Старая пытка на новый лад

Рутцен относится к работам на общественное благо, как к минимальному необходимому злу. Во-первых, потому что лень девушке все-таки не чужда, и любая необходимость закатывать рукава и пугать накопившуюся пыль влажной серой тряпкой воспринимается без восторга. А во-вторых, зло все-таки и впрямь минимальное, предлагаемые к покорению и ликвидации завалы отнюдь не имеют катастрофических, тяготеющих к глобализму размеров. Никто не предлагает дежурным стать Эдмундами Хиллари общественных хламоуборочных работ. И это обстоятельство, безусловно, является благом, переоценить которое сложно.

Рутцен заходит в сарай в костюме, который кажется немке максимально подходящим для такого непраздничного мероприятия как уборка — на девушке старые, потертые и основательно разношенные джинсы, едва ли не более древний и столь же потрепанный свитерок, а волосы надёжно упрятаны под косынку — и обводит помещение настороженным взглядом, пытаясь за первую же минуту обнаружить все потенциальные опасности и придумать, как от них избавиться. Вдруг, скажем, срочно потребуется бежать за какими-нибудь химикатами, чтобы "зачернобылить" сарай напалмом от крыс и прочей нечисти. Но в первую минуту ничего подобного не обнаруживается, да и вообще степень опасности Аделина оценивает как очень и очень, мать её, низкую, буквально взглядом зацепиться не за что. Единственное что — перестраховочная потёртая одежда теперь смотрится странно и несколько неуместно. Но было бы куда неуместнее, считает Рутцен, явиться в платье как для дискотеки и обнаружить заросшую пылью до самого потолка комнату.

В сарай, где нужно убираться, плюнув на все свои "Мне лень", "Общество - это не я" и "Сами делайте, а я не наотдыхался", Эллиот совсем не спешит, чтобы побыстрее разделаться с пыльным помещением, кучей грязи и пойти обратно. Наоборот - идёт к нему нарочито медленно, постоянно отвлекаясь на шнурки кроссовок, перевязывая их просто так, но самому себе зачем-то оправдываясь мыслями: Просто они слишком неаккуратно завязаны - налечу же со своей походкой. Со своей походкой, в которой парень толком и стопу полностью не поднимает, чтобы короткие шнурки коварно заползли под подошву, налететь даже с огромной неуклюжестью сложно, а Фишеру, который эту походку сделал максимально безопасной для себя, тем более. Даже пару раз успевает присесть, отогревая окоченевшие пальцы тёплым дыханием.

И, в итоге продрогнув от уже не особо тёплой температуры даже ушами, которые вроде нормально скрывали наушники, бежит к месту назначения с неожиданной скоростью. В сарае хотя бы, наверное, потеплее будет, и это понимание было единственным, что подстегнуло вопреки своей нелюбви к лишним телодвижениям, а особенно бегу, взять и пробежать оставшийся путь так, будто сзади гонится леопард, у которого диета три месяца была.

В однако довольно неплохом сарае обнаруживается девушка, малость к нему одеждой неподходящая. Одежда даже старее, чем всё вокруг, кажется - да и сам Эллиот выглядит не новее со своими изношенными, но тёплыми джинсами и свитером, рукава и воротник которого полностью скрывают пальцы и подбородок. Вот и стоят, два идиота, будто из другой эры пришедшие, и ничего страшного, что преувеличено донельзя.

- Да, я таки пришёл, - зачем-то оповещает парень, ещё и важно кивнув, убирая громкость в наушниках до еле слышимых звуков и сбрасывая их на плечи. И вновь начинает отогревать пальцы, разочаровавшись в том, что сарай не особо теплом отличается.

Рутцен в порядке исследования новой подотчётной территории медленно обходит сарай по кругу, прикасаясь ладонями к окружающим её вещам. К деревянным полкам, к мешкам и к небрежно расставленному по помещению инвентарю, пытаясь оценить, в какой степени в сарае господствуют пыль и хаос. И к моменту, когда в поле зрения появляется сегодняшний напарник по дежурству, Аделина успевает оценить для себя степень тяжести предстоящих работ — как очень и очень низкую, практически несущественную. И самый сложный на повестке дня вопрос — как растянуть уборку так надолго, чтобы мастера не сочли её манкированной и невыполненной и не навесили ещё дополнительного задания сверх нормы.

