На краю обрыва.

Это было странно. Она ещё минуту так четко осознавала, зачем он её целует... Даже как-то забавно. Он старше её, а значит, должен быть мудрее. Вот только она уже умудрилась совершить ошибки, которые он совершить только собирался. Она не знала, какова была его жизнь до того, как он приехал в Монастырь, но что-то смутно подсказывало ей, что за всего семнадцать лет она умудрилась напортачить и ошибиться примерно столько же раз, сколько и он. Если не больше...

Вот только чем дольше говорил оборотень, тем сильнее сомневалась девушка в своих мыслях и желаниях. Пэйн умудрялся быть везде, целовал, шептал и, наверное, в любое другое время она бы уже давным давно отбросила все сомнения и поддалась... Говорил, что любит, уговаривал. Оливии вдруг захотелось заскулить от того, что ей нужно было сделать такой сложный выбор. Вот только сегодня был тот редкий случай, когда её упрямство сыграло ей на руку. Девушка тихо хмыкнула. Любит, значит... Где-то она уже слышала? На занятии, он говорил это Хизер, неделю назад. За неделю разлюбить невозможно, это она знала на собственном опыте, а любить сразу двоих было не возможно. В этом она была так же уверена, как в том, что солнце всходило на Востоке. Но как же заманчиво... Нырнуть в омут с головою, может быть, начать встречаться, заставить Кораева ревновать, возможно, даже полюбить Пэйна. Думая об этом, девушка как-то неосознанно прижалась ближе к оборотню, рука скользнула по его плечу. А потом пришла ещё одна внезапная мысль. О чем, простите, она думает? Британка разозлилась. Думала как какая-то клуша. С каких пор она постоянно встречается с парнями? С каких пор хочет влюбиться и любить? Ещё год назад эти мысли были чужими и какими-то нереальными, они не могли принадлежать ей. Как и сейчас, просто не могли. Она была одиночкой, никогда не с кем не встречалась, делала только то, и, главное, делала это с легким сердцем. Потому что всегда была в отдалении от чувств, не было что терять. В Бристоле, когда связь с парнем повторялась больше 2-х раз, её спрашивали: "Ты с ним встречаешься?". А она фыркала и говорила: "Я не встречаюсь с ним. Я его периодически потр*хиваю."
А Кораев... Это, скорее, исключение из правил. То особенное исключение, которое она могла себе простить. Раздражение, вспыхнувшее на фоне собственной нелепости нашло ещё одну почву для разогрева: Двер ей врал.

Кошка глухо зарычала и уперлась руками в грудь мужчины, стараясь отодвинуться.
- Все любят меня, - раздраженно прорычала она, пытаясь вывернуться у него из рук, выскользнуть, словно рыбка.
- Люби свою Хизер и не пудри мне мозги!

Что-то пошло не так? Еще мягкая, податливая девушка внезапно очерствела, взглянула на него зверем, с силой толкнула в грудь. Пэйн в замешательстве остановился, выслушивая поток едких фраз, рыкнул с досадой: «Проклятье!» - и отстранился, все еще не убрав восвояси руки.
Она задела его. Царапнула по самолюбию, чертова кошка, и обида отразилась на лице кривой усмешкой. Черт, это оказалось неприятно, если не сказать – больно. Он ведь со всей душой, аккуратно и нежно, максимально ненавязчиво, не впрягая в обязательства. Да он просто… Вот именно – просто.
- Как хочешь. – оборотень осклабился, скрипя зубами, отпустил девчонку, и ладони непроизвольно сжались в кулаки.
«Зачем я ее целовал?» - надсадно ухнуло в сердце, и мысли смешались с разъедающим гневным чувством. «Проваливай!» - хотел рявкнуть Пэйн, стукнув кулаком по скамейке, но что-то его сдержало. Волк отвернулся, сжал одной рукой перила – как раз на месте огненного следа по дереву, ощутил, как горят ладони. «Что позволяет себе эта маленькая чертовка?» - он злился, обвиняя на самом деле себя, а ее порицая за компанию. Разве только что было плохо? Разве она не отвечала взаимностью? Разве малышку не прельщали возможности… да хотя бы мести Кораеву?
«Дура, - решил он про себя, с присущим ему спокойствием надевая маску непроницаемости и остывая. – Полуночная мнительная дура». – и этим комментарии себя исчерпали.
Не хотел он Хизер. Не сейчас, не теперь, не по утрам. Она пользовалась им, примеривалась как к папочке ради ребенка, но все сомневалась, приближая и отдаляя, как ей хотелось. Была бы любовь – так она сгнила давно! В ней – сгнила. Осталось лишь жалкое напоминание в виде бегающего хвостиком Дверчика, и не больше, чем это.
Волк выдохнул. Он не стал посвящать в подробности маленькую бесновку.

