Вам что сначала, мозг или кости вправлять?

Наверное, старшему мастеру в буддистском монастыре нужно быть более терпеливым, в том числе уметь относиться с милосердием и состраданием к любому живому существу, даже тому, что разве что ядом на тебя не плюется, когда ты пытаешься дотащить его в лазарет. Яну пока было далеко до бодхисатвы, потому он чувствовал, как начинает беситься в ответ. И как любая Вода, в умеренном бешенстве он предпочел бы просто обогнуть то, что раздражало. Например, забить на необходимость помогать этому лаоваю, раз тому не на кого порычать. Но о помощи его просил лично настоятель, Ян был самым опытным из лекарей в монастыре, а состояние Двера позволяло сделать скидку на его нервы, и потому Лю решил все же попытаться быть буддистом.

- Заходи, - коротко сказал он, провожая европейца в одну из двух комнат лазарета. – Сделай лицо попроще, мы тут не народная милиция.

Он усадил Двера на один из матрасов, затем набрал в глиняный кувшин воду из стоявшей у входа бочки и отнес её европейцу. Сейчас основными внешними травмами были ожоги, и они вызывали нарушение водного баланса в теле.

- Пей, - сказал он, протягивая лаоваю кувшин. – Чем больше, тем лучше.

Аура Двера выглядела паршиво, и возиться с ним придется довольно долго. Ожоги были травмами от стихии, противоположной той, что понимал Ян, и потому были одними из самых сложных травм, пусть и не самыми энергозатратными. Тело человека состоит из Воды, пламя её уничтожает, убивая ткани, и тогда возникающая жажда становится чем-то вроде серой пыли, забивающей свечение оранжевой энергии в ауре. Дамьян как-то уж очень постарался, даже любопытно, чем ему так не угодил Двер. За кислую мину и язвительные комментарии так не бьют, а напал болгарин явно первым.

Лазарет – место для скудоумных. Именно так, потому что кого вы здесь видели с простудой или гриппом, натертыми мозолями, ревматизмом, на худой конец аппендицитом или зубной болью? А правильно, никого. У всех – производственные травмы ввиду собственной тупости, неумения владеть собой, оружием, шваброй, способностями – да чем угодно. И Двер пополнил список дебилов, перешагнувших этот порог с сильнейшими повреждениями кожи, легких, сетчатки, - ну и нарушениями в энерготоках, естественно.
Надо сказать, больно ему сейчас не было. Неприятно, ноюще, - чтобы кривить рожу вполне достаточно. Но то ли благодаря стараниям китайца, то ли – внутренней выдержке и поддержке артефакта в кармане ветровки, а скорее всего и всей совокупности этих эффектов, страдать, кричать и корчиться оборотню было рано. И не в таких переделках бывали. Руки ломать больнее, однако.
Пропустив комментарий желтокожего мимо ушей, Пэйн сел на предоставленный матрас и оперся на него ладонью, удерживаясь от желания завалиться на спину: оголенному в некоторых местах мясу на костях это было бы неприятно. Он так же молча принял кувшин с водой, ничуть не переменившись в лице, словно не владел своей каменной мимикой, и с выражением «убью всех нахрен» стал жадно глотать воду, буквально чувствуя, как холодная жидкость течет вниз по глотке и оседает в животе, где горит огнем неутихающая злоба. Зверя можно загнать в клетку, чему волк прекрасно научился, но вот выбить с зубами желание кусаться – дело то еще. И тем не менее, опустошив кувшин, он сказал так же четко, как до этого ругался:
- Спасибо.
Нельзя же, действительно, все время на эмоциях. Люян-то в чем виноват? Что помочь решил? Или травит водой незаметно, раз Кораев силой взять не смог? Эх, было бы за что, а то взбрело ведь в голову идиотскую. Собака шальная, посадить на таблетки, пусть сидит в мягких подушках с охраной, раз контролировать себя не умеет, придурок. Нет, ну нормально такого в общество выпускать? Маразматик юный, олень, баранище. И спокойно, Двер, спокойно: в ауре опять завихрились коричневые с красным ленточки, и сердце забилось учащенно. Мудила!