— Привет, — коротко кивает Рутцен, поворачиваясь к парню. То ли в тоне, которым была произнесена фраза, то ли в самих словах девушке что-то упорно не нравится, поэтому немка едва заметно поджимает губы: — Рада-что-ты-снизошёл. Я-Аделина. А-тебя-как-зовут, — заключительный вопросительный знак Рутцен небрежно сжимает и низводит до квёлой точки. Ещё не закончив толком задавать вопрос, Аделина отворачивается и окидывает взглядом полки, размышляя, а не стоит ли, к примеру, временно передислоцировать часть садового инвентаря. Вынести на улицу для проветривания, а самой тем временем спокойно провести первую пристрелочную уборку, не спотыкаясь при этом о различные лопаты и тяпки.

Девушку, как оказывается, фраза такая оповестительная не особо устраивает и радует - ну, впрочем, Эллиот и сам понимает, что прозвучало не особо красиво. А что поделать, парень вообще в этих делах разговорных не особо разбирается, он бы и помолчал, да только язык сам извернулся. Фишер бы даже расстроился, что его не так поняли, наверное, и вообще разобиделся бы на весь свет, да только может ли, когда такие выкрутасы проворачивать просто некогда, лень и вообще не получается из-за отсутствия эмоциональности в крайностях и пиках чувств?

Эллиот решает, что не может, да и не виноватая тут Аделина, сам напоролся, нечего так подавать фразу было и вообще рот раскрывать, тепло, которого было на удивление мало, тратить.

- Ты не представляешь, как я-то рад. В кои-то веки от работы не отлыниваю совсем по-халтурному, даже героем себя чувствую, - уже более дружелюбно, насколько парень понимает это слово, отвечает Фишер, параллельно думая, что надо бы треснуть себе по голове или губам, чтобы ерунда такая не вылетала. - А я Эллиот. Рад знакомству.

На то, как Аделине удалось провернуть со своим вопросом такую интонацию, что там вопросительный знак в конце убежал, объянение Фишер не находит, благополучно на это дело забивая, пока мозг не взялся за это дело всерьёз - а он может, коварный, потом и не уйти от мысли, пока ответ не обнаружится. Парень спрашивает, осматриваясь в сарае: - Как думаешь, тут много работы будет? Я пока ничего примечательного не вижу.

Расхаживая по маленькому сарайчику, оценивая, насколько уныла и трудна будет работа, и даже тыкая всё такими же окоченевшими пальцами в совсем не пыльные вещи, Эллиот мысленно взывает к справедливости температуры - вон Аделина, белая почти, вообще внимания не обращает на холод, а он, хоть и не закалённый, но что-то налаживающий с теплом-холодом, всё пытается согреться. Уравновесить бы их восприятие, желательно Эллиоту тепла больше дав - зачем им двоим-то мёрзнуть, толка же нет совсем.

Рутцен уже вовсю примеривается к садовым инструментам, прикидывая, как бы ловчее сгрести их в одну большую охапку и вынести на улицу, всё-таки решив их проветрить, дабы не путались под ногами (а может, даже и выносить их в один приём смысла нет, времени-то навалом), когда её ушей вдруг достигает не по делу геройская и пафосная фраза Эллиота. Видите ли, на славный бой он вышел с хищной уборкой. И уже небось решает, вешать голову убитого зверя у входа или над камином. Аделина оборачивается к Фишеру, смеривает паренька удивленным взглядом и насмешливо комментирует: - О. Эдмунд-Хиллари-младший.