Британка облегченно выдохнула, когда Пэйн отстранился, а затем убрал от неё руки. Она чувствовала, что уже не видит в Пэйне врага. А ещё, она чувствовала в нем если не друга, но по-крайней мере союзника и человека, который был на её стороне, который не питал к ней больше неприязни. И ей бы очень не хотелось терять такого союзника. Потому что если бы он не понял словами, ей бы пришлось объяснять... огнем? Нет, это был дохлый номер, она помнила это ещё после случая в сарае. Значит, ей бы пришлось объяснять кошачьими зубами и ногтями. Мало кому захочется целовать девушку, которая превратилась в пантеру. Из-за раздражения превращение произошло бы за три-четыре секунды.

Она наблюдала за ним. Видела, как сжались его кулаки, как он раздражен и даже уязвлен, отвернулся, сжал скамейку. Девушка почувствовала себя виноватой, её прямо в сердце кольнула жалость к оборотню. Ей захотелось его утешить, чтобы он не злился, хотя она сама минуту назад рычала на него и отталкивала. Однако Лив испугалась этого чувства и не позволила ему взять над собой верх, сжала ладони в кулаки. Жалость - не то чувство, которое должен испытывать человек. Особенно девушка по отношению к парню. И дело даже не в том, что жалость унижает человека, нет. Она означает то, что нет уже безразличности. Жалость, особенно в женском сердце, дает пустить корни симпатии, а затем и любви. Девушки вообще любят всех несчастненьких: их хочется утешать, делать счастливыми, взять под своё крылышко. Оливия это прекрасно знала, а потому попыталась выпихнуть это неприятное чувство. Не очень-то это у неё получилось...

Она улыбнулась, стараясь говорить мягко:
- Не злись. Я не такая уж и давалка, как это может показаться, - сказала и сама себя за это укорила. Зачем? Чтобы утешить? Дать какую-то надежду на то, что не всё потеряно и что нужно лишь больше времени? А нужна ли ему эта надежда? Британка ощутила себя какой-то дурочкой. Впрочем, она утешила себя тем, что это лучше, чем ощущать себя умной, успешной, великодушной, все знающей и никогда не ошибающейся. Если из первого состояния еще можно как-то выползти, то розовые очки снимаются порой лишь вместе с головой.

Волк посмотрел на нее отстраненно и хмуро, практически так же, как когда она появилась сегодня еще до рассвета. Его куртка на ней не сидела: слишком большая, но Двер понял, что это скорее общее раздражение. До сих пор глаза не мозолила и казалась даже милой на хрупком тельце.
«Твою мать. - подумал оборотень, удивленно вскидывая поползшую вверх бровь: - Что это вообще только что было?» Она опять меняла настроение с хорошего на плохое и с плохого на хорошее, а Пэйн чувствовал себя идиотом. Как он мог подумать, что это нечто отлично от Хизер? Ровно та же манера «ближе-дальше», «горячо-холодно». «Иди в жопу.» - он молча выругался, а вслух сказал:
- Понятно.
Больше сидеть с ней не было смысла. Двер повел плечами, не испытывая никакого холода, потому что минуту назад согрелся, сам не поняв, об девчонку или с помощью Манипуры. Он поднялся, снова возвращаясь к безразличному разглядыванию светлеющего неба, такого же выцветшего и линялого, как час назад. «В жизни больше не попробую этого с девушками.» - решил про себя, в подсознании вешая ярлычок с отметкой «негативный опыт». Вот уж реально убила всяческие творческие начала.
Пэйн подошел к обрыву, стал над краем, вглядываясь в темноту и прислушиваясь к шуму воды внизу. Мысли о самоубийстве начали возвращаться, тихонечко подтачивая опору под ногами, но он попытался отогнать их поганым веником.
- Жизнь дерьмо. - так и сказал, бросив слова вниз и осознав, что неплохо бы вернуться к таблеткам. Они, как-никак, вселяли волю к продолжению влачащегося существования. «Пошли, дуралей, время.» - нехотя заговорил внутри зверь, до сих пор затыкавший нос от кошачьей вони и ютившийся клубком под тумбочкой. – «Да, иду.» - отозвался Двер, шестым чувством определяя, что вот-вот сорвется: земля под ногами дрожала.
Удаляясь в Храму так быстро, как позволяло скольжение по почве, он оставил обрыв за собой крошиться от мелкого землетрясения, вырывающегося изнутри и отражающегося на природе. Стихия понимала его. Стихия показывала, что пока разрушить основы и выбрать новый путь.