Битва, сражение... война.

Стихи, верлибры, рассказы и вообще все эти литературные штучки, которые используют писатели и графоманы, - это, на самом деле, не по природе Элинор шло, а как-то далеко и, кажется, даже параллельно девушке. По этой части нужно к Хёну ходить, сама Фабре себя в ценители литературы даже ради прикола не записывала. А вот Матвей, спиногрыз такой, в эти ценители её записал. И ещё бонусом обязал прийти в беседку, чтобы и дальше ценила, в частности стихи, а не всю литературу целиком и полностью. Отговорки, которые получились какими-то тихими и робкими, что она всё это не ценит и не уважает, и знать почти не знает, что это такое и как оно вообще получается, были грубо и жестоко смяты и выброшены в урну, мол, "А я сказал - уважаешь". Даже спора, короче, не было, пойдёт Фабре слушать стихи или не пойдёт.
Элинор, конечно, чтоб непредсказуемым образом не облажаться и чуть-чуть хотя бы оценить всю прелесть, что должна на неё свалиться, допрашивала Хёна, долго и мучительно, что такое стихи, потом не слушала объяснения, переспрашивала, снова не слушала, а дальше уже как-то время поджимало, и пришлось наспех всю информацию, не вылетевшую из уха только потому, что застряла, склеить и куда надо поместить. Плохо подготовленный - всё равно подготовленный. Сразу зацепиться и не за что.
Слушать стихи Элинор уже приготовилась, в назначенное место пришла, а Матвея - нет. И вообще никого нет.
Вот и сидит теперь, надувшаяся, и пытается придумать двустишье хотя бы, посвящённое тому, какой Болотов, скажем, гад, что опаздывает, и какие вообще все гады по той же причине. То, что это, вообще-то, она просто раньше пришла, Фабре за оправдание всех остальных не посчитала и благополучно об этом забыла. А если бы кто-то и попытался ей на это указать, то в ответ получил бы негодование, что приходить надо раньше, так давно уже устаканилось в народе.

Поэт из Аурела всю сознательную жизнь был весьма приблизительный. Можно даже сказать, уровня "поэт на салфетке", когда все написанное никому не показывается, на свет никогда не выносится и даже в стол не отправляется, а исключительно остаётся дымиться и тлеть в пепельнице в том же кафе, где оно и породилось. Зачастую румын и свести рифму в стихотворении мог, только развалив и перетянув длину строк, из-за чего стихотворение становилось похоже на психованную гармошку: тут широко, там узко, а здесь вообще баян вот-вот порвется. И что с такими небогатыми творческими способностями побудило юношу принять вызов, было не вполне отчётливо ясно.
Вызов, кстати, и брошен был своеобразно. Парень, который слонялся по монастырю и всем, кто рифмовать умеет, предлагать "забить баттл", определённо запоминался - агрессивно-угловатый, с далеким от дружелюбного оскалом улыбки, но при этом удивительным образом не злой, с едва уловимой ленцой в словах и жестах. Но подкупила, откровенно говоря, не личность приглашавшего и не манера, в которой вызов был сформулирован - просто Аурел в тот день так по-чёрному бесился от того, что почти ничем не заполненные дни похожи на провалы, что согласился бы идти, даже если бы его позвали ласточкой прыгать с обрыва. А тут, смотрите-ка, мероприятие неожиданно мирное. Всего-то предложили помериться, кто лучше рифмует.
К беседке, назначенной местом конфликта, Аурел пришёл примерно вовремя, вооружённый парой листов бумаги и огрызком карандаша - салфеток для записи грядущих "нетленок" вовремя сыскать не удалось, но салфеткозаменители определённо требовались. Матвей, послуживший источником вызова, сам пока на назначенном месте отсутствовал. Зато на перилах уже сидела и отчётливо дулась рыжая девушка - вспомнив, как они с Матвеем договаривались позвать людей, которые определят, кто словоблудит лучше, Аурел, нехитро сложив два и два, пришёл к выводу, что эта девушка, видимо, должна быть секундантом со стороны Матвея. И, усаживаясь прямо на дощатый пол беседки, дружелюбно кивнул девушке: - Что, и тебе сюда согнали? Эта злая панда всем жить спокойно не даёт?