Добро пожаловать на наш местный Эверест, как говорится. И смотрите не сверните себе шею при спуске. Прилепив к Фишеру временное прозвище, Рутцен с чувством выполненного долга ухватила в каждую руку по лопате и двинулась мимо Эллиота на выход, дробным телеграфом объясняя по дороге: - Нет-работы-немного. На-час-максимум. Но-ты-подумай-как-растянуть. Примерно-до-обеда. А-то-обвинят-в-халтуре. Нам-же-этого-не-надо, - и, как обычно, утратив очередной вопросительный знак в конце фразы, Аделина проскальзывает мимо Эллиота на улицу. Там осторожно припарковывает лопаты возле стенки сарая и бойко ныряет обратно внутрь - за следующей порцией проветриваемого инвентаря. Да, пожалуй, носить их по частям правильнее. И, ещё раз протискиваясь мимо Фишера, теперь уже в обратную сторону, Рутцен призывает: - Не-стой. Помоги-расчистить.

Понять, в поощрение или в обиду ему дали такое прозвище, как "Эдмунд Хиллари младший", Эллиот не может точно так же, как разгадать, каким образом девушка выбрасывает из своих вопросов вопросительные знаки. Даже чувствует ущемление своего понимания, или как это вообще можно назвать, перед тем, как выбросить и этот сложный вопрос из головы.

- Так может, ничего не делать, а просто тихо-мирно сидеть тут и болтать, когда закончим? Вот или музыку послушаем, наушники у меня не для красоты, - предлагает Фишер, наблюдая за таскающей из сарайчика лопаты Рутцен и даже не думая предлагать свою помощь. Он, на самом деле, и внимание бы на эти лопаты не обратил, пока не споткнулся бы. Но можно же аккуратно так обходить, не трогать.

А занять себя чем-то надо всё равно, хоть какая-то работа должна быть, а то и он, Эллиот, заскучает. Вряд ли девушку очень обрадует то, что её плохой собеседник наденет наушники. А по музыке он уже успел соскучиться.

Да и пока хотелка работы исправна - надо действовать.

Только Фишер собирается начинать собираться - и никак иначе - помогать, как его уже об этом просят сами, освобождая от таких потуг. Парень даже не комментирует эту недоделанную просьбу, - что толку тепло тратить, если и без его плоского юмора всё замечательно? - а плетётся к оставшимся частям, сгребая в охапку всё. Предусматривать, как удобнее, он не собирается, а поэтому, ухватив свою ношу покрепче, разворачивается и обращается к Аделине: - Выйди, чтоб не зацепило. - И, не дожидаясь ответа и реакции, начинает медленно, как танк, надвигаться тараном к выходу.

— Вариант, — одобрительно улыбается Аделина, которая до предложения Эллиота как-то совершенно не рассматривала возможность просто по окончании уборки тихо-мирно посидеть на пороге и поболтать ногами, имея одни наушники на двоих и слушая что-то такое бодрое и пульсирующее. Или наоборот — текучее и плавное. Рутцен удивительным образом совершенно не приходило в голову, что можно не растягивать действия до бесконечности, а просто поставить их на паузу. А теперь — чем дольше немка о такой возможности думает, тем больше она девушке, пожалуй, нравится.
Осталась так, совсем ерунда. Не замечтаться чрезмерно и не быть глупо задавленной у порога коллегой по дежурству.
— Дурень, — обиженным писком сообщает Аделина, едва успевая увернуться от нацеленного ей в голову черенка лопаты. И торопливо прыскает наружу, не дожидаясь, когда Эллиот её задавит ненароком. — Необязательно-же-сразу-всё. Куда-гонишь?
Опаздывает, что ли куда? Вечно все куда-то опаздывают, одна Аделина — на словах торопится, а сама на деле медленная, вязкая, неторопливая. И неловкая ужасно. Выскакивая из сарая, Рутцен цепляется носком кроссовка за порог — и ласточкой клюёт носом в землю. Неловко, глупо и позорно. Единственный плюс — пострадавшую одежду не слишком-то жалко. Она и так была не новая, не свежевыглаженная и уж тем более не дизайнерская. Приводить сарай в божеский вид в "Миу-Миу" не ходят.

