Пропорция уязвимости

В теории, конечно, Доминика знала ту прописную истину, к тренировкам, особенно после долгого перерыва, подходить нужно с ответственностью и с осторожностью. Не пренебрегать хорошей разминкой, не рваться на подвиги на ровном месте, не штурмовать очертя голову недоступные пока вершины и всё такое прочее. Но на практике с соблюдением этих, казалось бы, несложных правил порой возникали проблемы. Обычно происходило, когда Доминика встречалась на тренировочной площадке с Ингрид, и девушки устраивали тренировочную дуэль, воображая себя настоящими спортсменками. Тогда азарт перехлестывал с головой и в отдельных случаях доводил до греха.
На сегодняшней тренировке, для которой девушки встретились вечером (после того, как пару месяцев примерно Доминике было особенно не до тренировок), примерно то и вышло. Конечно, никто никого на рапиру не насадил, обошлось, по счастью, без этого, как всегда обходилось и раньше. Но, натолкнувшись в очередной раз на вечно глухую оборону Ингрид и пробуя, нельзя ли как-нибудь с помощью эффекта неожиданности вскрыть её издалека, Доминика в атаке ушла в такой глубокий выпад, что аж ноге больно стало. Ногами своими девушка дорожила, поэтому немедленно попросила Ингрид остановить тренировку, как минимум до выяснения, насколько всё плохо.
Выяснить на месте не получилось ничего. Нога не выглядела так, словно в ней от отчаянного выпада напрочь порвались мышцы, но и здоровой тоже не ощущалась: в бедре отзвуками чувствовалась глухая ноющая боль. С таким раскладом - Доминика решила, что лучше не рисковать и вообще перенести тренировку на неопределённый срок. Пока не станет окончательно ясно, травмировался ли тут кое-кто, и если да, то насколько сильно. Девушка извинилась перед подругой, отдала ей свою тренировочную рапиру и попросила убрать, а сама отправилась в лазарет, узнавать, серьезное у нее что или к завтрашнему утру само пройдёт. Бедро при ходьбе почти не болело, так, продолжало эхом поднывать, и Доминика прихрамывала в основном для того, чтобы всё-таки на всякий случай по максимуму разгружать ногу, чем из-за того, что испытывала действительно мешающую идти боль.
Ничего, сейчас ей в лазарете кто-нибудь из знающих людей разъяснит с точностью, какова глубина проблемы, а там дальше видно будет. Идти-то уже осталось - всего ничего.

Джун понятия не имел, сколько времени прошло, пока он нес тело Яреци до монастырского лазарета, но одно он понимал до омерзения отчетливо - его прошло слишком много. Годы жизни в монастыре приучили молодого шамана, что магия практически всесильна и способна помочь там, где не справился бы ни один обычный человек. Но сегодня ему довелось столкнуться с жестокой реальностью, в которой люди, даже находящиеся практически у ворот "дома" этих самых всесильных магов, уходили в мир духов безвозвратно. Что и подтвердили в лазарете, где Джун, после ожидаемого, но от этого не менее тяжелого вердикта, разместил тело мертвой девушки на одной из дальних циновок, прикрыв его выданной дежурными тканью непонятного назначения.

На предложение помочь ему с окровавленным пальцем, Джун лишь покачал головой, попросив сосредоточиться на пострадавшей ноге заплаканной Лизы. Эта маленькая ранка никак не могла сравниться с болью от осознания собственного бессилия. Даже его крови и искреннего желания не хватило, чтобы вытащить Яреци из лап Смерти. И небольшой шрам на пальце, который имел все шансы остаться после манипуляций с камнем, должен был стать напоминанием о самом большом проигрыше в его жизни, в одно мгновение перевесившем все имеющиеся достижения.

Понимая, что больше не может бесцельно сидеть в лазарете, ожидая хоть какого-то озарения, что ему делать дальше, Джун решил для начала хотя бы добраться до дома и привести себя в порядок. Но не успел он выйти за пределы помещения, впервые в жизни кажущегося нестерпимо маленьким и душным, как натолкнулся на собственную жену, появление которой почему-то стало для него настоящей неожиданностью, предавшей хоть колько-нибудь человеческое выражение его ставшему больше похожей на маску лицу.

