Середина Осени - индивидуальные выступления

В монастырь снова пришел праздник. Чжунцюцзе, праздник середины осени. Давно уже переросший свое исконное сельское значение (общее для многих народов по всему миру) и ставший едва ли не вторым Новым Годом. Радостный, легкий, веселый. А раз праздник, стало быть, будут и угощения, и развлечения, и выступления. Его всегда ждали с предвкушением, с нетерпением, не только дети, но даже и многие взрослые. К нему готовились загодя и очень активно. И уж тем более в Линь Ян Шо. В этот раз многие обитатели и мастера монастыря обещали подготовить что-то особенное и Шэ рассчитывал на действительно прекрасное зрелище.

Погода выдалась в самый раз - довольно теплый для осени и очень солнечный день - чего еще пожелать для хорошего праздника?

В назначенный час настоятель, одетый в белые праздничные одежды в сопровождении старших мастеров монастыря спустился со ступень Храма к собравшимся обитателям и гостям Линь Ян Шо. На площади стоял гул, но все звуки смолкли, стоило только прозвучать удару колокола.

- Доброе утро, друзья, - громко произнес Ирбис, стараясь, чтобы его голос был хорошо слышен всем, - я очень рад приветствовать всех вас на нашем празднике. Я искренне поздравляю каждого из вас и желаю богатого и сытого урожая и года. Пусть свет прекрасной Чан Э освещает вашу дорогу и ваши сердца. Да начнется праздник.

Взмахом руки настоятель подал знак начинать выступления и сам направил взгляд на специально отведенную площадку, куда уже выходил первый участник.

Ши Ньяо вышел на площадку для выступлений, держа в руке цзянь, украшенный красной кистью. На старшем мастере была шелковая форма храма, соответствовавшая его статусу в монастыре. Меч он держал за спиной в левой руке лезвием вверх. Ньяо поклонился собравшимся.

В честь праздника он решил показать один из тех стилей, которые казались забавными со стороны, но были очень эффективны и при этом сложны технически - пьяный цзянь. Особенность "пьяных" стилей - отсутствие равновесия в стойке, из-за чего движения мастера меча становятся непредсказуемыми и оттого особенно опасными. А залогом успешности этой техники была кристальная трезвость разума.

Ньяо выставил вперед левую руку и стал вращать ей, расшатывая собственную стойку. Цзянь за спиной небрежно сдвинулся лезвием назад, пропала устойчивость в ногах, и Ньяо сначала сделал шаг влево, затем шатнулся вправо, нанося удар мечом из-за спины по воображаемому противнику за левым плечом. Он занес правую ногу в сторону и вверх и, шатаясь, будто и в самом деле был мертвецки пьян, сделал несколько шагов, размахивая цзянем. Эти движения казались небрежными и беспорядочными.

Мастер обернулся вокруг своей оси, опустился на колено, отмахнувшись от воображаемого противника цзянем, затем выставил вперед правую ногу и несколько раз к ней склонился, держа меч над головой. После этого он поднялся на ноги, сделал несколько шагов в разные стороны и резко подпрыгнул, обернувшись в воздухе вокруг своей оси. Приземлившись, он продолжил двигаться в "пьяных" неустойчивых стойках, затем стал приседать, будто хотел встать на колени, и при этом отклоняться назад. Но колени мастера не коснулись каменных плит, в то время как его корпус оказался почти параллелен земле. Он резко выпрямился и бросился в атаку вперед, последний удар нанес с прыжком, из которого приземлился в низкий выпад.

Из этого положения Ньяо опустился на спину, затем одним прыжком поднялся на ноги и продолжил атаку. В этой части ката было больше технических элементов, касавшихся самого меча: вращения и смены хватов, перехваты цзяня из одной руки в другую, и все это на тех же как будто пьяных ногах. Мастер атаковал воображаемых противников, нападавших с разных сторон, и его меч двигался непредсказуемо и как будто небрежно. После нескольких атак Ньяо сделал кувырок вперед, оперевшись при этом на обе руки. Во время этой страховки цзянь оказался плашмя на земле, но затем взлетел в новую атаку из-за спины мастера.

Через какое-то время Ньяо выпрямился, пошатываясь, и выставил меч вперед. Он попятился, небрежно размахивая цзянем, остановился и резко упал на спину. Пролежав так мгновение, мастер резко поднялся на ноги уже с новой атакой, после которой выпрямился и снова поклонился, уже твердо держа меч в руке. После этого Ньяо уверенным шагом покинул площадку для выступлений.