В ауре европейца было слишком много эмоций, которые мешали рассмотреть ту часть энергии, которая относилась к диагностике состояния здоровья, а не к личным тараканам Двера, нянчить которых сейчас не хотелось. После того, как он выпил воду, баланс оранжевой энергии стал лучше, насколько Ян это мог сейчас увидеть. Он помог европейцу снять верхнюю одежду, после чего смог лучше рассмотреть раны, которые местами выглядели впечатляюще. Малейшая попытка понять, что при этом может чувствовать Двер, вызывала неприятное ноющее ощущение в затылке, потому что ожоги являются одними из самых болезненных повреждений.

- Сиди смирно, я затяну раны, - сказал Лю, притягивая к ладони воду из миски. Она оплела руку, выстраиваясь вокруг нитей энергии Сватхистханы, сплетшихся паутинкой на коже.

Ян поднес ладонь к одной из ран, не касаясь окровавленной ткани, позволяя только воде и то лишь немного дотрагиваться до повреждения. Ша ци, в которой смешивались боль, остатки жара и начальные следы воспаления впитывалась в воду, заставляя её мутнеть, затем чернеть, в то время как рана очищалась и начинала затягиваться. Лю сменил воду, затем через неё направил на рану зеленую энергию врачевания, так как желтые нити Манипуры на фоне ожога могут вызвать дополнительные малоприятные ощущения.

- Ты злишься, и мешаешь мне видеть свою энергию, - сказал Ян. – Если ты успокоишься, я смогу быстрее тебе помочь, - он вновь сменил воду, затем перешел к следующей ране, когда место первого ожога покрылось тонкой розовой кожей, все ещё недостаточно эластичной, но уже надежно защищающей ткани от заражения. Когда и стальные ожоги станут такими, Двер учешется, но сейчас не до перфекционизма.

Легко констатировать: ты злишься и мешаешь. Естественно, мешает. Разве пациенты когда-либо не мешали врачу? Это же их естественная, природой самого слова заложенная функция: вредить своему здоровью и усложнять лечение, как только за него кто-нибудь возьмется. А потому Двер хмыкнул, выпуская из носа воздух, но садясь ровнее, чтобы Люяну было удобнее его осматривать.
Вообще, он не любил подпускать близко к телу. Ни мужчин, ни женщин – всех воспринимал за чужаков. И внутренний волк напрягался, хотя знал, что ему помогают.
Тут, кстати, китайцу следовало бы сказать спасибо: он обходился без нежных прикосновений. Собственная ли брезгливость, или интуитивная осторожность, Дверу не было дела. Но хотя бы за это он выражал благодарность, следуя указаниям – до поры до времени.
Жгучая пульсирующая боль по телу обострилась, когда желтокожий стал стягивать с оборотня одежду. Это немудрено: огненные раны буквально срослись с ворсинками ткани, чем больше всего и досаждали. Больно! – и он щелкнул зубами, едва прикусив внутреннюю поверхность щеки. Рррр, что ж ты, демон, стягиваешь так бесцеремонно? Оставь блин, не трогай! – и в поплывших кругах перед глазами Пэйн отчетливо различил сценку удушения китайца за такие пытки. Стерпел, ссутулился, побелел слегка от слабости, а потом почувствовал – кончилось, пошла по спине прохладная энергия: лечит.
Это было бы даже приятно, если бы не так быстро и оттого щекотно. По спине Двера, вдоль позвоночника, пошли мурашки, и будь там шерсть – она бы вздыбилась. Такое сосущее ощущение под ложечкой: никогда не чувствовали, как если бы вам долго вытягивали кровь из пальца, давили, а она все не шла, и руку вниз опускали, а она все равно, и кулак сжимали-разжимали, а вам даже грозились второй раз дырку пробить. И плевая ранка, а это самобичевание, когда кровь обязана вытечь вместо того, чтобы свернуться, как ей полагается – до тошноты мерзко. Так же и тут, при ускоренном заращивании тканей – крайне неприятно, противно. И Пэйн поднял верхнюю губу в оскале, пускай ничего не сказал.
Стерпел первый приход, второй, а когда Люян принялся, сменив кувшин, затягивать третью ранку, таки не сдержался и толкнул его в плечо резво выстрелившей вперед ладонью: даже сам удивился, что так среагировал.
- Щекотно! – он рыкнул, зверея, и тут же приосанился, потому как стало стыдно. Это все накипевшие эмоции: нервы расшатаны. Он хотел отдохнуть. Если бы Люян парня вырубил – работалось бы гораздо проще. – Извини: дерганые рефлексы. – только коротко пояснил Двер, расслабляясь и вроде бы становясь гораздо спокойнее. «Ну не хочешь – не лечи,» - только и выразил взглядом, следя за реакцией.

