В разговорах с людьми, с которыми у него хрупко-шатко сложилась какая-никакая, а дружба, он традиционно готов проявлять куда больше прилежания, чем когда мимопробегающие незнакомые асфальтоукладчики пытаются вызвать его на беседу.

У Евгении сложилось страннейшее впечатление: как будто Матвей ждал, чтобы она начала его костерить и чуть ли не специально ее на это провоцировал. Потому что, стоило ей обложить его "дураком", и Матвей едва ли не расцвел. Евгения отчетливо ощутила, как от него повеяло чем-то вроде облегчения, и это ее глубоко озадачило: что, и почему, и как, и откуда могло взяться? А еще говорят, что женская логика - потемки. Да с мужской-то тоже порой не разберешься, ни без поллитры, ни даже с помощью допинга.
Окончательно Евгению запутало то, что на ее претензию Матвей отозвался краткой вспышкой ласковости, заявив, что всегда рад девушку видеть. Евгения смущенно зарумянилась, причем сильнее всего ее смущал нелогичный контраст того, как она набрасывалась на Матвея и как добродушно он реагировал в ответ. Не горя желанием рассыпаться в подробностях, Евгения коротко сказала: - Домой ездила, - и торопливо перешла в наступление, стараясь сбить Матвея со скользкой темы, мешая претензии с передразниванием, заявила: - Что значит "ча"? Я у тебя то же самое могу спросить. Вопрос по обнимашкам точно так же не закрыт. Ты халтурил! Я требую переобнимашек! - ультимативно сказала Евгения. И призывно раскинула руки, подставляясь, но больше не сделала ничего. В предыдущий раз она обняла Матвея сама, это, по сути, не считалось. Евгении хотелось, фигурально выражаясь, "дожать" парня, заставить его самого перейти к решительным действиям. Во-первых, ей как девушке это попросту было бы приятно. А во-вторых, Евгению не покидало смутное ощущение, что здесь дело нечисто. Что где-то здесь зарыта уже относительно завонявшаяся дохлая собака и, если как следует покопаться в тонких и толстых обстоятельствах и заставить Матвея парочку раз выйти из зоны комфорта - а переходить к нежностям ему очевидно было некомфортно, - то вполне себе получится разобраться, что это за Hund begraben и как от нее избавиться. Или наоборот, выяснить, что все в норме, избавляться ни от чего не надо, и тогда уже с чистой совестью переставать тревожиться.

Услышав ответ, который Евгения кое-как, нехотя выдавливает из себя, Матвей с откровенным недоверием вздергивает бровь. И думает: что же это за "дом" такой, что девушку оттуда вернули всю умученную и взмыленную. И то еще, неизвестно, добровольно ли вернули; может, она бежала огородами, прячась за кочанами капусты. Все это указывает на какие-то дичайше туманные обстоятельства, но лезть в дебри этих самых обстоятельств Матвей откровенно не стремится. Если он с нескольких заходов вместо прозрачного ответа на вопрос только и получает, что по морде чайником – ну, тут и ослу уже станет ясно, что рассчитывать не на что. Матвей себя как раз к ослам и причисляет, поэтому на очередной раз до него все-таки доходит. Он пожимает плечами и соглашается: – Ладно. Домой так домой. Как скажешь.
Правда, следом Евгения тут же становится в позу, переходит в атаку и начинает тоже кидать претензии по незакрытым вопросам, да так, что Матвея оторопь берет. Он в последнюю очередь готов предполагать, что он девушку "недостаточно тискал" – особенно учитывая, что раздачу обнимашек он производит той еще фиговости и, по идее, любая адекватная девушка долна быть только рада, что эта неловкая хрень закончилась быстро. Но Евгения, очевидно, то ли не любая, то ли не адекватная, то ли все вместе – ей почему-то мало, она раскидывается посреди площади в позе распятого Христа и настойчиво требует еще одной дозы объятий.
– Это ты напрасно. Тебе не понравится. У меня количество отнюдь не перерастает в качество, – честно предупреждает Матвей. Но Евгения и ухом не ведет – ясен пень, вернулась такая же упрямая, как всегда была, ее жидкими угрозами не запугаешь. И выжидательно смотрит так, что остается только или убегать, или слушаться. Убегать все-таки совсем позорно, поэтому Матвей вынужденно слушается: неловко тянется к Евгении, осторожно привлекает ее к себе – и деревенеет, чувствуя, как она вовсе не спешит вырываться из его рук.
Да ну блин. Он же всего этого совсем не умеет.

