Дороги, которые мы выбираем

Сидя на полу в окружении своих вещей, в центре ее маленькой комнаты, Мэйлин перебирала бирюзовые бусины четок. Она купила эти четки на двадцать одну бусину в Пекине, перед тем как вернуться в монастырь. Но с момента возвращения ее не покидало чувство, что она делает что-то не так. Она вернулась к своим обязанностям, вновь начала курировать учеников и проводить занятия, но словно находилась не на своем месте. Монастырь перестал быть ей домом, превратившись в золотую клетку, в которую нужно возвращаться каждый раз, словно тебе подрезали крылья. Здесь больше не было чувства свободы.

Мэйлин чувствовала себя нереализованной. В этих четырех стенах вся ее жизнь была подчинена единому ритму, изо дня в день из года в год она делала одно и то же, медленно, отвратительно медленно продвигаясь вперед, а сейчас застряла на одном месте, так и не осознав, в чем же заключается смысл ее существования тут, в этом месте. Мудрость воздуха, бывшая ей всегда опорой, внезапно проявила свою истинную сущность, и захотелось проявить себя, попробовать в чем-то новом и неизведанном. Девушка привыкла думать, что ее минует сия чаша, но, как получилось, подобные изменения не прошли и мимо нее.

Монастырь принимает тех, кто в нем нуждается. Но он же и отпускает тех, кто готов идти дальше, сделать шаг за его пределы. Люди приходили и уходили, может быть, найдя то, что им нужно было, теперь Мэйлин готовилась покинуть его, как никогда уверенная в своем решении. Если какое-то время назад ей не хотелось покидать Линь Ян Шо, то теперь она поняла, что тянуть дальше будет бессмысленно.

Все в этой комнате было наполнено воспоминаниями. Вот длинные царапины на комоде, которые она оставила птичьими когтями, будучи в облике попугая, соскользнув с гладкой поверхности. Пять из них ей удалось почти свести, от них остались только маленькие неровные ямки, а шестую, самую глубокую, от правой лапы, пришлось прикрыть часами в виде цветка, качающего головкой. Вот следы от воска на циновках – от тех свечей, которыми она делала пентаграмму, и тогда они вызвали духа на свои головы. Вот фигурка попугая, которую ей подарил Раджив.

Почти десять лет ее комната становилась такой, какой она была сейчас: с большим фотоколлажем на восточной стене, с расписанной красками прямо по дереву стеной на западе, и с плотными желтыми занавесками на окне. С цветными подушками, собственноручно сшитыми и набитыми пухом, с тканевой драпировкой на низком столике, со светильниками из рисовой бумаги и завивающимся спиралью бамбуком в горшке на подоконнике. С медицинскими журналами, наваленными в углу комнаты и с толстым медицинским справочником возле футона. Кипа конспектов по врачеванию на комоде, рядом – монастырский сай и монастырские же деревянные тессены, которые она брала, чтобы тренироваться. Сложенный планер в углу комнаты.

Рыжий Сяохуанди, спящий на цветной подушке, взамен того плюшевого пучеглазого котенка, которого она привезла с собой в монастырь еще совсем девчонкой. А котенок лежит в ящике комода, спрятанный, потерявший цвет и часть шерсти, но все равно любимый. Мобильный телефон на шнурке, висящий на столбике ширмы. Все равно разрядился, а зарядить было негде. Желтая мыльница возле умывальника. Ею она нечаянно попала в ухо Луну на первом занятии по телекинезу. На вешалке - плащ Максима, которым тогда он укрывал ей плечи и соскользнул позже. Мэйлин за ним вернулась к обрыву, нашла, но плащ пришел в негодность, и девушка никак не решалась его вернуть. Мэйлин улыбнулась. Думала, что ей будет больно – больно не было. Только грустно.

Поднявшись со своего места, Мэйлин положила четки на столик и прошлась по комнате. Провела кончиками пальцев по дерматиновой обшивке планера, нежной кожей подушечек ощутив мягкую шероховатость ткани. Не хотелось оставлять его тут, но выбора не было – в Пекине негде летать, да и лишний раз не будет бередить душу. Пора будет учиться жить по новому – без ежедневных полетов, без тессенов, без телекинеза, без всего этого. А тут все это сохранится в целости и сохранности. На тот случай, если она когда-нибудь вернется сюда. Мэй пока не знала наверняка, но уже чувствовала, что в ближайшие годы этого не произойдет.

Девушка решительно отдернула руку от планера, словно попрощавшись со старым другом. Сейчас она чувствовала себя намного взрослее, чем раньше, внезапно ощутив, что ей не тринадцать, не пятнадцать и не семнадцать лет. Ей двадцать три – пора становиться старше. Пора что-то менять в своей жизни. Это решение казалось единственно верным – вырваться из-под опеки Монастыря во внешний мир, покинуть свои уютные четыре комнаты, чтобы лицом к лицу встретиться с тем, что там ожидает ее, снаружи. Ее, выращенную, словно комнатный цветок, в заботе, любви и радости. Не знающей разочарований и никакой боли кроме той, чтобы быть отвергнутой и непонятой. И это слишком мало, чтобы сказать о жизненном опыте.