Двер был не по-буддистски нервным, и Ян отстранился, почувствовав удар в плечо. Европеец даже не дрался, скорее психовал. В то время как его только что на чистом путунхуа просили не мешать. Лю считал себя человеческим лекарем, а не ветеринаром, потому что предпочитал, чтобы слова его понимали и слушали, не огрызаясь, когда он помогает. А то хобби у него, видимо, такое: колупаться в чужих неаппетитных ранах, тратя собственную не безграничную энергию, а потом ещё что-то выслушивая. Не был Ян бодхисатвой, не нравилось ему все это безропотно терпеть, и природная вредность пополам с ленью велели вот прямо сейчас бросить все к чертовой матери, наложить повязки и ждать, пока само заживет или само отвалится. И ни статус старшего мастера, ни чешущее ЧСВ осознание, что ты тут – самый опытный из врачевателей, ни даже личное распоряжение настоятеля не были достаточно сильными аргументами, чтобы Лю был готов терпеть от Двера все, что угодно.

- Это ты бабам своим будешь рассказывать, где больно, а где щекотно, - огрызнулся Ян в ответ, но все же справился с нервами, хоть и не без труда. Вдруг следующей дежурной окажется Шэн? Пришибет ненароком, а парень ещё молодой, глупый, жизни не видел, рано ещё ему на тот свет. Ян сменил воду и вновь настроился на восприятие ауры, а для этого психовать нельзя – сбивается дыхание, нарушается течение ци, и черт бы с ним с Двером, но свою энергию мусорить чужой ша-ци как-то совершенно не улыбается. – Сиди смирно.

Энергия потянулась к следующей ране, в ней было много оранжевых и фиолетовых нитей, одни из которых восстанавливали Воду, другие залечивали кожу, а вот синих и голубых почти не было, потому что в лечении сложных и нервных Ян придерживался мнения опытных хирургов о том, что с наркозом даже неинтересно. Энергия Сахасрары и так успокоит нервные волокна, чтобы боль была терпимой и не вредила Анахате, а на дополнительные нежности нужно больше энергии и лучшая концентрация внимания, которую Лю не мог сейчас позволить, разумно ожидая следующего взбрыка от Двера.

Пожалуй, этот комментарий был уже излишним. Двер снова ощутил, как вздымаются потоки необузданной злости и как нервно сжимается расслабленная ладонь в кулак, хрустя костяшками пальцев. Звук, который даже распсиховавшийся сосредоточенный Люян не мог не заметить. Ох, каких трудов стоило сдержаться: гнев на Дамьяна с тихим шипением переползал к другой цели. Как будто сложно было промолчать, видя его состояние. Удерживало только то, что перед оборотнем был муж Шири, а еще – все-таки лекарь, который как бы помочь пытался.
- Иди ты в задницу. – процедил сквозь зубы Пэйн, нервно скосив глаз на затягивающуюся на плече царапину. Он готов был хоть сейчас хватануть за ладонь, вывернуть кость с хрустом из сустава, и попросить сидеть спокойно, не рыпаться. Ага, может еще и улыбаться по-доброму. Ему бы, кстати, изрядно полегчало, если бы такое провернул. – Сам разберусь, кому и как что рассказывать.
Было бы неудивительно, что в ответ на грубость желтокожий сделал бы сейчас бяку: встряхнул остановкой сердца или якобы случайно усилив боль так, чтобы волк захрипел и выгнулся, и больше не поднимался. Раздражение – оно такое, заразное, и чем больше его у кого-то вызываешь, тем больше тот вызывает его у тебя. Ну, по крайней мере, в этом конкретном случае.
Нетерпеливо выдыхая воздух вздымающимися ноздрями, Пэйн с отвращением отвел от работы китайца взгляд. И пить снова хотелось, потому что заживо съедало внутреннее пламя: не сдерживайся. Он все же расслабил руки, найдя им, куда вцепиться, и трепал матрас, скребя ткань пальцами.
- Долго ты еще ковыряться будешь? – бросил раздраженно, как будто молчать в тряпочку больше был не способен. – Сам бы быстрее заживил.
И тут, естественно, волк погорячился, потому как ни общей энергетический запас, ни баланс сил, ни настроение для лечения явно не годились. Ну, протри очки грязной тряпкой – увидишь эффект. И Люян, следящий за аурой подопечного, видел это лучше кого бы то ни было. А потому, должно быть, мог чертыхнуться.