- На самом деле, я не гоню, - спокойно поправляет Эллиот, аккуратно обходя чудом навернувшуюся на порог Аделину и отпуская весь груз, что находился в руках за незнанием, как от него по-другому избавиться. Вещи все громко падают вниз, больно ударяя по барабанным перепонкам. И ногам, около которых упали. Даже джинсы норовят порваться, когда грабля за них чуть не цепляется. И носки сквозь кроссовки болеть будут долго.

Это, наверное, чтобы Аделина не чувствовала себя ущемлённой, а то вон одна такая якобы неуклюжая. Ан нет, Эллиот ещё глупый, урон ему больше достался вообще.

Бросив все вещи, как есть, то бишь кучкой на полу, разбросанной по земле в хаосе, Эллиот аккуратно вытаскивает ноги из этого завала и бредёт обратно к Аделине. Ему, на самом деле, может, надо было и сразу подойти, остановиться, спросить, мол, как ты, ничего не загажено и не убито? Но с таким большим грузом в руках, так и норовящим как-то сдвинуться и что-то задеть, он бы просто и себя, и девушку в этом завале похоронил. И если боль в ногах ещё была терпима, и её можно было даже игнорировать, то вариант погребения был бы намного хуже. И жертв больше.

Присев рядом и чуть не потыкав пальцем вполне здоровую Аделину на проверку этого её самого здоровья, Эллиот спрашивает: - Как предпочтёшь, не очень нужную помощь от меня, или сама встанешь, отряхнёшься, успокоишься, что всё в порядке, может, раздосадуешься от того, что одежда пострадала, ещё чего сделаешь? С моей помощью пунктов станет на один меньше, заметь. А ещё - нам надо собирать вон ту кучу, которую я, молодец какой, рассыпал так неаккуратно. Заняться чем будет. Всяко лучше, чем таскаться туда-сюда, правда? - Эллиот, кажется, наговорил все свои прошлые безмолвные деньки, проведённые исключительно в наушниках.

Как бы от нечего делать, он отряхивает локоть свитера девушки, весь перепачканный в следствии торможения. Вот что у людей за привычка такая - тормозить или ладонями, или локтями, при этом обычно тормозя и тем и тем?

Естественно, для экстренного торможения Аделина использует локти, как наиболее пригодную для этого часть тела. Когда клюёшь носом в землю, колени в качестве спасительных косточек сразу как-то не рассматриваются. А у ладоней длинноват рычаг, можно банально не успеть их перевести в требующую немедленного участия область. Особенно если перед падением ты трагически взмахнула руками, как простреленный навылет, умирающий лебедь — крыльями, и ладони теперь по этой немудрящей причине парят чёрт знает где. Так что — да, локти. И задействует их Рутцен усердно, без какой-либо жалости к самой себе, щедро собирая землю на рукава свитера.
А звучащий рядом глухой перестук садового инвентаря обнадёживает: напарник решил продемонстрировать, что не одна немка такая нелепая и неуклюжая, а и он тоже не лыком шит.
— Нормально-я, — виновато бормочет Аделина, наблюдая за тем, как Эллиот зачем-то деловито отряхивает рукав её свитера. Болевой шок от приземлившихся прямиком на мизинец граблей? Бессознательная тяга к чистоте? Или просто бездумные движения рук? Рутцен предпочитает думать, что имеет место третий, безобидный и по-своему милый вариант. — Истерики-не-дождешься, — дополняет свой "отчёт" девушка. И, чтобы подняться на ноги, в качестве точки опоры выбирает так удачно подвернувшееся под руку тёплое колено Эллиота, кладёт на него ладонь и твёрдо пожимает, выталкивая саму себя вверх и сообщая по ходу действия: — Ой- да-пёс-с-ними. С-граблями. Потом-в-порядок-приведём. Когда-заносить-будем.

