Всё ещё живой человек

С уходом Бо-джи могло бы и понимание того, что делать дальше, взять и начисто испариться, но как минимум Кортни сумела сохранить уже отложившуюся у неё в голове цель, да и подруги, похоже, не подкачали. Цель как минимум на ближайшие полчаса была ясна: сесть кружком и обсудить, что и как из перечисленных сифу Бо вещей они могут осилить. Причём под пункт "что" желательно дерзко и решительно постричь всё, и дальше уже ломать голову только над пунктом "как". Собственно, то Янг и делала, даже не задавая вопрос "сможем ли", а переходя сразу к "как будем делать".

Кортни и Фиона честно сели кружком, Аделина же осталась нервно маячить у дверей и никакими силами её было не дозваться. Приходилось повышать голос, чтобы девушка не выпадала из курса дел, а при таком раскладе подслушать мог кто угодно и что угодно. Кортни это не нравилось, и она даже слегка склонялась к тому, чтобы временно исключить Аделину их обсуждения и разговаривать только с Фионой.

Впрочем, склонялась лишь самую малость, так что это получалось даже не всерьёз.

- Рассчитывать имеет смысл на то, что мы здесь пропишемся очень плотно, - уверяла Кортни. В её понимании, "плотно" значило "настолько плотно, что можем хоть сейчас все вещи перетаскивать". - Вот прямо представляйте, что пока парень не поправится, это будет наш дом родной. Представили? Теперь давайте возьмём минутный тайм-аут на то, чтобы ужаснуться, - честно сказала Янг. Она вообще-то рассчитывала успеть ещё отхватить в монастыре парочку тренировок, на случай, если придётся воевать, чтобы вести боевые действия было ловчее. Но, похоже, воткнуть эти тренировки будет совершенно некуда, только если подруги согласятся какое-то время дежурить и погибать вдвоём. Кортни же требовать от них такого согласия не хотелось совершенно - даже от слабого мага больше толку, чем от мага, который вообще прийти не соизволил, ибо, воистину, точка.

От Аделины не особенно много толку, она и сама это знает. Вместо того, чтобы внятно и ощутимо приносить пользу, помогая подругам новыми идеями, Рутцен торчит в дверях памятником собственному слабоумию. Она то ли пытается углядеть, не возвращается ли Бо-джи, то ли следит, чтобы деревенские жители с топорами и кольями не начали стягиваться к лазарету уже сейчас – в общем, сама слабо понимает, что делает.
Не участвует в обсуждении. Ключевое, пожалуй, все же это.
Краем уха Аделина, тем не менее, слушает, чтобы не выпадать совсем уж напрочь, и кое-что слышит. Хотя пока что ей не кажется диалог Кортни и Фионы бесконечно содержательным. Девушки в основном скачут вокруг темы "можно ночевать – нельзя ночевать", и Фиона с её уверенными "подумаешь" и "не вижу" вроде бы выигрывает, хотя "представьте и ужаснитесь" в исполнении Кортни тоже звучит убедительно. Аделина так совсем не умеет, и ей завидно завидно завидно.
Тоже очень хочется что-нибудь сказать, но, как назло, пока нечего. Рутцен ограничивается тем, что потихоньку отползает от дверей, на пару шагов, все ещё отчётливо видя, что происходит на улице, но уже находясь немного глубже в лазарете. И старательно кивает: я-согласна, я-тоже-так-думаю.
Это очень легко – тоже так думать, когда своих собственных мыслей в голове нет почти совсем.

Первое, что вспоминает Синдзи, когда пытается открыть глаза — ветер такой острый, что почти рвущий в клочья. И не меньше суна обжигающе ледяной стали в груди, и кровь и пыль на вдруг пересохших губах.
И как во рту, а потом и вокруг всё медленно превращалось в сухую пыль.

Пересохший рот и сейчас словно полон сухой пыли; Синдзи с хрипом пытается её выдохнуть, но лёгкие едва слушаются, и ему бы хоть каплю воды, хоть самую малую, для пересохшего горла.
Хоть каплю тепла для остывающей крови.
Разве это так много?

Синдзи пытается приподняться, но его словно удерживает лежащая на груди гранитная плита, ледяная, как могильное надгробие. Чем дольше Синдзи об этом думает, тем настойчивее ему кажется, что плита не просто держит, но давит, что рёбра уступают её тяжести и прогибаются, и потрескивают, как искры в костре.
Юноша наконец открывает глаза, скользит едва видящим взглядом по потолку над собой и пытается что-нибудь сказать. Он слышит совсем рядом звонкие голоса, понимает, что нужно обратиться к ним или быть раздавленным, но из горла снова вырывается только слабый, жалкий хрип. Который, похоже, только ему одному и слышен — но Синдзи продолжает упрямо пытаться вмешаться в чужую звонкую беседу, в которой ему, очевидно, совсем нет места.