Двер продолжал огрызаться, причем нарывался с таким видом, будто и впрямь верил, что с такой энергией мог помочь себе сам. Или это было чем-то типа прикладного мазохизма, при котором европеец специально ждал, когда же он достанет своими выходками. Да, больно, да, неприятно, но можно же стиснуть зубы, заткнуться и терпеть, пока тебе пытаются помочь.

- Насчет сам бы заживил ты гонишь, - спокойно сказал Лю. – Причем без разницы, либо что лекарь, либо что сил хватит. Но не смею настаивать.

Он сбросил мутную от ша-ци воду и отошел от европейца. Большинство ожогов успело затянуться тонким слоем сухой розовой кожи, которой ещё предстояло измениться до нормальной. Риска для жизни не было никакого, риска воспаления почти не было, а излишней филантропии за Лю никогда не замечалось. В ауре Двера продолжали мелькать всполохи гнева и раздражения, которые Яна не интересовали. Сватхистхана была по-прежнему ослаблена, все же с сукровицей, сочащейся из ожогов, тратится очень много жидкости, что может привести к нарушению работы почек, скачкам давления и прочим последствиям ожогов, которыми Лю совершенно не хотелось заниматься. Он вновь набрал в кувшин воды, затем поставил его возле койки Двера, после чего подошел к находившемуся в углу комнаты умывальнику и стал тщательно мыть руки.

- Остынь. Я зайду к тебе через час, - сказал Ян, направляясь к выходу из комнаты.

Где-то в лазарете был Дамьян, из-за чего Лю считал, что не может далеко уходить, оставив этих двоих наедине. А час на раздумья – это достаточно времени, чтобы покопаться в собственной ауре, заметить, что своей ци не хватит, чтобы заживить ожоги, почувствовать все грани ощущений от заживающих ран и ещё раз подумать, в чем же заключается глубокий философский смысл ругани с лекарями.

«Ага, не можешь меня терпеть! - в этом злорадстве было столько удовольствия, что демон, выторговавший душу за жвачку, мог бы позавидовать. Двер еще бычился, угрюмо из-под бровей наблюдая за действиями китайца, сделавшегося более заинтересованным в чистоте своих рук, нежели в состоянии пациента. - Иди уж».
В этом был он весь. Нелюдимый, вечно расталкивающий всех «помощников-добровольцев», когда случалось бывать не в духе, немало озлобленный и потому… одинокий. Всю свою жизнь, от мальчишества, волк не завел такого друга, который бы никогда не требовал титанических усилий для сохранения доброго к нему расположения. Его раздражал Боб – когда говорил заумными, будто из учебника, фразами, которые у Пэйна просто так не складывались сами по себе, или формировались очень долго; раздражала понимающая и сочувствующая сестра, от которой он не скрыл свою беду и которая прикрывала его от родителей и врачей; раздражала Хизер – с переменами настроения или без, дикая и неприступная или, наоборот, к себе располагающая. Его раздражал даже он сам, не способный измениться: раз! – и забить на то, что происходит, выкинуть хлам в распахнутое окно, распрямиться и наконец показать миру зубы, улыбнувшись, а не оскалившись.
Чурбан. Пусть и предавшийся воспоминаниям, на койке все также сидел каменный, недовольный, сердитый чурбан, озлобленно зыркавший то на целителя, то на поднесенный кувшин с водой. Ему не терпелось напиться, но мина не позволяла теперь притронуться к сосуду до того, как Люян уйдет. А желтокожий не очень торопился.