Пробежалась пальцами по деревянным тессенам, взяла в руки один, с коротким щелчком раскрыла, проверяя, не сломался ли? Нет, не сломался. Мэй закрыла глаза, глубоко вдохнула. Шагнула в стартовую позицию, плавно подняла руки на уровень груди, затем медленно присогнула колени, чуть опускаясь и развернула туловище влево, уводя руки в сторону. Закрытый веер в правой руке описал полукруг, словно являясь продолжением ее руки и резко раскрываясь горизонтально перед грудью, отчего по занавескам прошелся легкий ветерок. Мэйлин пропустила веер под левой рукой и увела веер по диагонали наверх, вставая в стойку на одной ноге, после чего медленно и как можно более красиво сделала два приставных шага влево, вырисовывая веер большой круг. И снова резкое движение веером в сторону. противоположную движению - и снова легкий ветерок колышет желтые занавески.

Мэйлин собиралась шагнуть вперед и нанести сильный удар с щелчком закрытым веером по невидимому противнику, но больно ударилась ногой об столик, внезапно прыгнувший ей в ноги. Сяохуанди, напуганный шумом, мигом вскочил, оказавшись на всех четырех лапах и выгнув спину, но почти тут же, сверкнув глазами, улегся обратно. Мэйлин коротко чертыхнулась и открыла глаза, потирая ушибленную голень. Упражняться с тессенами в закрытом помещении - плохая идея. Даже если это в последний раз.

Мэйлин положила тесен обратно на комод и взяла тикающий будильник – цветок печально качнул головкой. Осмотрела придирчиво – детские часы, разноцветыне, сколько раз спасали, громким трезвоном оповещая о начале нового дня. И со вздохом положила его в небольшую спортивную сумку. Она хотела оставить комнату по возможности такой же, какой она и была, когда девушка только заселилась в корпус мастеров. Конечно, разрисованные стены уже не отмоешь, да и царапины с комода никуда не денешь, но, по сути дела, это же такие мелочи. Это будет историей этой комнаты, своеобразной памятью.

Девушка переложила часть одежды из комода также в сумку, оставив на месте аккуратно сложенную монастырскую форму с мастерской эмблемой на рукаве и на груди. Она официально сходила к Настоятелю и попросила лишить ее статуса младшего мастера. Конечно, право проводить занятия ей при этом оставили, и комната все равно оставалась ее, но вместе с этим что-то поменялось. Личное осознание, наверное. Что больше не надо выполнять мастерские обязанности. Все то, к чему она стремилась несколько долгих лет, совершенно неожиданно оказалось не тем, что ей было нужно. Не сложно, нет, и она не бежала от этих трудностей, просто дороги расходятся, пути убегают в разные стороны. И когда-то нужно сделать выбор. И страшно вовсе не сделать неверный выбор – ведь ты еще не знаешь, будет он верным или нет – страшно сделать первый шаг в сторону этого выбора и тем самым положить начало.

На самом деле, Мэйлин не знала, что именно подтолкнуло ее к решению быть именно врачом, ведь она никогда раньше не интересовалась медициной настолько, чтобы сформировалось твердое решение связать с этим свою жизнь. Вообще-то она всегда думала, что станет ветеринаром, ведь животные ей нравились больше, чем люди. Пусть животные не могут сказать тебе "спасибо" вслух, их благодарность, тихая, молчаливая, ощущается как-то острее и четче. Да и не ради спасибо она хочет поступать в медицинский университет. Может быть какая-то великая цель, а может быть и нет - но когда Мэйлин думала о том, верно ли она сделала этот выбор, сомнений у нее не возникало. Просто чувствовала, что должна быть там - что там ее место. Раньше она также думала про монастырь, не представляя жизни без этого распорядка, без этих зданий и без этих постоянных занятий.

А вот как все повернулось. Наверное, выросла? Или повзрослела, что суть одно и то же. И почему-то сейчас думалось все очень радикально - что вот она уедет, никогда не вернется, или вернется многим позже, лет через семь - а ведь к тому моменту у нее может завестись семья. И даже дети. Что ехать обратно в монастырь уже и не нужно будет - правильно, зачем? Ведь она приехала сюда только для того, чтобы научиться управлять своими способностями - и теперь. когда спонтанных вспышек и всплесков магии не предвидится, можно со спокойной душой уезжать обратно в город. Чтобы кто ни говорил. а Мэйлин. все-таки, больше привыкла к каменным джунглям, чем к тибетским просторам.

Оставалось еще несколько важных дел, которые нужно было сделать обязательно до отъезда. Мэйлин сняла с шеи кулончик с чароитом. который ей подарил - вернее, обменял - Шалва. Рассмотрела камушек на свет - красивый. Нежные лиловые переливы с чуть более темными полосками и одиночными пятнышками. Не стала надевать обратно, убрала в карман кофты - обычной, не монастырской формы. Наверное, надо его вернуть и извиниться перед мужчиной, что вот так дала ему какую-то надежду и какой-то повод. А ведь их поездка в Лхасу дала повод считать, что может быть нечто большее - или просто Мэйлин схватилась за эту возможность, как за единственно возможный вариант. Говорят, что влюбленные женщины слепы и непреклонны. Мэйлин не была влюбленной. но все также продолжала быть слепой, цепко хватаясь за любую возможность, словно это как-то могло помочь ей жить дальше. Как глупо.