- Доминика... - только и смог прошептать Джун, пытаясь сосредоточиться на знакомых чертах самого близкого человека. И хоть ему сейчас больше всего хотелось каким-нибудь образом выплеснуть разъедающее изнутри чувство вины в словесной форме, он так и не нашел в себе сил продолжить и рассказать Доминике о трагедии свидетелем, а, возможно, и косвенной причиной которой стал.

Ситуация изменилась резко, как будто флюгер порывом ветра развернуло в противоположную сторону: только что Доминика беспокоилась о своей ноге, и вот уже напрочь о ней забыла. Потому что из лазарета ей навстречу вышел Джун, и у него был такой убитый вид, что у Доминики моментально обвалилось сердце. Муж выглядел лишь немногом краше, чем в гроб кладут, и лицо у него было какое-то особенно неживое, словно стянутое горем в застывшую маску.
- Джун, что случилось? - встревоженно спросила Доминика. Её взгляд зацепился за рассечённый, окровавленный палец мужа (почему он в таком виде выходит из лазарета, где такие повреждения должны убирать за считанные минуты), но на том и остановился. Никаких больше следов повреждений или травм невооруженным взглядом видно не было - но это пугало Доминику только сильнее. С травмами хоть понятно, как справляться, не своими силами, так чужими, силами тех, кто в этом компетентен: искать дежурного врачевателя и добиваться помощи от него, раз в самой магии не больше, чем в ветке глицинии. Но вот когда у Джуна было такое лицо - когда травма была, судя по всему, где-то глубоко в душе, что и не увидишь её толком, и врачеванием тоже не исцелишь, простое и понятное "я знаю, что с этим делать" размывалось и таяло, оставляя после себя в основном только понимание, что искать пути и что-то делать надо, потому что не бросать же теперь как есть, когда всё на глазах трескается и распадается. Доминика честно сказала: - На тебе лица совсем нет, - и, удержав при себе дальнейшие живописания, о том, что от лица одна тень осталась, и та как будто вот-вот исчезнет, с тревогой коснулась плеча юноши: - Джун, милый? Что произошло?
В общих чертах - Доминика, конечно, и сама уже понимала, что беда. Вот только пока не знала, какая именно и как с ней можно пытаться справиться.

Вопросы Доминики доходили до его сознания с некоторой задержкой, поэтому какое-то время Джун просто тупо смотрел на жену, пытаясь собраться с силами и что-то ей сказать, пока тревога на ее лице не превратилась в настоящую панику, связанную с подозрением, что ее муж окончательно потерял рассудок. Но, несмотря на все усилия, единственной выдавленной из него фразой стало малопонятное "она умерла", после которой Джун перевел взгляд с лица Доминики на свой окровавленный палец, словно тот мог рассказать намного больше, чем он сам.

- Совсем, понимаешь? Безвозвратно. - Как ни странно, вид запекшейся крови действительно помог ему продолжить говорить. И если первые слова шли очень трудно, то постепенно его словно прорвало, начиная словесным потоком выносить все накопившееся отчаяние и чувство собственной вины, со временем разросшееся до каких-то невообразимых размеров.

- Яреци. Я чувствовал, что с ней что-то не так, что она выбрала опасную дорогу, но просто отругал за стычку с ученицей и позволил ей уйти. И теперь ее больше нет. Она умерла на моих руках, и я ничего не смог сделать. Совсем ничего. Только смотреть, как жизнь постепенно покидает ее тело, а потом принести мертвое тело в лазарет, чтобы услышать о невозможности вернуть ее обратно в этот мир. Как это... Как такое вообще возможно?