Дверь закрылась, и парень свободно откинулся на матрас, посветлевший и довольный. Кораев падла, конечно, должен был быть наказан. Над ним, небось, тоже хлопотали и жалели, ругая зверя Пэйна, хотя он-то, он-то чего? Даже пальцем не тронул: не дотянулся. Это било по самолюбию, создавало ощущение обмана и нечестивости. Киан* так хоть на расстояние удара приближался, да и не нападал неожиданно, с радостным криком «милый». Он был предсказуем, а оттого, хоть и заставлял оборотня скрипеть зубами в свое время, Двер никогда не имел к нему претензий. Но Кораев, дрыщавый «партнер по спаррингу», - этот выбесил. Выбесил так сильно, что даже в одиночестве волк не мог избавиться от желания что-либо проломить, представляя его рожу. Подонок.
Чесалось и горело тело. Это было нормально, но зуд оказался хуже боли хотя бы потому, что боль глушил артефакт. А вот чесотка разыгралась не на шутку, постепенно распространяясь по коже и захватывая все, что было уязвимо: от незаживленных ранок до розовой, нежно натянутой шкурки, наращенной лекарем-китайцем. Двер не выл поначалу, отделываясь ерзаниями по матрасу и унылыми гримасами, то и дело проскальзывающими на лице, как будто он фыркал. Ему казалось, он привыкнет к этим ощущениям, но становилось все хуже и хуже, а руки под головой все норовили обо что-то потереться. Так прошло пять минут со времени, когда за Люяном захлопнулась дверь.
«Да ну нафиг!» - вскочил оборотень, ни мало не удивившись подступившей к горлу тошноте от резкого движения, и сел на кровати. Он знал, что его не вырвет: организм не станет впустую расходовать воду, - но не стал играть с обмороком. В забытье хорошо, да недолго. Мало ли, придурок явится добить?
Двер теперь опрокинул в себя кувшин, в этот раз медленнее и осознаннее, чем в прошлый, как будто смакуя воду. Он знал, что ожоги сейчас вылечить не сможет, а потому не стал понапрасну тратить силы. Пожалуй, китайца Пэйн выдворил лишь потому, что как постороннего его присутствие напрягало и не давало собраться с мыслями. В одиночестве волк ощущал себя гораздо комфортнее.
Без особого пристрастия, он осматривал опаленное тело, все больше интересуясь не верхом, с которого Люян начал, а тем, что творилось внизу. Ноги пострадали сильнее любой части тела, и Двер помнил, что не мог даже встать, не говоря про ходить, без предварительного обезболивания. Эффект, притупивший агонию нервных окончаний, все еще сохранялся, пускай и стал слазить местами. Неровная пульсация, то там, то сям, красными пятнами проступала в ауре, и волк ее аккуратно прощупывал. Все же, наглядный осмотр без штанов оказался эффективнее.
Ожоги отпускать ткань не хотели. Они впаяли ее, запечатали спекшейся кровью или еще какой-то жидкостью, превратив раны в черные чудовища на теле. Но когда маг оторвал штанину, едва не подавившись хрипом (все же, самому себе боль причинять не прикольно), внутри показалось серое мясо – к чертям деланный пофигизм: прожаренное. Здесь мало было чистить, по-хорошему – вырезать, создавая новую мышечную массу, и неизбежными выглядели некрасивые шрамы: вот уж кому сказать спасибо. Пэйн не был кисейной барышней, но ему стало дурно. Не злость – ужас заставил несуществующую шерсть подняться на загривке. Огонь Хизер никогда не оставлял за собой больше, чем красный след на коже. Бросаться с такой яростью, и беспричинно – это было из разряда невероятного. Двер не переступал Кораеву дорогу, точно не переступал. Он с монастырскими вообще старался не связываться, предпочитая выбиться из общего графика и сделать дела с разбежкой в пару часов от других. От этого ругался с Настоятелем.
Что за тварь! Надо было душить сразу, с двух сторон – каменными глыбами, не глядя. Пожалел же – пусть там всем думается, что обезумел, рвал и метал, не сберегая сил. «Кораев! Кораев, жопа ты с ручками, дождись – я тебя прикончу!»
Он встал, раздраженно вцепившись ногтями в плечо и, не думая, содрал кожу. Молоденькая, она подавалась и лопалась буквально под пальцами, стоило прикоснуться. Какая-то нервная чесотка охватила все тело, и Пэйн пустил на свободу оцепеневшие было руки. Чесался, как полоумный, даже тогда, когда раздраженные зоны переставали проситься. Он рвал, и под кожицей собирались кровоподтеки из лопнувших сосудов, проглядывая пятнышками сквозь прозрачность. Срывая болячки, искал какой-то ненормальное удовлетворение, как будто лишь это могло успокоить. Но спокойствие не приходило, и он драл с большим рвением, сходя с ума от того, что делает.
Приятель, ты думаешь, навредить себе в лазарете почти невозможно после твоего лечения? Двер же псих! – он добрел до окна, разумно предчувствуя караул за дверью, и дернул ставни. Скрип, с которым рама прочертила невидимую борозду по подоконнику, сам волк как будто не услышал. Кому как, а его очень не радовало соседство с безумцем, ака Кораевым.

