Принципы заклинаний

Сонгцэн очень волновался перед занятием с мастером Ньяо, потому что Юншэн с ним пойти не мог: сказал, что не знает каллиграфию, и потому офуда ему вдвойне не интересна. А вот Самому Сонгцэну очень хотелось научиться заклинаниям, которые позволяют создавать едва ли не любую магию. Он читал в сказках о том, как офуда помогала прогонять демонов, но слышал, что у неё может быть много других применений.

Мастер Ньяо выбрал очень удачное время для занятия: в это время Сонгцэн уже успел закончить упражнения по каллиграфии, а после урока будет где-то час, чтобы позаниматься с саями. Юншэн сказал, что постарается присоединиться, но он так говорил уже второй день, но оказывался занят. Или ему было лень, что Сонгцену казалось более вероятным.

Мальчик зашел в чайную минут за пять до назначенного времени. Он вежливо поздоровался с мастером Айро, который был здесь хозяином, и который сейчас принес вкусный ароматный чай, какой умел готовить только он. Папа тоже хорошо делал чай, но в доме господина Айро была особая атмосфера, такая теплая и уютная, что даже робкому Сонгцэну становилось здесь комфортно. Мальчик сел на подушку за низким чайным столиком и придвинул к себе чашку.

Сегодняшний ученик был удивительным мальчиком. Удивительным, в первую очередь, из-за того, насколько сильно он отличался от постоянно воспитывавшей его матери. Ньяо уважал Шэн Бо как опытного мастера, мага и воина, но ему казалось, что она воюет даже тогда, когда причин для баталий нет. Сонгцэн же был очень тихим и скромным. Он был вежлив, много и прилежно учился, но в то же время вызывал странную жалость, будто рос он не в любящей семье, а в клетке из вечных «нужно» и «должен», несмотря на то, что родителя для него хотели самого лучшего. Причем отец, которому по статусу было важнее растить достойного наследника трона, как раз более спокойно относился к дрессировке. Он лучше тигрицы понимал, что Сонгцэн – ребенок, которому нужно отдыхать и развлекаться.

Ньяо был немного знаком с Кэйлашем Садхиром, потому что они часто встречались в библиотеке монастыря. Изредка беседовали, чаще работали неподалеку друг от друга, стараясь друг друга не отвлекать.

- Здравствуй, сяо Садхир, - мастер поклонился, заметив, что ученик его уже ждет в чайной. С мастером Айро он поздоровался еще при входе. – Ты когда-нибудь раньше изучал мастерство офуда?

Он сел за стол напротив мальчика, расправив полы длинной куртки, и положил на стол нефритовые четки, которые до этого теребил в руке, после чего достал из сумки листы бумаги, и принадлежности для письма.

Когда мастер зашел в чайную, Сонгцэн встал из-за стола и вежливо поклонился, и занял свое место лишь после того, как сифу Ньяо сел за стол.

- Здравствуйте, сифу Ньяо. Спасибо, что согласились меня учить, - произнес мальчик. – Я прежде никогда не изучал офуда, только читал о ней в книгах. Но я немного знаю каллиграфию.

Сонгцэну казалось, что это будет важным для учебы, ведь наверняка для того, чтобы офуда работала, она должна быть написана разборчиво. Он не особо любил занятия каллиграфией, отбывал их как повинность, но все же успел многому научиться, до бесконечности выписывая элементы и ключи то на песке, то на рисовой бумаге. При этом занимался Сонгцэн очень ответственно, зная, что чем быстрее он пропишет все упражнения, тем раньше его отпустят гулять или готовиться к занятиям с Юэ.

Мастер Айро принес вторую чашку для сифу Ньяо и сам налил в неё чай, избавив Сонгцэна от мыслей о том, что будет менее невежливо: налить старшему чай без его просьбы или пить чай одному, когда старший сидит за тем же столом.

- Это хорошо, что ты знаешь каллиграфию, она тебе поможет, - Ньяо улыбнулся.

Ему казалось, что ученик чувствует себя неловко, будто боится допустить какую-то оплошность. Мастер стихии Воздуха обычно не уделял особого внимания традициям и этикету, ему казалось, что на свете есть более важные вещи, а вот будущего правителя клана наверняка учили отвешивать по восемь поклонов.