Эрик чувствовал себя немного неловко, когда все же решился на это выступление. Он не хотел устраивать ничего грандиозного с перекапыванием центральной площади, древние камни которой были частью истории этого удивительного места. Он вышел на площадь и поклонился. На Эрике была шелковая форма мастера монастыря, как и на тех, кто выступал до него, но в ней он чувствовал себя также немного неуютно. Помощники вынесли низкий столик, на котором лежал металлический поднос и стоял глиняный горшок, закрытый крышкой. У столика они постелили циновку, на которой мастер сел на колени перед столом.

Он открыл глиняный горшок и высыпал из него на поднос золотистый песок, мелкий, как пыль. Эрик поднес обе ладони к кучке этого песка, и песчинки стали собираться вместе. Красная энергия Муладхары пронизывала их, опутывала и сжимала все плотнее, пока из песка не получился цельный камень, который поднялся вверх над подносом, но затем, когда Адлер отпустил энергию, упал со стуком на поднос и не рассыпался.

Тогда Эрик положил камень, похожий на кремень, на ладонь и задержал вторую ладонь над ним. Кремень начал нагреваться, сжимаемый все той же красной энергией Муладхары. Он сжимался, уменьшаясь в размерах, и менял цвет, становясь все более прозрачным. Через некоторое время на ладони Эрика оказался прозрачный кристалл, который блестел в лучах осеннего солнца. Это был кварц. Адлер положил его на поднос, встал, поклонился собравшимся и ушел с площадки, оставив ученикам убрать инвентарь.

Этот трюк был сложным даже для Эрика, и сейчас он чувствовал усталость, поэтому хотел посидеть и восстановить силы, пока будут продолжаться выступления других обитателей Линь Ян Шо.

Настала очередь Мэй. Она давно готовила это выступление и ей не терпелось наконец показать его. При кажущейся простоте, этот танец требовал сильнейшей концентрации и точности. Главное ничего не перепутать, но Фэн была уверена, что все получится. Помощники вынесли две большие корзины с опавшими листьями, а так же пару барабанов на небольшой стойке с лежащей поверх флейтой. Все было готово.

Фэн вышла на середину площадки, встав между корзинами. Одета она была празднично, но не в форму монастыря, а в небесно-голубое ханьфу, которое хоть и стесняло движения немного, зато выглядело куда привлекательнее и лучше подчеркивало фигуру. Да, иногда можно и нарядиться ради случая. Женщина взмахнула руками и сложив их в жесте почтения, мягко и плавно поклонилась зрителям. Пора было начинать танец.

Легкий поток ветра поднял в воздух невесомую бамбуковую флейту и та принялась медленно кружиться вокруг площадки чуть выше головы Мэй, играя чарующую, хоть и довольно простую мелодию. К ней присоединились барабаны, задавая ритм, движениям и мыслям. С ними стало легче - чем меньше. Шаг вперед, руки расходятся в приветственном жесте, затем в сторону, поворот, поклон.. Первые движения были простыми, только для того, чтобы снова привыкнуть к контролю. О самом танце можно не думать, тело подскажет. Мелодия громче, барабаны четче.

На следующем шаге поворот, взмах руками, и из корзин взмыли в воздух два желто-красных фонтана из листьев. Они словно два разноцветных потока разметались, и переплелись, почти скрывая танцующую Мэй. Мелодия громче, барабаны четче. Листья кружат в сказочном красочном вихре, флейта носится над головами, уже никто не может толком сказать, откуда доноситься мелодия, а Мэй танцует. Шаг, поворот, взмах, поклон, мелодия громче, барабаны четче.

Танец подошел к верхней точке, флейта надрывается изо всех сил. Снова шаг, поворот, взмах. И все стихло. Листья упали на землю, Мэй опустилась на колени, еле заметно переводя дыхание. Пауза, буквально на вздох. Флейта мягко опустилась к ней в руки и снова заиграла. Снова зазвучали барабаны. Листья взвились в воздух и разлетелись по корзинам откуда начали. Фэн поднялась и сложив руки в жесте почтения поклонилась зрителям.