- Эй, прекрати делать мне рожи. Я же не напугать вас пытаюсь и не доказываю, что мы в заднице. Я просто хочу, чтобы вы понимали, на что подписываетесь. Вот сейчас, пока подпись ещё можно зачеркнуть, - возразила Кортни. Фиона явно истолковала её слова как-то, как не положено. Как не надо было. Сделала из этого какие-то свои выводы, кажется, ещё и обиделась. - В лазарете жить отлично, я разве спорю. Особенно пока бить не начнут за то, что чужие койки занимаем. А с одеждой, знаешь что? - подалась вперёд Кортни, блестя глазами. Ей только что пришла в голову отличная, потрясающая, просто гениальная идея, и надо было срочно этой идеей с подругами поделиться, чтобы и они тоже оценили. - Другого пацана можно взять в манекены, вот что! У нас же народ в монастыре разнокалиберный, верно? Подыщем, кого-нибудь, кто по телосложению похож, и попросим его прикупить пару вещей. Или просто одолжим, на худой-то конец. Что нам, не одолжат, что ли?

Кортни бы какое-то время ещё нахваливала эту идею и пестовала свою гениальность, но достигший её ушей слабый хрип заставил мгновенно все идеи бросить и обернуться. Или мальчонка приходил в себя, или задыхался и отдавал концы, и в обоих случаях нужно было все бросать и бежать к нему. Кортни все бросила и побежала, одним махом сиганула через пол-лазарета взволнованным метеором. Вроде не помирал, а просто приходил в себя, но все одно требовал присутствия девушек рядом.

- Кто из вас заваривал чай? По-моему, сейчас для него самое время, давайте, - скомандовала Кортни. Она опустилась на колени у изголовья циновки и обеими руками приподняла мальчонке голову, чтобы подругам было удобнее его поить. Японец показался ей очень горячим, и Кортни не понимала, тревожиться ей из-за этого или нет - но, раз клиент очутился, то, наверное, все-таки скорее нет, чем да?

Насчет одежды, это было придумано, пожалуй, классно. Фиона ненадолго задумалась и решила, что это действительно придумано здорово. Привести кого-нибудь подходящего по комплекции, с красноречиво не японской физиономией и мерить одежду на него перед тем, как ее купить. Так у деревенских жителей не возникнет и вопросов, ни подозрений, а что касается парня... ну, уж найти парня, с которым можно будет договориться, они как-нибудь осилят. И что-нибудь ему пообещают взамен, в пределах разумного, разумеется.

Чем дольше Фиона обо всем этом думала, тем больше ей казалось, что это отличный план. Главное только, не забыть его до той поры, когда придет время им воспользоваться - потому что мальчишка выбрал именно этот момент, чтобы прийти в себя, и сделал это с таким жутким хрипом, больше похожим даже на скрежет по стеклу, словно он весь сейчас на этот хрип изойдет и концы отдаст, и Фиона, почти сталкиваясь с Кортни локтями, метнулась узнавать, в чем дело, и спасать.

Кортни подоспела к юному японцу первой, а заодно и захапала себе право раздавать команды - с которым Фиона безропотно смирилась, потому что разводить споры сейчас было бы очень не к месту. Касл же послушно встрепенулась: - Да, чай. Чай мы делали. Сейчас, - метнулась за чашкой, изрядно опережая в этом движении Аделину, налила чай и вернулась с наполненной чашкой, поднесла ее к губам мальчишки и осторожно наклонила. Напоить, но лить не так усердно, чтобы пациент захлебнулся, вот в чем фокус.

Из-за того, что Аделина саму себя выставила в двери, сама не до конца понимая, зачем она это делает, даже диалог подруг она слышит плохо, словно с помехами, не улавливая часть слов. Скорее прислушивается, чем действительно слышит, скорее следит, чем участвует. Поэтому то, как юноша начинает приходить в себя, она и вовсе не замечает. Видит только, как, всполошившись, срываются с мест Кортни и Фиона, и спешит вернуться в лазарет.
Чтобы там обнаружить, что раненый вернулся в сознание и что подруги уже вовсю суетятся вокруг него, пока Рутцен стоит растерянным истуканом и клювом щёлкает.
Некоторую помощь Аделина, конечно, оказать все ещё может, но безнадёжно с этим опаздывает. Пока она медленно, все так же растерянно поворачивается, Фиона уже успевает не только налить чай, но и отнести раненому чашку, и начать его заботливо поить, пока Кортни бережно поддерживает голову мальчика. Безбожно же запаздывающая Аделина только и может, что подойти к юному японцу следом за подругами, и тоже присесть рядом, и стараться выглядеть как можно более дружелюбной. Он жадно глотает чай из прижатой к его губам чашки, и у Аделины внутри все поёт, когда она это видит – мальчик жив, восхитительно жив, а это значит, все их с девушками старания имели смысл и были не зря.
И старания Бо-джи, конечно же, они здесь явно были главными.