- Как ты думаешь, что такое «слово»? – спросил мастер у Сонгцэна.

Он принялся разводить тушь в глиняной тушечнице, украшенной изображением единорога. Легкий запах перегноя немного перебивал запах улуна, наполнявшего чайную, говоря о качестве туши. Ньяо любил каллиграфию. Он видел в ней возможность пересмотреть и переосмыслить многое из того, что казалось простым и понятным в языке. Как уроженец Юга, он привык к кантонскому наречию и традиционным иероглифам, и был рад, что Сонгцэн изучал каллиграфию, потому что это искусство не допускает упрощенные современные формы письма.

Мальчик внимательно следил за тем, как сифу Ньяо разводил тушь. Это немного успокаивало, позволяя думать над ответами на вопросы, а не о том, как быстро мастер решит, что ему достался бестолковый ученик. Сонгцэн ответил не сразу, потому что он вроде бы хорошо понимал, что такое «слово», но как-раз словами выразить этого не мог.

- Ну, оно что-то значит, - сказал мальчик. – То, что человек произносит, чтобы его поняли, или что он думает, чтобы понять себя.

Ему не очень понравился этот ответ, но другого он выдумать не мог. А как быть, когда языков много? Когда есть, например, слова
妈妈, mother и आमा означают одну и ту же маму, хоть по-разному произносятся и совершенно по-разному пишутся. А еще мысли могут быть без слов, тогда это называется дзен. И чем больше думаешь о том, что такое «слово», тем непонятнее становится, хоть Сонгцэну и казалось, что говорить он мог всю жизнь.

Он замолчал, дожидаясь реакции мастера на ответ. Сифу Ньяо не казался строгим, но он наверняка очень серьезно относился к тому, чему он учил.

Сонгцэн был еще ребенком, а ответы детей на подобные вопросы всегда казались Ньяо любопытными. Дети видят мир иначе, им ближе понимание дзен, чем ученым мужам, погрязшим в умноженных без необходимости сущностях. И ответ мальчика не разочаровал мастера, потому что оказался точнее чем то, что можно было объяснить о сути офуда, исходя из разных философских трактовок.

- Ты совершенно прав, - Ньяо улыбнулся и кивнул. – И с помощью офуда ты должен объяснить мирозданию то, что ты хочешь, но для начала ты должен понять для себя, для чего тебе это нужно. Когда ты пишешь кому-то письмо, чем ты его обычно заканчиваешь?

Шэн Бо трепетно относилась к традиции бумажных писем, а однажды Ньяо пришлось самому выступить в роли её почтового голубя, так что он был уверен, что сын тигрицы тоже пишет письма в Непал. Ньяо хотел объяснить Сонгцэну, что офуда – это не что-то принципиально новое, и в повседневной жизни любой человек сталкивается с той же самой необходимостью прописывать или проговаривать желания. Иногда без всякой магии достаточно просто записать желаемое, чтобы оно сбылось, иначе как судьба узнает, что тебе нужно?

Ньяо был философом, он считал, что находится выше сельских суеверий, потому что постиг многое в истинной магии, но он видел много мудрости в простых ритуалах и знаках вежливости. В них часто можно было увидеть подтверждение самым сложным и смелым догадкам.

Сонгцэн улыбнулся, когда мастер сказал, что ответ правильный. Теперь было уже почти не страшно, скорее любопытно: что такого расскажет сифу Ньяо, как он научит этому странному и таинственному мастерству офуда, которое мало кто изучал, но о котором много кто говорил как едва ли не о тайном знании.

- Подпись, - чуть удивленно ответил Сонгцэн, затем задумался. – А то этого что-нибудь вроде «желаю Вам крепкого здоровья» или «желаю Вам успехов в Ваших начинаниях».

Он начал понемногу догадываться, к чему клонил мастер, но не стал высказывать свою догадку вслух. Если бы он угадал, мастеру могло бы показаться, что он торопится и не хочет слушать внимательно. Если бы он не угадал, этим он бы показал свою бестолковость. Так что Сонгцэн решил ограничиться ответом на вопрос, хоть и улыбнулся собственным мыслям.

