Когда зверь мудрее человека.

Когда Николай после озера пришел в столовую, ни по его виду. ни по его поведению нельзя было сказать, будто бы что-то пошло не так: голову от червей и лицо от крови он вымыл прямо на озере, синяки и ссадины залечил по дороге в монастырь, одежду поменял в своей комнате. Разве что настроение было далеким от радужного, и волосы высохнуть до конца не успели, но перепады настроения для мучимого конфликтами со зверем Николая были привычным делом, а на мокрую голову внимания никто не обратил: редко когда поход на озеро не завершался купанием, и, чаще всего, купание происходило по собственной инициативе. Естественно, никому о произошедшем Николай не сказал: просто жаловаться он не любил, разбор полетов парень мог и сам провести, да и вообще, нечего другим было знать о его личных делах. Ну а то, что одно личное дело вполне могло перерасти в маленькую войну - это дело десятое. Унижаться и просить о помощи было выше сил Николая.
Вообще-то, после обеда у парня были дежурства, но ни физических, ни моральных сил что-то делать, и, уж тем более с кем-то общаться, не было. Механически покидав в себя еду и попросив нескольких ребят подменить его, Николай заныкался в своей комнате, и практически сразу же, даже не раздеваясь, лег спать: после самолечения и более чем плотного обеда, парень буквально провалился в сон без каких либо сновидений.
Проснулся парень уже ближе к ночи. Есть хотелось, но идти в столовую желания не было. Настроение было еще паскуднее, чем сразу после драки. Решив устроить налет на столовую ночью, Николай вышел из комнаты, и отправился в дикий парк: настолько сильно хотелось побыть наедине, что даже слушать шум учеников, расходящихся по комнатам не возникало желания.

Размышлял Николай долго. Для мирного парня, раньше почти не дравшегося, никак не давалась простая истина - надо было сделать с Куруком то же, что Курук проделал с Николаем: начав бить, не сотанавливаться до победного конца, или, если угораздило дождаться контратаки Курука - наизнанку вывернуться, но перехватить инициативу. Только сейчас до Николая дошел тот урок, который Тецуя пытался преподать ему во время тренировки с Тьеном: "если в бою не будешь бить ты - будут бить тебя". Все-таки, прочувствованное на себе усваивается лучше, чем многократно услышанное. Не для того начинают драку, чтобы беспокоиться о здоровье соперника, особенно, если соперник же инициатором драки и является.

Вот только все эти логичные доводы разбивались об одну и ту же фразу: "но так же нельзя!" Человеку, раньше всерьез не дравшемуся, очень тяжело свыкнуться с мыслью, что в бою не существует такого понятия, как благородство: книги, фильмы, где главный герой всегда дерется честно, родительское воспитание наконец... Все это въедается в сознание, и, даже после взбучки, непросто вот так отказаться от этих стереотипов. Как ни убеждал себя парень с помощью логики и воспоминаний о полученной взбучке, каждый раз он задавался вопросом: "ну разве можно так с живым человеком?" Разум говорил - да, душа говорила - нет.

Постепенно внутри парня нарастало странное раздражение. Парню было стыдно перед самим собой за свою слбость, за колебания, но присутствовало и что-то еще: словно кто-то или что-то подогревало злость парня, подталкивало к мысли о том, что драться надо, и бить надо больно.
"Не я начал ту драку, он знал, на что шел, он не задумывался о том, больно ли мне", твердил парень сам себе, прекрасно осознавая правильность этих аргументов, и отлично понимая, что все равно не сможет ударить Курука в случае повтора драки: страх перед любым насилием слишком крепко засел у парня в характере, чтобы избавиться от него так просто.

Непонятно почему, злость и раздражение росли после каждой мысли о мирном урегулировании конфликта. Внезапно у парня задергалась губа, слегка скривился рот как у зверя, приоткрывая верхний ряд зубов. Осознав это, Николай мысленно взвопил: "Но я же не зверь, чтобы в драку по каждому поводу лезть!"

И вот тут-то на парня накатила волна ярости: обиженная росомаха решила напомнить о себе, начала выдираться из глубин сознания, но не пыталась взять контроль над телом, не пыталась перекинуться в привычный для себя облик, она лишь старалась дотянуться до сознания Николая, показать ему свой взгляд на вещи тем единственным способом, который был ей доступен. И, наконец, ей это удалось.

Сам не понимая зачем, Николай закрыл глаза. Перед ним вновь были стены пещеры, но картинки начали меняться одна за другой: леса, берега озер и рек, горы... Постепенно картинки перестали мелькать как бешенные, зверь смог подстроиться под восприятие Николай, и начал пересылать парню короткие видения сцен, какие при желании можно наблюдать в любом лесу, вообще в любом уголке дикой природы: вот стая волков загоняет лося, там медведь подстерегает у норы барсука, рысь вылавливает рыбешку из реки... Все чаще и чаще зверь показывал Николаю видения, связанные с сородичами росомахи. Какие-то видения мелькали слишком быстро, другие просто забывались, но некоторые намертво вплавились в память человека: росомаха, дерущаяся с бурым медведем, причем двадцатикилограммовый зверек заставил медведя убраться подобру-поздорову от облюбованной туши марала, похожий маленький зверек, защищающий детеныша от стаи волков, самка росомахи, несущая в пасти отгрызенную оленью ногу... И под конец, с нескрываемым удовольствием, зверь показал человеку схватку двух росомах за самку, где самка ушла с победителем.