Для этого выступления Шэн решила подготовить новую технику, связанную с тонким управлением пламенем, которая демонстрировала скорее мастерство, чем боевую мощь. Но технически то, что она задумала, было не легче, чем создание молнии.

Шэн вышла и поклонилась собравшимся. На ней была форма мастера монастыря, состоявшая из оранжевой шелковой куртки и черных брюк. Она сложила руки перед грудью, затем сделала шаг в сторону и перешла в позу всадника. После этого Шэн выставила вперед правую руку, и на кончиках её пальцев заиграли всполохи пламени. Шэн стала выписывать в воздухе иероглифы, заставляя их зависать на месте. Каждая новая черта требовала от неё концентрации энергии, потому что стоило сбиться дыханию, и ровные вертикальные строки могли рассыпаться, как морок.

危楼高百尺，

Шэн очень любила это стихотворение, как и вообще стихи Ли Бо. Он умел тонко играть на чувствах читателя, прямо и красиво описывая то, что чувствовал. Пусть он вовсе не был для Шэн родной душой, в некоторых его строфах она находила переживания, очень близкие своим собственным. А некоторые стихи могла перечитывать и перечитывать, считая их эталоном того, как в простой форме можно выразить сложное. И "Храм на вершине горы" для сегодняшнего выступления подходил как нельзя лучше.

Зрачки тигриных глаз сузились. Шэн старалась хотя бы периферическим взглядом контролировать все строки, каждый иероглиф, к которым добавлялись все новые. А пламя горело, сохраняя свою форму, подчиняясь воле тигрицы. И лишь после того, как в конце стихотворения была поставлена точка, Шэн позволила иероглифам вспыхнуть белым светом и растаять, оставив на пару мгновений след от дыма.

Шэн поклонилась и покинула площадку для выступлений.

Чина начали утомлять разговоры о том, что в зверином облике он окончательно ожирел и обленился. подумаешь, он весил почти на центнер больше дикого тигра, в тепличных условиях зоопарков бывало и не такое. И да, он охотился. Не часто, но все равно.

Старший мастер вышел в человеческом облике, чтобы поклониться. Он был одет в шелковую форму мастера монастыря, его волосы были собраны черной лентой на затылке. После приветствия Чин опустился на одно колено и принял звериный облик золотого тигра.

Хищный кот лениво потянулся и отряхнулся, пока ученики выносили необходимый реквизит. Показывать цирковой номер вольному тигру было неприятно, но Чин считал, что должен показать, что он до сих пор способен бегать и прыгать, несмотря на широкие бока.

Тигр запрыгнул на небольшую тумбу, умудрившись уместить все четыре лапы на небольшом пятачке. Он махнул хвостом и перепрыгнул на другую тумбу, размер которой был не больше, а стояла она метрах в пяти от первой. Третья стояла еще чуть дальше. И с этим прыжком тигр справился, тщательно прицелившись. Но сложнее было побороть инстинкты хищника, и один из смелых помощников зажег три огненных кольца, каждое из которых крепилось на штативе на высоте пары метров над землей.

Чин спрыгнул с тумбы, недовольно махнул хвостом и прижал уши, глядя на первое препятствие. Он собрался в боевую стойку и почувствовал, что задние лапы напряжены, как пружины. Прыжок, и золотой тигр преодолевает первое из огненных колец, лишь сорвавшийся со спины клок светлой шерсти тает в пламени. Второе, третье - все кольца сдались, и тигр отряхнулся, затем снова потянулся, ненадолго показал массивные белые клыки, но после этого сел, обвив передние лапы полосатым хвостом.

А в следующий момент на месте золотого тигра оказался Чин в человеческом облике. Он поклонился зрителям и ушел к остальным мастерам. Он был доволен собой, потому что как ни отрицал обвинения в свой адрес, прекрасно знал, что его альтер-эго разжирело и обнаглело в тепличных условиях. А сейчас он доказал, что не стал от этого слабее.

Сначала Тору не собирался принимать участие в выступлениях, посвященных празднику середины осени, но царящее в монастыре предпраздничное возбуждение захватило даже его, вызывая непривычное для японца желание принять участие в массовом мероприятии. Поскольку никакими талантами, кроме хорошего уровня владения традиционным самурайским оружием, Мотидзуки похвастаться не мог, вопрос о том, что именно ему демонстрировать перед обитателями монастыря, перед японцем не вставал, что значительно упрощало процесс подготовки.