Рассуждать о том, что выделенный Болотову на раздаче ништяков талант оказался несовершенным и ущербным, имело смысл, тогда когда в ближайшем окружении находился кто-то конкурентоспособно гениальный. Когда же народ вокруг усердно претендует на то, что слово "рифма" им знакомо исключительно смутно и вообще они все могут быть критиками, но никак не творцами - предаваться самокритике и вовсе не имело никакого смысла. Напротив, требовалось срочно самоутверждаться - но опять же, в условиях всеобщей, почти опвальной непричастности к творчеству эта задача оказывается не из легких.
Первым делом Матвей разузнал, что стихи вроде как пишет один из мастеров - но переть грудью сразу на мастера даже и Болотову с его основательно развинченным чувством меры показалось слишком уж наглым действием. Парень ограничился тем, что шатался по монастырю и допрашивал всех учеников подряд - мол, кто рифмачит втихаря и готов этим мощным рифмачеством с Болотовым потягаться? Народ опять же долго отнекивался, но Матвей допрашивал и вслушивался в ответы внимательно. И в оброненное румынским парнем согласие вцепился клещом. Тут же договорился об условиях проведения поединка, о месте-секундантах-и-всяком-таком-прочем, затем деятельно отловил Элинор, как единственное в монастыре знакомое лицо, и ей тоже всю эту информацию бодро слил. А ты, мол, женщина, давай приобщайся к современной литературе и вообще давай будь моим секундантом. И на этом подготовку к дуэли со своей стороны Болотов гордо посчитал оконченной.
Когда Матвей к назначенному времени (ну, может, с легким опозданием) подгребает к беседке - Элинор и Аурел уже там сидят, взъерошенные, как беспокойные воробьи. И вроде как друг с другом сплетничают - во всяком случае, какие-то такие обрывки до слуха парня долетают.
- А злая панда все слышит, между прочим, - беззлобно скалится Матвей. Разваливается на скамейке и окидывает критическим взглядом сперва Аурела, потом Элинор: - А ча это вы так рано примчались? Тут предтурнирный банкет был, а я и не в курсе? А ча, на скамейках сидеть уже не модно? Выпендриваемся помаленьку?

Ничего нового окружающим Джулиет, пожалуй, не сообщит, если скажет, что она не поэт. И даже не критик. Просто заглянувшая по просьбе друга на огонек подруга. Поэтому ждать от нее сторогой критики на поэтическом поединке бессмысленно - бразильянка почти наверняка только тем и будет заниматься, что покрываться матовым румянцем и говорить "ой, как здорово, ну надо же!", даже не пытаясь вникнуть глубже и отличить, скажем, хорей от дактиля и все такое прочее.
Казалось бы, с таким набором знаний в судьи рваться не следует - да Диас, в общем-то и не рвется. И решение об участии в мероприятии девушка принимала сама. Просто вдруг на пороге комнаты возник Аурел - и очень настойчиво, архинастойчиво попросил побыть в этом мероприятии его "секундантом".
Дружба у Джулиет и Аурела необычная, дико начавшаяся и странно протекающая. Такая, где можно, не стесняясь и не таясь, размазывать по чужому плечу слезы вперемешку с соплями и не опасаться, что завтра выплаканные и выстраданные откровения разлетятся по монастырю птицами-сплетнями. Такая, где можно в самом неожиданном деле попросить помощи и не получить отказ - вот и в этот раз, когда Аурел возникает со своей внезапной просьбой, Диас давится удивлением, но отвечает все равно четким "да", не пытаясь сфальшивить ни в одной букве.
К беседке бразильянка подходит с легким опозданием. И, торопливо пересчитывая взглядом уже собравшихся людей, понимает, что она последняя и все только ее и ждут. Смущенно вздергивает плечи, негромко здоровается, проскальзывает в беседку - и не находит ничего лучше, чем, сминая юбку, тоже сесть на пол, рядом с Аурелом. Джулиет кажется, что представители одной стороны должны держаться вместе, даже если поединок несерьезный и дружеский.