Эллиот от такой неожиданной работы опорой, на которую, впрочем, сам напросился, чуть не сваливается с корточек на такую не очень тёплую и, как уже было показано, очень любящую пачкать одежду землю. И даже не потому, что вот он такой слабак или Аделина ох какая тяжёлая оказалась, - тут-то всё в норме, что с Аделиной, что, слава Богу, с Фишером, - а просто неожиданно это было, хоть и не особо быстро, чтоб взглядом не уловить. Предупреждать надо, думает Фишер, чтоб подготовился, а то ишь ты какие выкрутасы делают, а он ещё приспосабливаться должен. Парень ещё, может, от упавших на мизинец, да и вообще на все пальцы почти, граблей не отошёл, голова замедлилась, не ловит связи из внешнего мира вовремя.
Впрочем, жаловаться Эллиоту не хочется - он вообще собой гордится, что так хорошо помог, даже ничего не делая.
Ещё б подняться с корточек, а то на уровне глаз находятся только коленки, спрятанные под потёртой тканью джинс. Голову же задирать - сложняк сложняком, ибо очень близко девушка стоит, да и просто не любит Эллиот это дело, голову задирать. Наклонить - да, а вот задрать вверх и долго так голову держать - увольте. Увольте и идите подальше, пожалуйста, Фишеру таких прелестей жизни не надо.

Поэтому он таки встаёт обратно в полный рост, отряхивая якобы успевшие наполниться всеразличной пылью и грязью джинсы, и запоздало отвечает на все реплики девушки: - Ну, во-первых, то, что ты нормально, меня радует. - И, чуть погодя, дополняет свою фразу, намереваясь разрушить и так трещащую по швам возвышенную чем-то непонятным - то ли романтикой неуловимой, то ли несвойственным теплом в холод - атмосферу: - Заботой меньше, что, впрочем, не помешало бы, а даже скрасило нашу затянутую уборку. Но лучше живая и здоровая, вот так. Во-вторых: прекрасно, что истерики не будет. А в-третьих: а что ж нам тогда, милая моя, делать-то? Вон сразу к музыке переходить? Я только "за", сама выбирай песни, доверяю свой плеер тебе, у тебя ж сегодня лимит неуклюжести закончился? Сразу говорю, за плеер обижусь так, что мама не горюй. И вообще - мне уже надоело ворочать языком, что-то я разболтался, поэтому давай там, смотри, что хочешь послушать. Песен море, океан даже, хоть я и пытался что-то из них удалить, только не смог.

И, пообещав себе больше столько не ворочать языком, который от непривычки определённо пытается ссохнуться и исчезнуть, Эллиот нашаривает в кармане джинс плеер, отделяет от него наушники и передаёт эту маленькую вещь Аделине, надеясь, что всё и правда с ценнейшим сокровищем будет хорошо.

Пока Аделина поднимается, ей в какой-то момент мерещится, что Эллиота она сейчас опрокинет — то ли девушка так старательно цепляется за коленку парня и сжимает сильнее, чем требуется и чем позволяют правила приличия, то ли просто Фишер не привык, что какие-то, по сути, посторонние, три минуты всего как знакомые девушки будут так бесцеремонно хватать его за ноги. Причём второй вариант похож на правду куда больше первого.
— Не-упади-чудо, — улыбается Рутцен. И разводит руки, как будто собирается в случае необходимости ловить Эллиота в свои широко распахнутые объятия. Впрочем, надобности в таких мерах нет, Фишер на своих ногах стоит более-менее твёрдо. И вроде как повторять подвиг Аделины и целовать носом землю не планирует.
— Это-круто. Что-ты-так-рвёшься-к-музыке, — хихикает немка, целомудренно прикрывая рот ладошкой. И серьёзно объясняет: — Но-переносом-инвентаря-не-отделаемся. Подметать-внутри-надо. Будешь-брать-веник? Или-тебя-избавить?
Последние два вопроса Рутцен задаёт совершенно искренне, без каких-либо задних мыслей, сложных подтекстов и так далее. Немке кажется, что вымести из сарая пыль — задача не такая уж сложная и неподъёмная. Вполне можно с этой задачей, особенно не напрягаясь и не привлекая дополнительных рук, справиться в одиночку. Чего уж тут предстоящие подвиги-то преувеличивать.