Он писал письма дедушке Ниламу, иногда – дедушке Ли. Еще иногда отправлял на праздники открытки Аше Прие, если во время этих праздников оставался в Линь Ян Шо. Папа писал больше писем, потому что он поздравлял людей, с которыми сотрудничал клан, а еще должен был поздравлять своих военачальников. Мама тоже довольно часто писала письма в Непал, в основном Бу-джи, который был не только вождем Тигров, но и её наставником.

И снова Сонгцэн ответил то, что Ньяо хотел услышать, причем по улыбке ученика мастер понял, что мальчик уже был близок к пониманию основ мастерства офуда. Дальше вопрос будет стоять только за запоминанием заклинаний и практикой, а это уже не так сложно.

- Эти пожелания уже без пяти минут офуда. Как когда ты пишешь желание на фонарике перед тем, как отпустить его в небо, это – тоже своего рода офуда. Слова – это символы, которыми выражаются понятия. Человек отличается от животных именной способностью думать словами, которая позволяет ему осознавать собственное «я», то есть иметь так называемое самосознание. Ты видел в деревне пастухов с молитвенными барабанами? Сутры, что написаны в барабане, - тоже своего рода офуда. Теперь представь, что энергия твоего желания – это краска, и тем она ярче, чем сильнее желание и четче твое понимание того, что ты пишешь офуда, чтобы оно сбылось. Если ты пишешь вежливое «желаю Вам крепкого здоровья», скорее всего, эта краска будет бледной, почти незаметной, потому что в этих строчках больше вежливости, чем желания. Если ты расписываешь новогодний фонарик, краска будет ярче. Но по-настоящему яркой она будет лишь тогда, когда ты полностью сосредоточишься на каждой черте иероглифа, что ты используешь в офуда, понимая одновременно и свое желание, и форму, в которую ты его облекаешь. Вкладывая свою энергию в офуда, ты точно также работаешь с магией, как когда подчиняешь своей воле стихию, - объяснил Ньяо. – Пока понятно?

Он старался рассказывать сложные вещи простыми словами, чтобы не загружать Сонгцэна понятием информационного поля и остальными, выражавшими философскую сущность любых заклинаний, но все равно не был уверен, что мальчик успевает понять и запомнить столько информации.

Сифу Ньяо стал рассказывать о заклинаниях, и Сонгцэн завороженно слушал каждое слово. Он ярко представлял себе, как краска бывает разной яркости. Наверное, в молитвенном барабане она вообще прозрачная, почти невидимая, потому что тибетский пастух отправляет небесам слова, что были написаны другими людьми, и вряд ли сильно задумывается об их смысле. Многие тибетцы вообще не способны прочитать надписи на санскрите, не говоря уже о том, чтобы понять их смысл.

Мастер рассказывал долго, но Сонгцэн слушал его настолько внимательно, что у него не возникло ни единого вопроса. Примерно так он слушал, когда Аша Прия иногда рассказывала ему сказки на ночь, только в сказках почти все было выдумкой, а здесь – настоящей магической наукой.

- Да, все понятно, - Сонгцэн радостно улыбнулся. – Мне нужно научиться писать офуда так, чтобы краски были яркими, и тогда это будет настоящая магия, а не просто пожелание.

Он был уверен, что и в вежливом пожелании здоровья есть магическая сила, хоть и очень слабая, почти незаметная. Сонгцэн выпил немного почти остывшего чая, затем приготовился слушать дальше.

Мальчик радостно улыбнулся, услышав, что сейчас они перейдут к настоящим заклинаниям. Он робко взял четки и, дождавшись, когда мастер выйдет из комнаты, спрятал четки под подушкой, лежавшей возле соседнего стола. Сонгцэн поправил подушку, убедившись, что под неё ничего не видно, затем занял свое место.

- Сифу Ньяо, я спрятал! – крикнул он достаточно громко, чтобы мастер его услышал.

Сонгцэн посмотрел на кисть, похожую на ту, с которой он начинал учиться каллиграфии. Она была довольно большой, хоть острым кончиком можно было писать даже мелкие ключи. Большие кисти подходят для любых иероглифов, а маленькие – только для маленьких. А еще говорят, что большая кисть пишет большие иероглифы, а большой человек совершает большие дела. Он и маленькие совершать может, просто маленький человек способен лишь на незначительные поступки, а большой – и на те, и на те. Этот ченъюй не раз заставлял Сонгцэна задуматься о том, каким он сам должен стать, когда вырастет, чтобы быть не хуже папы, мамы или дедушек, которых он считал большими людьми.