Серьёзно и надёжно надуться, а также придумать хотя бы какое-нибудь совсем квёлое двустишье на тему гадов и Матвеев Элинор не успевает, потому что все остальные, которых тут уже собрались проклинать так, что должен в результате узел из языка завязаться, каким-то магическим совершенно образом понимают, что спешить вообще-то надо, и, впрочем, спешат. Один за другим, змейкой почти, приходят в беседку, давая наглядеться на одного нового человека всего минуты две от силы, уже посылая ещё кого-то.
- Эта злая панда даже с мнением других не считается, - охотно жалуется Элинор, сразу посвящать нового и миленького очень знакомого в то, что она тут совсем плоха и ужасна, не собираясь. Своей доверительной жалобой девушка пытается тыкнуть в Матвея укором, чтобы покаялся. Её ведь, по сути, и правда сюда "согнали", вот и не сказать по-другому даже.
Когда приходит, вроде как, последняя особа, то девушка с удовольствием замечает, что на скамейках сидеть, видимо, и правда уже не модно, и что на колкий вопрос можно ответить даже, да ещё и вполне хорошим таким, не скомканным и отстойным ответом, что она и делает. Ещё Элинор упорно кажется, что не одна она такой секундант, который в делах ничего не понимает и понимать толком не особенно собирается. Что же именно ей упорно это говорит, - интуиция, которая, по поверьям, у женщин встроена попадать в самую точку или яблочко, или надежда, что она тут не единственная почти ничего не понимающая дурочка - девушка решила не заморачиваться. Можно пока что свято и бессовестно уверовать, что она в своей неосведомлённости не одинока, а дальше уже как получится.
- Ты давай тогда тоже на перила залезай, чтобы вместе держаться, пример с других бери, - предлагает Элинор, сама слишком удобно устроившаяся, чтобы не полениться скатиться на скамейку рядом с Матвеем. И обдумывает, как бы так незадачливо и случайно боднуть Болотова, который и так совсем рядышком, в спину босоножкой и при этом не получить в ответ какой-то новый колкий достаточно вопрос.

- Ну, если бы эта панда была доброй, то она являлась бы самым обыкновенным представителем своего вида. Пушистым и плюшевым. А так наш монастырь является счастливым обладателем единственной злой панды на всю тибетскую фауну, - пожал плечами Аурел, в целом не находивший своего нового знакомого архизлобным и тотально неудобоваримым. Своеобразная и часто неделикатная манера общения - это ещё не признак главного злодея улицы и её окрестностей.
- Предпочитаю быть ближе к земле. Родимая держит крепко! - мотнул было головой румын, отказываясь тем самым переползать на более высоко расположенную горизонтальную поверхность. И только потом сообразил, что допустил стратегическую ошибку, с Элинор хором. Матвей производил впечатление человека, который вывернется ребрами врастопырку, но последнее слово оставит за собой - а тут у него это самое слово так бесцеремонно отобрали. Тут, пожалуй, война за последний аккорд предвидится, а начало дуэли отодвигается на неопределенный срок.
Присевшую рядом с румыном Джулиет, как всегда, карамельно-обаятельную и беззащитную, Аурел сперва поприветствовал коротким кивком головы, в который раз мимоходом жалея, что не такие у них с бразильянкой нежные отношения, чтобы можно было при встрече целовать девушку в тугую смуглую щеку. Но почти тут же румын встрепенулся и с укором вопросил: - Эй, ты что делаешь? Куда на пол села? На холодный? - и, лишний раз выражая своё неодобрение такому поступку бразильянки, Аурел легонько толкнул Джулиет коленом. - С ума сошла? Ну уж нет, давай поднимайся. Для кого тут скамейки по периметру понатыканы, а? - улыбнулся Аурел. И коротко толкнул девушку коленом ещё раз: мол, подъем-подъем, нечего морозить нижние девяносто.