На хихиканье девушки давший себе обещание сегодня больше не привышать норму слов в минуту Фишер только важно кивает, мол, да, рвусь к музыке я всегда и постоянно, вообще крутой чувак, любите меня и уважайте, разрешаю не восхищаться. И то, что Эллиот решает не комментировать не особо жаждущие этих самых комментариев фразы, его очень даже спасает от ещё одной порции неприятия Аделины, с которой в кои-то веки всё в отношениях начало уходить с холодного минуса и становиться даже выше нуля. Молчать, на самом-то деле, очень удобно, когда это ещё можно делать. Лишнего ничего не сболтнёшь, не обидишь, не рассердишь. Красота. И Эллиот сейчас ею пользуется.

Поняв, что плеер в ближайшие минуточек десять брать у него из рук не будут, парень возвращает маленький, но любимый плеер на место, то бишь в карман тёплых джинс, и начинает раздумывать над вопросом избавления его от метлы, насколько он правильно понял, смысл которого его не сказать, чтобы озадачил. Совсем не озадачил, на самом деле. Тут и так всё ясно.

Если брать всем так полюбившиеся для примера выбора весы, - да-да, те самые, у которых чаши по сторонам на ниточках висят, а посередине ножка, часто тонкая и красивая, - то на одной чаше будет лежать Хорошее отношение к Аделине, к которой теперь надо и присоединиться, чтобы уберечь от ещё какой глупости, которые больше любит совершать Эллиот, чем девушка, а на другой чаше такая же Лень, которая ходит хвостиком везде и всюду, отгоняя от важных дел.

Мизинец левой ноги и большой палец правой снова ноют от воспоминаний о не очень милосердных граблях, причисляясь к чаше с ленью, и - она перевешивает.

- Избавить. Всё-таки избавить, - говорит Фишер, игнорируя надуманных и разочарованных Совесть и Хорошее отношение к Аделине, которые упорно твердят, что надо соглашаться дурню эдакому. Совесть, напоследок пнув парня со всей силы по затылку, уходит восвояси, разочаровываться дальше.

Каких-то неожиданностей в том, что парень решает с ндравными мётлами и вениками лишний раз не связываться, а пересидеть себе катаклизм спокойно в сторонке, Рутцен не усматривает. Всё нормально. Веники, они такие, непослушные и коварные. Аделина спокойно кивает — мол, да, пожалуйста, сиди не волнуйся, я сама всё сделаю, — и ныряет внутрь сарая, воевать там с затаившимися на полках армадами пыли.
С веником немка обращается достаточно невежливо и бесцеремонно. Без тени сомнения колотит прутьями по деревянным полкам, используя веник вместо тряпки. Пыли внутри сарая не так уж и много, но разрушительными стараниями Рутцен она начинает клубиться в воздухе, словно девушка вместо безобидной постройки для хранения инвентаря по ошибке забрела в жерло вулкана. То и дело Аделина вылетает наружу, чихая, отчаянно встряхивая головой и распространяя за собой тонкий светлый шлейф из пыли. И почему-то, по какой-то неуловимой логике кажется самой себе похожей на моль. Осталось только, как в анекдоте, шубу утащить, чтобы дома съесть.
— Может-ты-магией-владеешь?— запоздало вопрошает Рутцен, выскакивая из сарайчика в очередной раз и описывая веником в воздухе отчаянные завитки в попытке стряхнуть с прутьев цепкую пыль. — С-воздухом-дружишь-например? — вот сама Рутцен - не дружит. Ни с какого боку. Но такой магической поддержке будет крайне рада. Жаль только, что не догадалась раньше спросить, все тогда стало бы еще легче.
Хотя — тпррру, стоп, отбой, преждевременной радости! Вполне возможно, здесь никто ничем не владеет. А Аделина уже разошлась вовсю, начала строить глобальные планы на розовые мечты.