Алые ленты и долги совести

Она проснулась среди ночи. Проснулась со смутным ощущением того, что случилось нечто ужасное, непоправимое, что она вот-вот лишится чего-то важного. Днем подобные страхи кажутся смешными, днем разум внимательно оценивает, отбрасывает их, нашептывая бессознательному нечто успокаивающее, напоминает о том, что сны – это только сны и ничего больше. Яшими знает, что это не всегда верно и иногда сны несут в себе намного больше, чем кажется на первый взгляд. Но вряд ли это верно в этом случае. Тем не менее девушка осторожно скатывается с циновки и лезет в шкаф – рассматривать и перебирать свои «сокровища». Это всегда действует успокаивающе, а главное – позволяет проверить, что все на месте и ничего страшного не случилось.
Пальцы поглаживают нежный шелк ленты. Вокруг темно, уже глубокая ночь и тишину нарушает только похрапывание соседей через стенку, да те поскрипывания и вздохи, что характерны для любого деревянного строения, окруженного природой. Однако, темнота совсем не мешает девушке с уверенностью утверждать, что ленты – красные. Не просто так красные, а того удивительно чистого алого оттенка, что бывает только у цветов мака. Она может видеть этот цвет, даже если закроет глаза, кажется, что он отпечатался где-то на самой сетчатке. Вслед за цветом из глубины памяти выглядывает краешек воспоминания. Самого ценного из всех.

Мир кажется огромным, невозможным и совершенно неясно-расплывчатым. Пугающим настолько, что она заходится громким плачем. Это длится долго, кажется – что целую вечность, пока к ней не начинает приближаться что-то большое, только совсем уже не страшное, наоборот – теплое, родное. Безопасное. Плачь стихает, сменяясь смехом. Маленькие ручки тянуться вперед, схватить нечто яркое, что мельтешит перед глазами. Лента, яркая, красная. Она конечно же не знает, как это называется, даже не думает о том, что это надо как-то называть, просто тянет к себе понравившуюся вещь, пока чья-то большая рука аккуратно не освобождает яркую вещицу из цепкой хватки маленьких пальчиков. Мягкий глубокий голос начинает напевать что-то и глаза сами собой закрываются. Восхитительное, неповторимое чувство абсолютного покоя и безопасности.

Яшими помнила, как с самого детства гладила, сворачивала и разворачивала ленты, а потом неумело училась вплетать их в волосы. И каждый раз ей казалось, что стоит прислушаться внимательнее, вглядеться попристальнее и она непременно разглядит в них что-то невероятно ценное и важное. Но... ничего не приходило, ничего кроме слез и бесконечной горечи утраты, пока однажды, где-то в пограничном состоянии между сном и явью ей не удалось зацепить смутный и неясный образ-видение. Ощущение тепла и приближающиеся алые ленты. Долго, очень долго девушка раз за разом пыталась вызвать хотя бы отголосок, посетившего ее видения, всматривалась и собирала разрозненные неясные фрагменты, что приходили к ней чаще всего во сне, пока они не стали хоть и весьма размытой, но все-таки цельной и понятной картинкой. Единственное и потому самое ценное видение-воспоминание, омраченное только одной неотвязно преследующий ее мыслью – было или только плод ее воображения, отчаянного желания вспомнить и разглядеть хоть что-нибудь? Успокаивающий сон, явившейся растревоженному разуму. Вот только расстаться с лентами все равно было выше ее сил.

Так две алые шелковые ленты легли на дно ее походного рюкзака, с которым Яшими обычно ездила на выступления, но в тот раз ему предстоял значительно более долгий путь – до самой Крыши Мира. Девушка провела пальцами по потрепанной коже, невольно вспоминая, когда успела посадить то или иное пятно, что вот этой дырой рюкзак обзавелся уже на Тибете после ее неудачного падения. Так много воспоминаний. Мелких незначительных, но так нужных чтобы справиться с внепланово накатившими слезами. Файр в очередной раз бережно сворачивает ленты, проводит пальцами по всей поверхности, проверяя, не появилось ли на них новых затяжек, и убирает их в самый дальний кармашек рюкзака. Она совсем скоро достанет их еще, по давно установившейся традиции вплетет в волосы в строго определенные дни два раза в год. Особые дни, совсем не радостные. Один из них все неумолимо приближается, Яшими, вечно путающаяся в календаре каким-то образом чувствует его аж до пробегающихся по коже мурашек и неприятного холодка. Хотя она и не простила себе, если бы забыла хотя бы однажды. Тогда было семнадцатое сентября. Никто никогда не рассказывал ей, что за две ночи до того, она так же как и сейчас просыпалась и металась в страхе и тревоге перед чем-то неведомым. За две ночи до того и каждый год – после.