- На перила? Ага, щас, уже лезу. Только сначала подушку постелю, чтобы заноз задницей не нахватать. Ча мне, делать больше нечего? - тягуче парирует Матвей, ощущая, как под ребрами вовсю колотится дух противоречия. Вот если бы все чинно сидели на скамеечках, сложа ручки на коленях - вопросов нет, Болотов бы полез на перила первый, да с криками, что оттуда лучше видно, ибо "высоко сижу, далеко гляжу". Но поскольку одна бесовка оседлала перила, а второй чёрт и вовсе развалился на полу, то Болотову в качестве противодействия остаётся только путь общественно одобряемый, сидения ровно на скамейке. И отстаивать его Матвей готов до последнего издыхания. - Чи скамейки для того придуманы, чтобы вы от них жопы воротили?
Впрочем, ответную пропаганду парень сворачивает, как только в беседке появляется секундант Аурела. И протяжным свистом выражает девочке своё восхищение, пристально разглядывая выгодно подчеркнутые юбкой длинные смуглые ноги и выставленные на всеобщее обозрение красивые колени. Матвей, конечно, подозревал, что у смазливого румына и подружки должны быть все как на подбор хорошенькие - но столь наглядной демонстрации этого тезиса никак не ожидал. Такие роскошные ноги - это, признаться, уверенная заявка на победу. Закончив рассматривать девичьи колени, Матвей разглядывает прилагающееся к этим коленям горящее румянцем смуглое личико. И опять же результатом осмотра остаётся весьма доволен.
- Ну так ча, дамы? Кто первая будет нам тему для графоманства задавать? Самая крикливая чи самая красивая? - интересуется Матвей, даже ради прекрасных девушек не пытаясь смягчить грубое звучание исковерканных слов. С вызовом коротко зыркает на Элинор, а потом переводит пристальный взгляд на смуглую подружку Аурела, подчеркивая, что вот лично Болотов уже выбрал, от кого хочет первую задачу слышать.

Джулиет, кажется, появляется в беседке аккурат в разгар какого-то спора, вряд ли очень важного, но от этого не менее невероятного. И, пытаясь по возможности не вмешиваться и остаться более-менее незамеченной, внимательно вслушивается в чужие реплики, стараясь определить, о чем белые господа изволят спорить. Но рассевшийся на скамейке парень, светловолосый, взхлохмаченный и с запавшими серыми глазами в окантовке тёмных кругов, уже изволит разглядывать бразильянку, а точнее, её ноги, да столь пристальным образом, что поневоле неловко становится. Диас не считает, что лучшее в ней - это её длинные ноги, но вынуждена признавать, что это и впрямь самая анатомически выдающаяся часть её тела.
В общем, Джулиет от такого внимания не столько млеет, сколько жестоко смущается. И пытается сесть так, чтобы Аурел её максимально заслонял - а румын именно в этот миг решает проявить несколько неуместную сейчас о девушке заботу. И требует, чтобы Диас пересела на скамейку.
- Сам на чем сидишь? Не на холодном полу? - с мягкой улыбкой возражает Джулиет, но послушно встаёт и пересаживается на скамейку. Вновь натыкается на пристальный взгляд живописно разукрашенного недосыпом парня - и, решив, что пусть уже смущается кто-нибудь другой, а лично с неё хватит, исполняет смертельный номер имени Шарон Стоун, эффектно закидывая ногу на ногу.
- А? Тему? - спохватывается Джулиет, припоминая, что Аурел и впрямь что-то такое рассказывал, когда звал судействовать. - Ну... может быть, что-нибудь про летний дождь? - и бразильянка вопросительно смотрит на свою рыжую коллегу - вдруг та пожелает тему подкорректировать или и вовсе изменить в корне?