Уловить тот момент, когда одиночество, ледяное и сухое, вдруг сменяется шквалом заботы, у Синдзи не выходит. Окружение сменяется как по щелчку — и вот он уже не один, и вот уже самый воздух вокруг него переполнен заботой. Если судить по интенсивности, рядом суетится сразу несколько человек; по звонким голосам и нежной мягкости — девушки.
И пока Синдзи медленно понимает всё это, чьи-то ласковые руки уже поддерживают и приподнимают его голову, а к губам прижимается что-то гладкое, на ощупь более всего напоминающее чашку.
В которой чай, смачивающий пересохшие губы, и это повод вцепиться в неё зубами вопреки иссушающей слабости и не отпускать, даже если отобрать попытаются.

Синдзи жадно пьёт, не отрываясь. Ему неведомо, чьи руки держат чашку, но это кто-то очень внимательный и чуткий. Кто-то, кто накреняет чашку вовремя, чтобы можно было с лёгкостью пить, и осторожно, чтобы нельзя было разлить чай и захлебнуться. Даже жаль, что прямо сейчас Синдзи не способен оценить эту чуткость и восхититься ею. Его волнует только терзающая его жажда и жгучее желание её утолить.
Он пьёт, пока в чашке не заканчивается чай, и даже после этого не оставляет попыток сделать ещё глоток, отыскать ещё несколько капель, задержавшихся на стенках или на донышке. Но чашку отнимают от его губ, вынуждая понять, что сделать ещё глоток уже невозможно. И лишь после этого Синдзи, щурясь от кажущегося невыносимо ярким света, пытается открыть глаза и наконец посмотреть на окружающих его людей. Девушек.
Если судить по голосам — это ведь всё девушки, верно?

Мальчишка с таким рвением набрасывается на чай, только что зубами в чашку не вгрызаясь, что Кортни позволяет себе окончательно поверить: всё, умирать здесь перестали, больше никто этой гадостью не занимается. Если дальше сиделки, которые на троих дружно шарят во врачевании лишь немногим лучше чем никак, нигде не накосячат - к этому, конечно, придется приложить все доступные усилия и, возможно, даже немного поднатаскаться в тонкой науке о жизни и смерти, - то никому больше и не придет в голову тут с жизнью прощаться.

- Не захлебнись. У тебя никто ничего не отбирает, слышишь? - попыталась вразумить мальчишку Кортни. Сначала на путунхуа, потом, спохватившись, что этого языка мальчишка может не знать, повторила все то же самое на английском. Черт, а ведь интересный вопрос: как с ним вообще общаться-то - но Янг надеялась, что уж на троих-то девушки как-нибудь отыщут хоть один язык, на котором получится здраво общаться с пациентом.

Фиона тем временем залила в мальчика целую чашку чая - и Кортни, временно переложив голову пациента к себе на колени, жестом показала подруге, что пока, пожалуй, хватит. Вдруг это как голодающего перекормить: сразу много нельзя. Да и вообще, здоровому человеку тоже может стать не по себе, если он залпом зальет в себя здоровенный чайник чая - короче, сделаем пока паузу, надо будет - добавим.

Задача, которая издалека виделась Фионе простой, как пять центов мелочью, на поверку оказалась не такой уж бесхитростной. Вроде бы всего-то: держи чашку, сильно не наклоняй, не будь дурой. Даже правило "не обожги пальцы" сюда можно было не добавлять - Фиона бы жара даже от свеч не почувствовала, не то что от нагретой чашки, её Манипура её берегла. Но от того, как жадно мальчик пил, как незряче тянулся к чашке в руках Фионы, как раз очень хотелось быть дурой, нежной и заботливой без тормозов. Поить раненого, пока его жажда совсем не угаснет, даже если для этого несколько чайников с чаем понадобится, и ворковать что-нибудь теплое и глупое.

Фиона, конечно, держала себя в руках, потому что а как иначе. Ей за идиотские, необязательные совершенно, никому не нужные косяки голову оторвут. Вот Кортни, например, и оторвет - почему-то была твердая уверенность, что за ней не заржавеет. После того, как Фиона сама себе пустой кочан отвернет за такой идиотизм, понятное дело. Кортни его нахлобучит обратно, чтобы можно было еще раз оторвать.

Короче, это всё очень увлекательная тема с членовредительством и усекновением голов, но совершенно лишняя.

Пока Кортни нащупывала с мальчиком общий язык, пробуя поочередно путунхуа и английский, Фиона отставила в сторону пустую чашку и замялась, не зная, чем ещё ей полезно заняться и как помочь делу. Ей казалось, что тоже лезть в разговор и фонить там своей болтовней будет не самой хорошей идеей. На первых порах роль переговорщика стоило взять на себя кому-то одному, и раз уж Кортни подхватила этот флаг первой, пусть пока сама его и ворочает. Заметив, как мальчик болезненно щурится от лезущего ему в лицо солнечного света, Фиона поспешила сделать ладонью козырёк, защищая глаза мальчонки. И, обернувшись через плечо, попросила Аделину: - Будь добра, занавески прикрой? - Едва ли легкие занавески на окнах сильно поменяют дело, но попытаться стоит, лучше так, чем никак.