Но мальчик быстро вернулся мыслями к занятию, потому что будущий большой человек должен был как минимум старательно учиться тому, что объясняют мастера.

Услышав голос Сонгцэна, Ньяо вернулся в зал и сел обратно за стол. Он взял лист бумаги, оторвал от него довольно широкую полоску и написал иероглифы 罗经 один над другим, которые в традиционном виде выглядели как 羅經. Он специально прописал их ровным стилем кайшу, применявшимся в деловом письме, несмотря на то, что вполне мог обойтись скорописью, которая была ему намного привычнее. Просто Сонгцэну было правильнее показывать тот стиль, который он должен был сейчас изучать на уроках каллиграфии.

Когда тушь впиталась, Ньяо поднял лист бумаги, зажав его между указательным и средним пальцами, затем отпустил. В чайной не было ни малейшего дуновения ветра, но лист не упал на стол, а вместе этого скользнул вдоль лаковой столешницы на пол, затем, будто снова подхваченный потоком воздуха, метнулся на одну из шелковых подушек возле соседнего стола. Тушь, которой были написаны иероглифы, чуть заметно блеснула золотистым светом, после чего листок рассыпался в пыль. Ньяо встал из-за стола и поднял подушку, на которую оказало заклинание. Четки лежали под ней.

- Очень удобное заклинание для тех, кто забывает, куда что положил, - сказал мастер, улыбнувшись.

Он вернулся на место и снова положил четки перед собой. Ньяо был магом Воздуха, матерым магом Воздуха, со всеми странностями, которыми наделяет эта стихия своих адептов. Без примитивной но действенной офуда «компас» он бы никогда не смог найти забытую на раковине книгу, оставленную на подоконнике кисть или почему-то оказавшуюся в ящике с полотенцами зубную щетку.

- Теперь моя очередь прятать четки, - сказал Ньяо.

Оба иероглифа были знакомы Сонгцэну, и он знал, что слово «компас» пишется именно так. Традиционные иероглифы были намного сложнее упрощенных, но тоже состояли из знакомых мальчику ключей.

А вот дальше начались настоящие чудеса. Сонгцэн, открыв рот, смотрел за тем, как перемещается по чайной листок с заклинанием, в то время как сифу Ньяо спокойно ждет ответ от заклинания. Мастер был магом Воздуха, но он не создавал ветер в комнате, и все листы рисовой бумаги, лежавшие на столе, оставались на месте.

Офуда коснулась подушки, блеснула (или это только так показалось?), а затем рассыпалась. Но оказалась она именно на той подушке, под которой лежали четки! Это было невероятно. Это вам не желания на новогодних фонариках писать, это – самая настоящая магия.

Сонгцэн послушно выбежал из комнаты, когда мастер собрался сам прятать четки, и вернулся лишь после того, как получил разрешение. Интересно, а с первого раза может вот так же получиться, или даже для «компаса» нужны годы тренировок?

Мастер положил четки в глиняную вазу, находившуюся у стены за тем местом, где сидел Сонгцэн. Когда мальчик вернулся, Ньяо встретил его очередной добродушной улыбкой. Казалось, что маленький принц уже меньше стеснялся, чем в начале занятия, и детское любопытство было сильнее его скромности.

- Возьми полоску бумаги и напиши на ней заклинание, - сказал Ньяо. – Когда будешь прописывать иероглифы, ты должен четко представлять, чего ты хочешь добиться, и тогда все получится.

Он оторвал от того же листа еще одну полоску и протянул её Сонгцэну вместе с кистью. Мальчик наверняка знал оба иероглифа, в этом было преимущество учеников, для которых китайский был родным языком.

Ньяо молчал, не отвлекая Сонгцэна новыми объяснениями. Ему казалось, что мальчик сейчас достаточно хорошо понимал, что от него требуется, и был способен сам разобраться в том, что не было озвучено. У него был живой интерес к изучению офуда. Ньяо видел, как горели глаза ученика, когда заклинание позволило мастеру найти четки. Этот огонь в глазах важнее любой теории, когда речь идет о магии.