- Морды друг другу бить будут! - безапелляционно решил Эмиль. - А девчонки, которые по бокам сидят, это эти, чирлидерши!
Правда, Эмиль не уверен, что он знает, что означает эффектное слово "чирлидерши". Но звучит оно невероятно круто. Рокочет, как надвигающийся поезд, попробуй с таким пободайся. И однозначно стоит того, чтобы задвигать его в беседу.
Про какую-то невнятную дуэль Эмиль подслушал чисто случайно - когда семенил за Аурелом, пытаясь догнать маминого ученика и рассказать ему какую-то сногсшибательную новость. А там как раз и выскочило это. Лохматое. И начало вызывать на дуэль. Миль от таких событий аж присел, разом растерял все заготовленные новости - и со всех ног помчался искать Романо. Рассказывать, что вот, блин, какие дела, блин, творятся в монастыре, блинский блин!
Романо, однако, ни на какие вопли не отозвался и из дома не вышел, только корчил страшные рожи из окна. Потом вышла Кристина и объяснила, что её младший братец за какие-то там грехи наказан (то ли подпалил в доме что, то ли просто дурень) и прогулки ему в ближайшие пару дней не светят. Тогда Миль, не расстраиваясь и особенно не заморачиваясь, Кристину и пригласил смотреть на дуэль. Она хоть и девчонка, но относительно взрослая и вроде как умная. Могла и оценить.
Дуэль оказалась назначена возле беседки у ручья. Точнее, почему-то в самой беседке. Эту местность Эмиль благодаря их с Фельтином и Дарси драконьим игрищам знал неплохо и уверенно указал место в кустах, куда можно безнаказанно залечь. И теперь Миль с Кристиной дружно там залегали. И тихонько, шепотом обсуждали и комментировали происходящее в беседке. Шепотом - чтобы их никто не запалил и из кустов не вынудил. Такой провал в планы не входил.

Залегать в кустах на пузе - это, с одной стороны, удовольствие ещё то. И похвастаться после таких подвигов чистым платьем и аккуратной причёской редко кому удаётся. Но с другой стороны, подглядывать и подслушивать - это всегда интересно, хоть и всегда невежливо. А когда рядом есть собеседник, с которым можно поспорить по поводу происходящего, интерес тут же возрастает в разы. С Эмилем, на взгляд Кристины, спорить было вполне себе можно. Главное, чтобы блондинистый мальчишка в запале орать не начал. Потому что тогда всю контору накроют и ликвидируют.

- Сам ты... чилдерша! - огрызнулась Крис, понятия не имея, что это слово означает, но заранее уверенная, что ничего хорошего. - В юбке - это Джулиет, моя тетя! И она очень хорошая! Чего ты обзываешься? И вообще, что за тяга к мордобою? Может, они ментальной магией будут сражаться. А девушки, это лекари. Пришли следить, чтобы никто никого в мозг слишком сильно не ужалил.

В свою версию Кристина верила намного больше, чем в Эмилеву. Хотя бы потому, что ногами особенно не помашешь, когда скамейки мешаются со всех сторон. А вот атаковать друг друга ментально - это получится без проблем. Каэтана вот вроде этим всем увлекалась и пыталась овладеть, и папа вроде как тоже в этой тонкой науке кое-что смыслил. Другое дело, что ментальная дуэль - занятие нединамичное. Следить там особо будет не за чем. И в этом плане версия Кристины, конечно, кругом провальная и нежелательная.

- Да на Тибете нынче чего только не водится, единственного и неповторимого, - соглашается Элинор. Корейских ушастых ежей, вроде, тоже свет много не видывал, а такие ведь - есть. Один экземплярчик девушка почти каждый день видит, хотя и в человечьем облике обычно.
Одной сидеть на перилах сначала кажется перспективой кощунственной и неважной, из-за чего уже все присутствующие рассматриваются как возможные соседи. В итоге на роль никто не подходит, но только не из-за того, что вот ни с кем из присутствующих делить перила не хочется - Элинор бы только и рада, если секундантка Аурела или сам Аурел присоединятся перила ломать. Просто румын уже, приглашение приняв на себя, отказался, а девушку и так заморочили пересаживаться повыше - а если она и на перила полезет, если захочет, конечно, то можно и на крышу звать, чтобы продолжить цепочку пересадок.
Элинор даже подумывает о том, чтобы всё-таки самой скатиться на скамейку, но на ней Матвею компанию составила уже бразильянка, и этот вариант жестоко откидывается в небытие - там её даже не заметят, на красавицу смуглую пялясь. А с перил можно много чего увидеть со здоровского вообще ракурса и не напрягаясь: например, как Аурел эту красавицу смуглую мягко толкал коленом, или же как всё та же смуглая красавица за Аурела пыталась спрятаться. Смотреть Фабре предпочитает исключительно на румына и его подругу - Матвей, он и так рядом совсем, никуда вроде не собирается и ничего почти не делает, кроме как ворочает языком и строит грубоватые фразочки.
- Да ничего я и не крикливая, - возмущается Элинор и легонько пинает таки Болотова в спину - незатейливо и случайно в итоге, конечно, не получается, но результатом француженка остаётся вполне довольна. На предложение Джулиет девушка соглашается, кивая ей головой, не собираясь, впрочем, даже как-то дополнять или менять тему. И ей почему-то хочется, чтобы Аурел сочинил что-то тёплое и радостное, а Матвей, наоборот, - холодное и тоскливое. Но это уже так, предпочтения и ограничения пошли, которые при себе лучше оставить - француженка вообще в обиде на такой явный недостаток внимания, будет молчать и дуться.