Шум в соседней комнате заставил Яна насторожиться. Судя по всему, пациент бесновался вместо того, чтобы нормально лежать, лишний раз не теребя начавшие заживать ожоги. Шум становился громче, и в итоге Лю, не выдержав, распахнул дверь комнаты и застал Двера возле окна. Кожа была расцарапана, а в целом недоделанный Кораевым шашлык был похож на буйнопомешанного, которого лечить нужно было не энергией врачевания, а смирительной рубашкой.

- Выздоровел уже? – с порога спросил Ян, окликая европейца. – Тут, если что, дверь есть.

Он зашел в комнату, не сводя глаз с Двера. Лазарет – не тюрьма, и насильно тут никто никого не держит, поэтом совершенно необязательно ломать окна, если вдруг не хочется лежать здесь, и приятнее долечивать ожоги самостоятельно. Критичных ран уже не оставалось, несмотря на то, что шелушащийся верхний слой кожи смотрелся не очень эстетично. Мелкие трещинки на тонком эпителии заставляли сочиться ярко-алую капиллярную кровь, потеря которой не смертельна, зато смотрится эффектно, а налипшая одежда могла с перепугу показаться Дверу чем угодно, хоть слоями собственной ткани, отваливающимися от страшных ран.

- Двер, прости мое праздное любопытство, но ты сейчас что делаешь? – спросил Ян, стараясь скрыть усмешку.

Травмы на всех действуют по-разному, те, кто не привык к собственным ранам, нередко ведут себя неадекватно, начиная метаться, срывать повязки и пытаясь навредить самим себе. Просто этот европеец на первый взгляд казался чуть более уравновешенным. Все же не подросток. В завихрениях ауры было сложно найти признаки самоконтроля, потому что энергия верхних чакр сильно сбилась, уступая место звериным инстинктам, продиктованным адреналином, а не логикой. Так и хотелось поинтересоваться, что за бабайка так напугала несчастного в комнате лазарета, но Ян вовремя вспомнил, что он все же лекарь, значит, к пациентам должен относиться с терпением и смирением.

Уже чувствуя за спертым помещением простор, волк доколебался до рамы, а треклятое окно все не хотело открываться! Знаете, как это бывает: душишься с улицы в вязаной шапочке, а дома она, скотина такая, не развязывается и с башки не слазит, и дурной помпончик начинает бесить, а теплый розовый цвет, который так нравился, вовсе доводит до белого каления.
Пэйн дергал ручку, скрипел зубами, пыхтел, и берегись, если б решил разбить стекло, - но благо, подоспел китаец. Смешные попытки нерасторопного оборотня, как будто и не замечающего, что петли крепятся по другую сторону и открываются соответственно, он мудро не стал комментировать. Мало ли, буйнопомешанный станет еще более буйным.
А волк, тем временем, заметив желтокожего лишь краем глаза, к нему даже не повернулся и на первое разумное замечание никак не отреагировал. «Ага, как же, дверь, - ты же там только что был.» - лихорадочно пыталось обосновать свои действия сознание, но не въезжало, что в этом такого очевидно мешавшего. Люян-то сейчас стоял здесь – и не лез, скромно наблюдая со стороны. А Пэйн все равно безнадежно скреб раму пальцами и с каждой секундой все больше отчаивался.
- Что ты сейчас делаешь?
Очевидное, мать, и невероятное!
- Лезу… - как-то грустно отозвался мужик, внезапно представляя, как выглядит. Все равно его не пробрал истерический хохот, а картинка, кажется, осталась в голове такой же логичной, и отойдя на пол шага, Двер попросил только: - Поможешь?
Отходняк – он действительно у всех разный, а волка же чуть не убили. Он вообще помешался: как так, нападают без причины и без предупреждения, а потом еще языками цокают, мол, нехорошо защищаться. Да-да, ты это, подставь другую щеку! Буддизм же, тьфу.

Ян недоверчиво прищурился, слушая Двера. Парень говорил на полном серьезе, что не самым лучшим образом характеризовало его душевное состояние. Теперь главное не смеяться, потому что со стороны это все, конечно, весело, но ситуация серьезная, и Дверу нужно помочь.