На площадку для выступлений Тору вышел в традиционной синей кендоги и черной хакама, в которых обычно занимались мастера японских воинских искусств. За поясом он держал сразу и катану и вакидзаси, поскольку собирался не только продемонстрировать несколько форм работы с длинным мечом, но и показать, не претендуя на лавры Мусаси Миямото, как можно комбинировать работу с длинным мечом - дайто и коротким -сёто.

Для начало Мотидзуки решил показать несколько форм из нижней стойки, начав с той, которая имела не столько боевое, сколько ритуальное значения. Японец поставил колено левой ноги за землю, развернув его на сорок пять градусов влево, а правую ногу, тоже согнутую в колене, отвел, соответственно, в правую сторону, градусов на тридцать. Затем Мотидзуки резко выхватил из ножен катану и с подшагом вперед и прямо правой ноги обозначил рез, держа меч только правой рукой, по средней линии слева направо, словно подрезая сразу две ноги противника. Затем мужчина, проведя меч полукругом по правой стороне, завел его за голову и обозначил прямой удар сверху вниз, одновременно с этим в такт движению катаны отводя вправо и возвращая обратно правую ногу. Далее мастер меча повторил последнее движение, но уже с левой стороны и, напоследок положил левую руку тыльной стороной ладони на голову чуть выше лба, «прокатил» по ней меч, острием назад, словно поражая кого-то, стоящего за спиной и закончил последним прямым ударом сверху вниз.

После этого Тору показал еще несколько форм, выполняемых в нижней стойке, включаю ту, которая требовала наличия тренированных ног, поскольку, в процессе ее выполнения, нужно было подпрыгнуть и успеть выхватить меч и нанести удар до того, как ноги снова коснутся земли. Дальше Мотидзуки выпрямился во весь свой невысокий рост и продемонстрировал, как действовать в ситуациях, когда ты подошел к противнику настолько близко, что у тебя нет возможности для замаха и нанесения удара, а также показал, как по бликам на лезвии катаны, поднесенной чуть ли не к самим глазам, определить, что у тебя за спиной находится противник, вовремя развернуться и нанести ему удар.

Закончить же свое выступление японец решил попеременным вытаскиванием из ножен то катаны, то вакидзаси, ускоряясь во втором случае и замедляясь в первом, чтобы показать разницу в технике, выбор которой, как и самого оружия, определяется ситуацией. И наконец, оставив катану в правой руке, превращая ее в одноручное оружие, а вакидзаси - в левой, провел несколько попеременных движений, показывая так редко применяющееся одновременное использование дайто и сёто. На чем и остановился, поклонился зрителям и, позволив себе после этого немного расслабиться, покинул площадку для выступлений.

Раз уж втянулся в общее движение, нужно бы и самому что-нибудь показать - решил Айро и вышел на площадку вслед за юным японцем. Он не собирался показывать чудеса физической подготовки - возраст уже не тот. Да и танцы и музыка были как-то не в его стиле. Чаем всех напоить - это с удовольствием, но где взять столько чая для всей этой толпы, тут хватило бы на посетителей чайной ближе к вечеру. Оставалось только одно. Старик опустился на землю, сев в позу лотоса и сложив руки в молитвенном жесте. Первые несколько секунд он не двигался и ничего не делал, сосредоточившись на дыхании.

Вдох, выдох, вдох, выдох. Полной грудью, раскрывая легкие и наполняя Манипуру силой. Вдох, выдох, вдох, выдох. В дыхании сила Огня, в контроле дыхания контроль над стихией. Вдох, выдох, вдох выдох. Из широко раскрытых ноздрей старика уже вовсю валил пар, словно зимой, но вокруг было тепло. Вдох, выдох, вдох, выдох. Пора. Айро на глазах у зрителей вспыхнул, мгновенно превратившись в сплошной вихрь пламени. Оно казалось таким плотным, что его можно было коснуться и не обжечься.

Вдох, выдох, вдох, выдох. Вихрь крутится сильнее, пламя становится ярче и горячее, распаляясь, разрастаясь. Вдох, выдох. Вихрь взмывает вверх, принимая форму дракона. Огромная голова, украшенная парой спиральных рогов, роскошная грива, длинное тело. Он переливается всеми оттенками желтого, красного, синего, чешуя словно блестит на осеннем солнце. Вдох, выдох, вдох, выдох. Дракон взмывает над площадью, делает круг над головами, извиваясь и играя, затем спускается ниже, еще виток, затем еще один. Вдох, выдох, вдох, выдох. Зверь взмыл вертикально вверх и рассыпался искрами всех цветов радуги. А Айро, про которого все уже, наверно, и забыли. Поднялся на ноги, мягко поклонился зрителям и освободил место следующему.