- Но-но, стрелки не переводи! - усмехнулся Аурел. И демонстративно растянулся на полу у ног бразильянки, не преминув поправить девушку: - Я лежу! А лежать на холодном - это закаливание!
Ну, и плюс бесценное умение подтасовывать и передергивать факты. На таком навыке можно уехать очень далеко, если постараться, и переплыть весьма многие лужи, в которые по причине своей же близорукости и плюхнулся.
- А лёгких тем ты специально не ищешь, да, хорошая моя? - улыбнулся Аурел, глядя на Джулиет снизу вверх и одним глазом. С надеждой покосился на Элинор - может, та пожелает задание слегка видоизменить? - но никаких коррективов не дождался и с обреченным видом подтянул к себе бумагу, вооружившись огрызком карандаша. Словосочетание "летний дождь" упрямо желало вызвать в мозгу ванильно-плачущие и тошнотные ассоциации, от которых румын отмахивался всеми четырьмя конечностями. По мнению парня, лучше способа слить эту дуэль, чем построить стихотворение на ворохе замыленных и замасленных штампов, просто не существовало. Аурел попытался дополнительно усложнить самому себе задачу, бегло расчертив на листе тяжелую для построения форму стихотворения и уповая на то, что мозг от такой работы разомнется и перестанет выдавать на-гора кучу затертой ерунды. И оно, что самое удивительное, вроде как сработало.
Завершив возню со своим творчеством, Аурел вопросительно взглянул на Матвея - мол, ну, кого первого швыряем на амбразуру? - и, убедившись, что трепетное право сдаваться первым соперник не оспаривает, негромко зачитал со своего уже основательно исчерканного черновика:
В этой реальности каждое лето я помню как дождь,
Помню градом упругих "за что?", " почему?" и "как долго?",
Вместо истины пляшет под сердцем синдромная дрожь -
Подгоняй её блещущей стаей вопросов-иголок.
Если лето сольется с весной, забывая тепло,
Если осени станет сестрой, в водопад переплавясь,
Я раскрою ладони - согреть ледяную усталость,
Нашептать ей, что снова когда-нибудь станет светло.
Хоть надежд нестареющий лик утопично хорош,
В канцелярии неба - сантехника сношена напрочь
И подтеков оскал не исправить, не высушить за ночь,
Небосвода провал с Марианскою впадиной схож.
Год разорван на воду и лёд хороводом осадков.
В этой реальности каждое лето похоже на дождь.
Сопровождать чтение ремарками вроде "ну вот, вышла тут такая фигня, а вы уж не серчайте, послушайте" Аурел посчитал глупым, смешным и детским - но в глубине души, откровенно говоря, примерно так себя и ощущал. И совершенно не был уверен в силе собственных стихов - а судя по уверенной физиономии Матвея, наличие плотной, крепкой силы этим строчкам ой как не помешало бы.