Джун, наконец, смог оторваться от своего пальца и перевел взгляд на жену, словно та могла ответить на подобный вопрос. Или просто ущипнуть его и сказать, что он заигрался со своими шаманскими экспериментами, и ничего этого не произошло на самом деле. Но как бы сильно он не желал превратить смерть Яреци в простой кошмар, где-то на задворках своего сознания Джун прекрасно понимал, что все это лишь попытка уйти от ужасающей и кажущейся неправдоподобной реальности.

Даже по умеренным оценкам, Джун выглядел ужасно. Он на окружающий его мир как будто реагировал с замедлением, не сразу выныривая в него откуда-то из пучины. И это было вполне себе причиной, чтобы чтобы встревожиться пуще прежнего - мысленно Доминика уже сдвинула флажок тревоги с отметки "беда" и передвинула почти вплотную к ярко-красной кричащей плашке "катастрофа". Прибавить к этому лицо Джуна, которое уже даже было почти не лицом, а одним только окаменевшим отпечатком горя, и впору от тревоги лезть на стены, ломая ногти.
- Умерла? Кто? - переспросила Доминика, с трудом разобрав едва внятно произнесенные Джуном слова. Она не сразу сообразила, что давить на и без того тяжело выталкивающего слова юношу будет во всех смыслах нехорошей идеей, озабоченная тем, что по-прежнему не владеет сутью ситуации, - а сообразив, прикусила язык. И дальше слушала молча, пока слова Джуна мало-помалу горькими мазками обрисовывали трагедию.
С Яреци девушка была знакома очень поверхностно, так и не удосужившись за все время свести полноценное знакомство. Но даже так, слова о гибели Яреци обрушились на Доминику тяжело, как раскат грома, и оставили в совершенном смятении. Здесь смешались и растерянность - не укладывалось в голове, что в Линь Ян Шо, где чудодейственная магия и самые умелые на свете целители, всё равно может кто-то умирать, да ещё в самом расцвете молодости, - и острый стыд от того, что девушку немедленно не раздавило горем и не накрыло слезами - всё-таки они с Яреци, пусть очень тонкой нитью и через десять рук, но оказались связаны семейными узами, а все нормальные люди, как правило, оплакивают гибель членов семьи, но глаза Доминики оставались предательски сухими, - и, постепенно прокладывая себе дорогу и разрастаясь, все более отчетливым становился страх. Зная Джуна и его порой болезненную ответственность, Доминика только очень приблизительно представляла себе, какого размера вина теперь давила ему на душу и на сердце. Очень может быть, что там камень размером с Эверест. Как бы не раздавил совсем - а еще знать бы теперь, как эту ношу если не снять совсем, то хотя бы облегчить.
- Мне очень жаль, что так случилось, - осторожно сказала Доминика. Общие, как будто дежурные слова прозвучали, показалось ей, деревянно и суховато, но, пожалуй, ещё хуже стали бы звучать общие поучительные истины. О том, что мир несовершенен, что жизнь порой сильнее, что невозможно отовсюду выходить победителем, потому что мир абсолютно не обязан всегда и всюду подстраиваться под тебя, и все в таком духе. Едва ли был смысл озвучивать эти клише, от которых никому бы не стало бы легче. Но не факт, что Доминика поступила умнее, когда попыталась переориентировать всю эту горечь хотя бы на движение, чтобы она не застаивалась, не затягивала в себя, как в болото, и негромко спросила: - Что мы теперь должны сделать?

Глубоко ушедший на второй план рациональный Джун время от времени умудрялся подмечать происходящие вокруг изменения, одним из которых стала первая реакция Доминики на его сбивчивый рассказ. Естественно, девушка не сразу смогла все понять и поверить в произошедшее. Если смерть Яреци даже для человека, на чьих руках она умерла, казалась настоящей дикостью, то что уж было говорить об остальных обитателях монастыря, для которых подобная новость могла стать настоящим шоком. Пусть его проблемная бывшая родственница практически ни с кем так и не завела близких отношений, она считалась мастером монастыря, и, не найдя возможности ей помочь, он подвел не только всю свою семью, но и тех людей, что встречались ему каждый день, начиная с собственной жены, сейчас пытающей как-то утешить своего бессильного и невезучего мужа.