При попытках потребовать от него дообнимашек Матвей немедленно начал юлить, чем нисколечко не удивил. Евгения примерно так и подозревала, что ее требование не вызовет у него энтузиазма и что он тут же попытается соскочить под каким-нибудь надуманным предлогом. Так оно и вышло, причем в этот раз Матвею даже предлог не особенно удался, вышел каким-то откровенно слабым. Евгения строго сказала: - Да ты хотя бы количество сначала осиль, ты же и тут филонил. Про качество вообще пока никто речи не ведет, тебе над этим еще работать и работать, - и многозначительно дрогнула разведенными в стороны руками, непрозрачно намекая, что хватит трепать языком и пора наконец переходить к делу. И, попыхтев еще немного, Матвей все-таки потянулся к ней.
В представлении Евгении, она искренне затевала все это с целями благими и воспитательными одновременно, и вот вообще нисколько не эгоистичными. По факту же, когда Матвей повторно обнял ее, девушка точно так же повторно размякла, окутанная неожиданным уютом. И крепче прижалась к парню, и сама обхватила его за пояс, и дрогнувшим голосом сказала: - Вот так и стой. - От Матвея отчетливо пахло табачным дымом, и в этом было что-то очень привычное. Понятное. Стабильное. И очень успокаивающее; Евгения поймала себя на том, что она могла бы так долго проторчать, и почему-то именно сейчас у нее было самое четкое ощущение того, что она вернулась, и именно туда, где должна быть. Что ее беспорядочные метания до Лос-Анджелеса и обратно если и имели смысл, то только ради того, чтобы до нее дошло: метаться никуда не надо. Она на своем месте в Линь Ян Шо, и нечего больше изобретать; она продолжит заниматься врачеванием, и дорастет до умелого целителя, а потом, может быть, ей даже разрешат учить других, и все это будет приятно и правильно. И Матвей ее в этом поддержит; если уж даже в откровенной ерунде он ей помогал, то уж в таком осмысленном начинании точно можно будет на него рассчитывать. Подумав об этом, Евгения снова ощутила теплый прилив нежности. И ткнулась носом Матвею в остро выступающую ключицу, и коряво спросила: - Ты сам-то как?
Нет, ну какой же он худой, это натурально катастрофа.

Караул, люди добрые. Нападение среди бела дня. Коварное, особо циничное и жестокое – а главное, умело замаскированное. Пожалуйся кому – покрутят пальцем у виска. И скажут "ты чо", и "ополоумел", и "радоваться надо". У Матвея не выходит радоваться вообще никак; хуже того, в нем неуемно пульсирует тревога. От Евгении веет чем-то непонятным. Чем-то незнакомым – Матвей почти уверен, что раньше не улавливал направленных в сторону подобных эмоций или, по меньшей мере, улавливал так давно и так редко, что теперь уже и не вспомнить. Эмоции дразняще нежные и сладкие, напоминающие сахарную вату, по уму, надо ловить момент и смаковать их, но у Матвея в упор не получается.
Во-первых, он не понимает, как на это реагировать. Это что-то, с чем он никогда не имел дела, что-то, чего он не знает и не понимает. И из первой проблемы плавно вытекает вторая: все, что сейчас происходит – это неестественный ход вещей. С ним такого не бывает, и Матвей полагает, что это правильно. Неспроста же оно так сложилось, да и потом, в том, как все идет обычно, нет ничего невыносимого или мучительного. А то, как к нему жмется Евгения, мягкая и доверчивая... ну вот что с этим делать? Не толкать же ее теперь, это грубо, нельзя с ней так обращаться. Матвей кончает тем, что неловко гладит ее по голове. И расплывчато отвечает: – Я-то? Да как обычно, эволюционирую куда попало. Возможно, местами в отрицательную сторону. Чего мне сделается-то.
Все. Его уже почти накрыло медным тазом. Ему золотистые волосы будут грезиться днем и при открытых глазах, если Евгения продолжит в том же духе.

Беглый эксперимент показал наверняка: Матвей нервничал. Причём в каком-то не очень хорошем ключе. Евгения сперва почувствовала это смутной дрожью, а потом, подняв на Матвея глаза и вглядевшись в его ауру, убедилась окончательно. По ауре рябью бежали какие-то волны подозрительного мутно-тёмного цвета. На радость это откровенно не походило, и вообще на что-то приятное тоже. Евгения озадаченно моргнула, пытаясь понять, что не так. Она же вроде ничего такого не делает! Ничего неприятного, в смысле. Разве объятия - это неприятно? Или...
От шальной мысли у Евгении вдруг неприятно свело живот.
Матвей вообще-то не обещал её здесь ждать, как единственного света в окошке. И ничего не обещал, если быть точной, и расстались они молча, и время шло, тикало, утекало. У Матвея за это время вполне могли появиться другие привязанности. Другие друзья, более близкие, чем девица, которая хвостом махнула и была такова, и даже слова не сказала. Дама сердца, в конце концов - от последней мысли Евгении стало совсем дурно, но это было больше всего похоже на правду. Точно. Он, наверное, начал с кем-то встречаться. И теперь боялся, что дама сердца будет ревновать, увидев, как он обжимается с посторонней блондинкой, только и всего. Но вместо того, чтобы испуганно или разочарованно отпрянуть, Евгения только крепче вцепилась в Матвея. И мстительно подумала: так и надо, пусть эта непонятная, из ниоткуда взявшаяся дама видит, пусть ревнует, пусть она, в конце концов, вообще идёт к черту.
- То есть как - "что сделается"? Например, ты исхудаешь так, что превратишься в привидение. Судя по тому, какой ты на ощупь, питаешься ты примерно ничем, - заявила Евгения, старательно продолжая тему и даже не пытаясь закончить затянувшиеся обнимашки. И подумала уже едва ли не в гневе: совсем эта мутная дама за Матвеем не следит, похоже, даже не кормит его. Где он её такую себе только отыскал, а главное, зачем. Ох, нет, так просто этого оставлять Евгения не собиралась.