Самая красивая не ломается, от титула не отказывается, не выпендривается на пустом месте и вообще ведёт себя так, что любо-дорого, многим девушкам бы у неё поучиться. Но при этом смуглая красотка ухитряется в качестве противопехотной мины подложить состязающимся поэтам совершенно неудобоваримую тему, ну просто клейма ставить негде, какая дрянь.
- Дождь? А ча именно летний, осенний мы все презираем за глухой и беспросветный депресняк? - колко интересуется Матвей. Тут же зарабатывает от Элинор ощутимый пинок под лопатку, связывает этот втык совершенно не с тем вяком, с каким следовало бы, и поспешно исправляется: - Не, ну дождь так дождь! Осилим и эти дебри! Ча мы, немощные рифмоплеты какие?
Над строчками Матвей думает не слишком долго, вытягивая в строку едва ли не первое, что соглашается зарифмоваться. И очень скоро таким макаром получает двенадцать бодрых, к бою готовых строк. Но пускать их в дело не спешит, а с не обязательной вовсе вежливостью зачем-то уступает Аурелу право первой декламации. Как оскорбленной стороне, видать.
И весьма неплохо огребает по зарвавшейся наглой морде чужими четырнадцатью.
Что в него сразу швырнут такую тяжелую артиллерию, как сонет, Болотов не ждал вообще никаким боком. Потому что сонет - это же фу ваще, переоцененная форма со сбивающимся узором рифмовки в конце, который на тяп-ляп не сопоставить, а нужно сидеть и вымучивать. Аурел, тем не менее, каким-то магическим поистине образом ухитрился успеть необходимый мученический обряд пройти и запутанную рифму на последних строках получить. Так что Болотов уже готов вот-вот уверовать в то, что первый раунд за румыном - но лап без борьбы не опускает и с нажимом зачитывает своё скоропостижное творение:
на меня обрушивается небо -
не подставить плечи и не спасти.
небосводом раньше придавлен не был,
и теперь мне с небом - не по пути.
на меня обрушиваются слёзы -
не краснеют сотни небесных глаз
и рыдают долго, рождая грозы,
принося потоп и раскисший джаз.
я же не любитель такой погоды,
только летний плач в каждый месяц вхож.
чем крепить дырявые неба своды?...
на меня обрушивается дождь.
Последнюю точку Матвей вколачивает голосом особенно усердно. И, закончив декламировать, с вызовом зыркает на подрабатывающих нынче судьями девушек, безмолвно вопрошая: ну и ча, кого как расценивать будем? А свои познания в предмете как представим, выпендриваться будем чи прибедняться?

Больше всего Джулиет боится, что предложенная ею тема храбрых рыцарей пера не устроит. И юношам, судя по всему, тема действительно не слишком нравится - оба тут же принимаются этот сорвавшийся с языка у Джулиет "летний дождь" комментировать. Аурел - мягко, с улыбкой, беззлобно, Матвей - более колко и жёстко. Пожалуй, если бы не такой своевременный пинок со стороны Элинор, договорился бы и до того, что тема - хрень полная, срочно её менять надо. Диас кивает француженке с благодарной улыбкой и замирает в благоговейном ожидании. Потому что вот сейчас, практически из ниоткуда юноши должны мистическим совершенно образом извлечь стройные и ровные стихотворения.
Пауза неожиданно затягивается, но Джулиет находит это вполне естественным. Стихотворение собственного сочинения - не та монета, которую можно легко и просто достать из кошелька. Диас сидит на скамейке, обняв собственные колени, и терпеливо ждёт. Любым неосторожным словом боится нарушить тишину и спугнуть чужое вдохновение. И наконец парни поднимают головы, кивают друг другу и начинают читать.
Джулиет оказывается в замешательстве крайне быстро. Оба стихотворения - гладкие, текучие, завораживающие, зацепиться толком не за что. Но, поразмыслив, Диас решает, что, во-первых, у Матвея меньше строк, и это можно зачесть как минус. Во-вторых, Аурел пользуется более замысловатой рифмовкой, что идёт стихотворению румына в плюс. И в-третьих, в стихотворении Матвея некоторые образы словно бы шершавые, а может, и нарочито неаккуратные. Джулиет высказывает всё это и смущённо заканчивает: - Так что мне больше нравится стихотворение Аурела. Прости.