- Я ведь ошибся? - не удержавшись, спросил Джун, словно Доминика была свидетельницей всех его бессмысленных манипуляций, не принесших никакого результата. - Нужно было, не теряя времени, хватать ее в охапку и бежать в монастырь, а не пытаться что-то сделать самому? Да, наверное, так и слоило поступить, а я оказался слишком самонадеянным. - Сейчас все его жалкие попытки воскресить человека из мертвых казались Джуну настоящей глупостью, сродни детской уверенности в возможности чуть ли не любого чуда. И от понимания собственного несовершенства на душе становилось еще противнее, будто именно его неверное решение определило - жить Яреци или умереть.

- Сделать? Я не знаю... - Вопрос Доминики вырвал Джуна из самоуничижительных раздумий, заставляя переключиться на события ближайшего будущего и его непосредственную роль во всем происходящем. И, как ни странно, но эта необходимость построить сколько-нибудь рабочий план ему немного помогла, позволяя впервые за долгое время разуму пойти впереди эмоций.

- Наверное, мне стоит позаботиться о ее теле. Пусть Яреци с дядей развелись, но я все равно остаюсь здесь ее единственным родственником. Да. - Голос Джуна стал звучать увереннее. - Я сам все сделаю. А завтра позвоню дяде и все расскажу...

Последнее так и вообще казалось Джуну каким-то запредельным кошмаром. Хотя тому же дяде после таких новостей нужно было не только справляться с собственными эмоциями, но и как-то сообщить обо всем маленькой дочке и отцу Яреци. А с таким, на его субъективный взгляд, мог справиться только сверхчеловек, коим он сам, как показала практика, не являлся ни разу.

На Джуна было больно смотреть: как Доминика и боялась, он, кажется, решил полностью приписать себе вину за гибель Яреци. И как будто пытался и у Доминики выпросить этому подтверждение. Видимо, чтобы его окончательно той виной придавило, вплоть до невозможности дышать. Специалистом по психологии Доминика никогда не была, но сейчас тревога упрямо ей нашептывала: если Джуна сейчас отпустить туда, в эту вину бесконечную и бездонную, он может в неё уйти с головой, как самолёт в штопор, да так, что и не вытащить потом будет. Поэтому уже сейчас его отпускать не следовало.
- Прости, я не знаю. Меня же там не было, - покачала головой Доминика. Она и подробностей трагедии пока себе даже близко не представляла, ухватив только самую суть, а потому едва ли могла что-то сейчас здраво оценить. - Может быть, да, нужно было схватить её в охапку и бежать в монастырь. Может быть, наоборот, как раз с твоими действиями у Яреци было больше шансов выжить. А может быть, правильный ответ выглядел как-то совсем иначе - если он был вообще. Думаю, мы теперь этого уже и не узнаем. И потом, даже если сейчас мы с тобой вдруг найдём правильный ответ - прямо сейчас он тебе не даст ничего, кроме очередного повода себя грызть, - упрямо заметила Доминика. Конечно, всегда существовала линия "понять ошибку, чтобы не совершать её впредь", но даже если допустить, что шансы Джуна второй раз оказаться в такой же ситуации достаточно велики для тревоги, всё равно, на взгляд девушки, он сейчас был попросту не в том состоянии, чтобы какие-то трезвые выводы из ошибок делать. Холодной головы здесь особенно видно не было.
Права или нет была Доминика со своими попытками придавить эмоции и перенастроиться на другую волну, но её вопросы Джуна как минимум встряхнули. И если не вывели из глухого цикла самобичевания, то хотя бы обозначили, что выйти оттуда можно. Пытаясь не дать мужу взвалить на себя помимо всей вины ещё и все последствия тоже, чтобы тащить их, пока хребет не хрустнет от такой невыносимой, болезненной тяжести, Доминика попыталась напомнить: - Джун, я ведь тоже член вашей семьи. Да, по отношению к Яреци - не родственник толком, а так, седьмая вода, но всё-таки, это и меня касается тоже. Не вычеркивай меня, пожалуйста.