Наверное, стороннему наблюдателю сейчас было бы смешно смотреть, как Матвей и Евгения, уткнувшись друг в друга, пытаются по аурам друг друга что-то понять, но там и не доходят до того, чтобы словами через рот все выяснить, как адекватные люди.
Впрочем, как минимум Матвей за адекватного никогда сойти-то и не пытался.
Он всё ещё продолжает с каким-то мазохистским удовольствием прощупывать эмоции девушки и одновременно бояться их, надеяться, что они вот-вот моргнут и пропадут, и дальше все войдет в привычную, понятную колею. И эмоции, в общем-то, моргают – только совсем не так, как надо. К ним примешивается что-то темное, горячее, почти злое, и это путает Матвея еще сильнее, окончательно сбивая его с толку. Такое чувство, будто он до этого в заморозке сидел невесть сколько времени, и теперь вылез и ничего не понимает, а мир без него уже укатил черт знает куда.
– Вовремя ты опомнилась. Да я ж всегда таким и был, – заявляет Матвей, искренне не видящий в своем худосочном телосложении никакой проблемы. В сурового бойца он все равно не превратится, если начнет активнее жрать, а сейчас тоже есть свои плюсы. Сквозь щели в заборах удобно просачиваться и на циновке ворочаться тоже, на нее свои тощие ребра можно спокойно уронить в любой угол и куча места еще останется. – Не боись, не пропаду. У меня годами проверенная, строго выверенная диета. Как раз такая, чтобы пугать окружающих торчащими костями, но не ссыхаться окончательно. А ты ча, откормить меня решила? Сразу говорю, что идея плохая. У меня внутри почти все место занимает вредный характер. Жратва не полезет, – честно предупреждает Матвей. И понемногу начинает уже нервно вибрировать: Евгения обнимает его уже так долго, что дружеским подходом тут и не пахнет, и Матвей осторожно выкручивается из ее рук.
Если что, он сошлется на незаконченное дежурство – на самом же деле, он просто не уверен, что хочет знать, куда все это может прикатиться.

Евгения только и издала невнятный высокий звук, не сумев членораздельно ответить на вопрос. Она, когда предъявляла Матвею за выпирающие ребра, делала это как-то постыдно машинально. Мол, нельзя быть таким тощим, это некрасиво и неприлично, и вообще жутко выглядит. Но только сейчас, когда Матвей задал прямой вопрос, Евгения задумалась всерьез. И попыталась представить себе, как это выглядело бы - и не представила толком, потому что фантазия сразу же отказала, только внутри что-то сладко оборвалось.
Но она, по меньшей мере, попыталась бы, и с дурным характером постаралась бы как-нибудь совладать. Мягко. И наверняка сумела бы устроить дело лучше, чем оно обстояло сейчас.
Начать объяснять ничего из этого Евгения не успела. Матвей неуютно заерзал, начал вырываться, почти что просачиваться сквозь пальцы, как кот, не желающий сидеть на руках. Вынужденно Евгения позволила ему высвободиться - а как бы она ему помешала? и что бы это дало, кроме ощущения, что она дичайше назойливая девчонка? С другой стороны, такое ощущение у нее теперь все равно было. Матвей откровенно не поддержал ее попытку прильнуть к нему покрепче, и теперь и цепляться за него было глупо, и как будто в принципе все это начинать тоже было глупо.
- Я тебе мешаю, да? - спросила Евгения, запоздало зацепившись взглядом за брошенную метлу. Точно. Матвей тут что-то делал перед тем, как девушка к нему ворвалась и принялась лезть с руками. То есть она ему мешает. Упорно так и продолжительно. Подумав об этом, Евгения покраснела, подхватила свой рюкзак и смущенно сказала: - Тогда я пойду. Где тут что, я знаю, забыть пока не успела. И где меня найти, если вдруг что, ты, наверное, тоже разберешься. Да? - Ей затаенно захотелось, чтобы Матвей действительно зачем-нибудь стал ее искать, но пока не приходило в голову, какой бы повод ему можно было подать. Оставалось надеяться, что у него самого какой-нибудь подходящий повод возникнет.