- Если расскажешь, зачем тебе туда лезть – помогу, - на полном серьезе сказал Лю. – Окно в другую сторону открывается.

Он зашел в комнату, но сохранял приличную дистанцию до европейца, чтобы лишний раз его не пугать. Это на первый взгляд Двер казался суровым парнем, но поединок с Дамьяном его явно впечатлил, из-за чего он метался и особо не соображал, что происходит. Так бывает, обычно после первых серьезных драк. Страх оказывается сильнее здравого смысла, и сознание отказывается критиковать поступки, на уровне звериных инстинктов ища те способы защититься, которые внезапно кажутся правильными.

- Двер, очнись, ты понимаешь, что вообще происходит? – спросил Ян, внимательно глядя на европейца.

Он разговаривал с парнем без иронии, без агрессии, с предельно спокойным выражением лица и с соблюдением безопасной дистанции. Для Двера безопасной, Лю не боялся его даже в том случае, если это временное помешательство перейдет в агрессию, но был готов в случае необходимости отразить атаку, причем по возможности не нанося европейцу лишних травм, с него и так слезала заживающая после стычки с Дамьяном шкура.

Самообладанию китайца, конечно, можно было поаплодировать, если бы Двер его понял и был согласен признать себя полоумным. Но он отвлекся от окна, только чтобы недоумевающе воззриться на дебила: «Естественно, я понимаю, что делаю!»
- Все на стороне Кораева. – резко огрызнулся волк, имея в виду скорее «все против меня», но стесняясь признать это вслух. «Ты специально не лечил ноги, Люян. – подливало жару взбудораженное сознание. – Думал, усыпишь бдительность иллюзией безопасности, желания помочь, да, точно… И ты надеялся, что я не смогу ходить, а когда он снова придет…»
Паникерство не предвещало ничего хорошего. Ни для Пэйна, чересчур ослабленного, чтобы вступать в драку, ни для желтокожего, которому грозились влепить в нос без предупреждения и за просто так. Волк его оценивал, вместе с тем принимая во внимание расстояние до двери, и хотя таки открыл окно с подсказки целителя, поворачиваться спиной и лезть не хотел. Слишком был бы уязвимый.
«Хитри, идиот.» - в кои-то веки мозг активировался, но стратегию так и не выработал. Оборотень сделал шаг в сторону китайца, примерился с тем, чтобы двинуть в нос и вырубить, пока есть время: он не вникал в эти хитросплетения про то, что кому-то не угодил. Все было бы гораздо проще, знай волк причину. Какая-то баба несколько дней назад, про которую мастер и думать забыл – а считал, что угрожают его жизни. Совсем безумно, бледно, одним уголком рта, парень кривенько так улыбнулся, признаваясь:
- Я н-и-ч-е-р-т-а не понимаю. – и двадцать раз отработанным в мыслях движением ударил меж глаз кулаком.

Когда привык драться, тело реагирует за мгновение до того, как опасность станет реальной. Легкий холодок между лопаток, шаг в сторону с линии удара, позволяющий зайти за спину Двера, и при этом правая рука Яна вцепилась в запястье той руки, которая должна была попасть ему в лицо, а левая зажала локоть так, что большой палец Лю придавил болезненную точку на внутренней стороне руки европейца. Все это так, как велит родная стихия: не бороться, а следовать движению противника, позволяя Дверу по инерции податься вперед следом за его собственным ударом, что с захватом подразумевало падение лицом вниз. При этом Ян повернулся вокруг своей оси, продолжая удерживать руку европейца, тем самым заставляя его растянуться на полу следом за болевым приемом на локоть. Лю присел, придавив коленом плечо Двера, чтобы у того возможности для перемещений ограничились страховкой лица от удара.

- Остынь, - строго сказал Ян. – Я тебя отпущу, как только перестанешь психовать. Мне плевать на ваши с Кораевым интимные трудности, но я не хочу, чтобы в монастыре кто-то устраивал разборки. Это понятно?

Сейчас Лю обезвредил Двера самым мягким из возможных способов, не став даже применять болевой на запястье, потому что, если европеец начнет чудить, пришлось бы ломать руку. А потом лечить, что казалось форменным идиотизмом. Примерно по той же причине Ян, укладывая противника на землю, не встретил его физиономию коленом.