Николай догадался, что именно хотел этим показать зверь, и впервые он испытал к нему не страх, не отвращение, а уважение, впервые ему захотелось перекинуться, чтобы побыть зверем, а не для того, чтобы звериная сущность нагулялась и отцепилась. По телу Николая прошла судорога, но боль, что удивительно, причиняла только наслаждение. И еще, во время превращения, когда разум человека и зверя причудливо перемешивается, зверь передал человеку свои ощущения, а человек облек их в слова: "Хватит давить в себе то, что заложено природой. Люди и так слишком отдалились от нее и боятся того, что скрыто в них. Не надо повторять их ошибки!"

Перекинувшаяся росомаха осматривала окрестности. Сознания зверя и человека причудливо переплетались в голове зверя, и, хотя сознание зверя было сильнее, оно добровольно уступило человеческому сознанию часть контроля, словно предлагая самому попробовать ощутить себя в своем, пусть и непривычном, теле: принюхаться, послушать, погулять, поохотиться... При последней мысли у зверька потекли слюнки, звериное сознание настойчиво предлагало человеку этот вариант... и Николай оказался не против. Для Николая это было как сон, когда человек вдруг начинает контролировать свое тело во сне, часть решений принимает сам, но кто-то, или что-то, все равно ведет его по заранее запланированному пути, и нет ни сил ни желания удивляться: посмотрим, что будет.
Росомаха, неуклюже переваливаясь, побежала вглубь парка, туда, где звериный слух уловил какой-то шорох. Довольно быстро зверь подкрался к кусу, по другую сторону от которого сидел упитанный заяц. Эта живность вообще была распространена в окрестностях храма, что целиком устраивало росомаху. У Николая же, ранее просто отстраненно наблюдавшего за охотой зверя, проснулся охотничий азарт: ему захотелось поохотиться самому. Зверь, как ни странно, не препятствовал: наконец-то странный детеныш понял, что нужно охотиться, чтобы не умереть с голоду, так скоро и за свою самку драться станет в полную силу...
Под управлением человеческого сознания зверь двигался далеко не так ловко, ухитрился наступить лапой на сухой лист, зашуршать, и спугнуть добычу... да, именно добычу. Что-то сместилось в сознании человека, он тоже увидел в зайце ужин, а не милого зверька. Заяц, едва заслышав шорох, убежал, но росомаху это не обескуражило, и зверь отправился на поиски еще чего-нибудь съедобного.

Около четверти часа зверь бессистемно рыскал по парку, пытаясь найти новую жертву. Один раз попался дохлый грызун, но Николаю он оказался неинтересен, и звериная часть сознания не стала настаивать. Идея нового похода на пруд также была забракована человеческим сознанием из-за неудачи в прошлый раз. Однако зверь был голоден, и этот голод подстегивал росомаху к продолжению поисков не слабее охотничьего азарта, овладевшего Николаем. Наконец звериный слух уловил шорох неподалеку, и Николай, поддавшись охотничьему инстинкту, поковылял туда. Постепенно человеческое сознание осваивалось с росомашьим телом, и к добыче зверь подкрадывался почти бесшумно. Лезть через кусты зверь не рискнул, решил обойти сбоку, скорее инстинктивно, чем осознанно выбирая такой маршрут, чтобы ветер дул от добычи, а не к ней. Зверь уже уловил запах будущего ужина, хотя человеческое сознание, естественно, тип зверька не распознвало, однако поняло по настроению зверя, что добыча впереди некрупная, но вкусная. То ли удача благоволила перевертышу, то ли просто сезон на дичь был хороший, но появлению за крупным камнем еще одного зайца, не менее упитанного, чем предыдущий, зверь обрадовался несказанно. На этот раз тратить время росомаха не стала: резкий рывок вперед, зубы, сомкнувшиеся на шейке грызуна, противный хруст костей, вкус свежей, еще теплой крови в пасти, и охоту можно было считать оконченной. Сознание Николая как-то отстраненно удивилось, что не испытывает особого отвращения при виде тушки, хотя зайчика и было жалко. Зверь, впрочем, уже склонился к добыче, намереваясь приступить к еде.

Николай, находясь в зверином теле, ощутил легкое беспокойство: есть сырое мясо ему еще не приходилось. Удивительно было то, что и перекидываться обратно парень не хотел. Сам процесс превращения не начался даже при повышенной активности "человеческих" мыслей, а пользоваться мантрой Николай пока не хотел. В конце-концов, голод чувствовали как зверь, так и человек. Зубы росомахи принялись разгрызать шкурку зайца, пытаясь отодрать ее от мяса. Зверь инстинктивон придерживал добычу лапами, и дело быстро пошло на лад. Правда, тут же начались проблемы и очередная разборка между звериным и человеческим сознаниями: росомаха всегда съедает добычу подчистую, и, если мяса слишком много для одного раза, устраивает лежбище неподалеку. Недоеденными тушки она никогда не оставляет, что, кстати, делает именно ее, а не волка, настоящим санитаром леса. И вот сейчас зверь хотел слопать зайца полностью, а человеческое сознание наблюдать за поеданием внутренностей ни в какую не хотело. В результате росомаха обглодала лапки и шею зайца, а когда зверь начал есть брюхо, Николай задействовал мантру человеческого облика. Звериное сознание тут же начало гаснуть, хотя Николай и уловил явное недовольство росомахи, а в следующий же миг парню стало не до внутренних самокопаний: процесс превращения оставался довольно длительным и болезненным.