Девушка сидит на циновке, обняв колени и подтянув их к подбородку. До утра еще далеко, но спать совсем не хочется. Лучше посидеть так, вспоминая. Жаль только, что вспоминать ей нечего. Значит стоит подумать о том, все ли сделано. Мысли становятся все медленнее и ленивее, пока она наконец не засыпает, чтобы наутро убедиться в том, что спать сидя – чрезвычайно неудобно. А еще и холодно. Как никак – на дворе осень, пусть ранняя, но по утрам уже довольно холодно. Яшими дрожит, торопливо одеваясь и мечтая о горячем чае. Жаль, но простых бытовых мыслей хватает ненадолго, ровно до того момента, как она снова достает алые ленты и начинает медленным, точно выверенным движением вплетать их в волосы. Для нее это действие давно уже превратилось в своеобразный ритуал.

На улице намного холоднее, чем внутри корпуса. А там, куда она идет будет еще холоднее. Небо над головой уже прояснилось и окрасилось в серые тона, и у самого горизонта виднеется краешек восходящего солнца. Она на мгновение задерживается на террасе, проверяя, не потерялись ли куда из кармана спички. Бумажный фонарик девушка держит в руках, так что может быть уверена, что его-то в комнате не забыла. Можно идти.

В это время весь монастырь еще погружен в тишину и дрему, поэтому Яшими на своем пути никого не встречает. Это хорошо, потому как видеть в сущности никого не хочется. Еще меньше хочется отвечать на какие-то вопросы и что-либо объяснять. Сориентировавшись с направлениями, девушка держит свой путь в сторону восходящего солнца, туда, где территория монастыря оканчивается обрывом. Край его порос густым кустарником, но если проявить немного терпения и пройти дальше, можно отыскать пару местечек, где открывается прекрасный вид на самую настоящую бездну. Если конечно вы не боитесь высоты. Файр высоты не боится, однако подходить к край не рискует, вместо этого она устраивается на небольшом расстоянии от края, так чтобы даже случайно не оказаться внизу – это в ее ближайшие планы точно не входит. Каким бы не было настроение в это холодно весеннее утро.

С выбранной позиции тем не менее открывается прекрасный вид на восходящее солнце. Рассветы на Тибете намного красивее, чем в Англии. Там не увидеть такого чистого неба за туманом и домами. Таким рассветом очень хочется с кем-нибудь поделиться, показать и молча разделить радость прикосновения к прекрасному. Яшими на мгновение закрывает глаза, представляя, что рядом есть кто-то еще, кто смотрит на солнце вместе с ней. Кто-то теплый и очень близкий. Молчаливый и понимающий. Мама, смотри какое солнце. Ты видела когда-нибудь что-то подобное? Хотела бы посмотреть со мной на рассвет на самой Крыше этого мира? Нравились ли тебе вообще рассветы? Ответов нет. Только тишина и холодный осенний ветер приводит в чувство, напоминает о том, что она здесь совершенно одна. Девушка разминает успевшие озябнуть пальцы, роется в карманах в поисках спичек, несколько раз чиркает по коробку, пока не удается зажечь – пальцы совершенно не гнутся и кажутся до ужаса непослушными, и зажигает небольшую лампадку в бумажном фонарике. Здесь нет подходящего храма, где можно было бы поставить свечу или могилы, к которой можно принести цветы – только небо и небольшой огонек, который неспешно поднимается вверх влекомый ветром. Яшими следит за ним, пока глазами не становится больно, смаргивает непонятно откуда взявшиеся слезы и опять присаживается на землю. Дожидаться, когда солнце окончательно поднимется из-за горизонта, а мысли обретут относительную стройность и порядок. В такие моменты ей совершенно никого не хочется видеть и в то же время почему-то мучительно хочется, чтобы кто-нибудь вдруг оказался рядом. Чувство собственного одиночества делается вдруг таким острым и нестерпимым, что не понять – сожалеет ли она о давно минувшем или по-простому жалеет себя сейчаснейшую.

В голову одна за одной стучатся непрошеные мысли и впервые за много времени Яшими вдруг задумывается – а встречает ли этот рассвет еще кто-нибудь с такими же мыслями? Принесет ли кто-нибудь цветы и зажжет ли свечи? Раньше ей все время казалось, что никто кроме нее не подумает и не позаботится, а сейчас нежданно-негаданно пришло понимание, что кому-то где-то далеко может быть намного больнее и печальнее, потому как у этого кого-то больше воспоминаний плохих и хороших, и всяко больше причин печалиться. Захотелось вдруг очутиться за тысячи миль отсюда, там, где не было такого восхитительного рассвета, но зато она была бы в этот день не одна. Но были бы ей там рады? Девушка почувствовала себя очень неуютно, вдруг сообразив, что до сих пор не давала о себе знать. Помня о мертвых, не стоит оставлять без внимания живых. Ей вдруг сделалось нестерпимо стыдно за свое поведение и Яшими решила, что сегодня же напишет письмо и отправит его через деревенскую почту. А там может быть и съездить домой удастся. Если конечно же еще ждут.
Она подняла голову и улыбнулась, глядя туда, где как ей казалось в последний раз видела улетающий фонарик. Спасибо, мама. Кто же еще мог в ее явно дурную голову вложить столь здравую мысль? Хватит наверное уже лелеять детские комплексы. Пора взрослеть.