Эльза, из-за свалившейся на неё обязанности украшать главную площадь перед праздником, на репетицию успевает еле-еле – а репетиция не короткая, постановка не простецкая и прогнать её целиком хотя бы один раз просто жизненно необходимо. Поэтому первые показательные номера Эльза и её маленькая, но гордая театральная команда пропускают, пока поодаль от главной площади заканчивают репетировать. Это, конечно, ужасно жаль, показательные от мастеров наверняка были интересные и эффектные – и Линдеманн ругает себя за то, что не догадалась заранее подойти, поставить на площади камеру и попросить кого-нибудь за ней приглядывать.
Ну, хоть к своему выступлению надо бы это сделать.
Эльза возится со своей техникой так долго, что ей кажется, её должны показательно убить за такую затянутую подготовку. Сперва Линдеманн устанавливает и настраивает на краю площади камеру и поручает близстоящей ученице следить, чтобы камера стояла, не падала и смотрела туда, куда её направили. Потом Эльза выносит в центр площади три высоких стула, на которых они с девушками репетировали и которые временно утащили из чайного домика, и ставит их в круг, спинками друг к другу. В завершение немка кладет в центр образованного спинками стульев круга свой смартфон, к которому подключен небольшой динамик, и включает на нем приготовленную специально для выступления музыкальную дорожку. Трек собран Эльзой в деревне из нескольких разных музыкальных файлов, и в его начале есть небольшая пауза – которой как раз хватает для того, чтобы девушка успела сесть на стул и сложиться вдвое, лечь грудью на колени и свесить руки вниз. А потом, под зазвучавшую из динамика музыку, Эльза, не поднимаясь со стула, начинает танцевать всем телом – медленно растёт вверх и отвлекает на себя внимание публики, пока Лавиния и Кортни идут к ней от краёв импровизированной сцены.
Несмотря на то, что Эльза представляет писателя, поверх уместных чёрных брюк на ней надета неуместная юбка в пол, которая требуется для финального трюка. Юбка скрадывает движения длинных ног, поэтому особенно старательно Линдеманн танцует руками и корпусом, выбирая здесь всю доступную ей выразительность. К наступающей довольно скоро выразительной точке в музыке Эльза успевает полностью выпрямиться, откинуться на спинку стула и отвести руки назад. Словом, полностью подготовиться к тому, чтобы в представление вступили Лавиния и Кортни.

Лавиния в театральных постановках никогда раньше не участвовала - в школе её гоняли в основном по спортивной линии и тем и ограничивались. Поэтому, получив предложение выразительно почитать стихи перед всем монастырём, Ортега сперва обалдела и сказала, что она таким вообще-то не занимается. Совсем. Потом минут пять послушала уговоры и согласилась.
Когда ещё тебя, дурочку косноязычную, стихи читать позовут, в самом-то деле.
Пока Эльза плясала на стуле, Лавиния вместе с Кортни шагала к ней от края сцены, стараясь и не чересчур спешить, и двигаться не слишком медленно, чтобы как раз оказаться в нужное время в нужном месте. Одетая в чёрное платье, Лавиния несла в руках печатную машинку - чёрт немку знает, где она её раздобыла, но вот притащила откуда-то и, судя по тревожному воркованию немки, раритет следовало не разгрохать, а вернуть в целости и сохранности. Подойдя к распластавшейся по стулу Эльзе слева, Лавиния описала печатной машинкой в воздухе размашистый полукруг, позволяя Кортни подхватить её с другой стороны. Девушки вместе опустили печатную машинку Эльзе на колени, после чего Лавиния села на стул, достала из рукава трубку и картинно замерла с трубкой у губ. Курить Ортега не умела, на любила и не собиралась, но ведавшая реквизитом Эльза уверяла, что трубка ей страшно нужна для образа. Что ж, пусть будет.

Кортни, всегда считавшая свои актерские таланты выдающимися, но недооцененными, в первый миг недоверчиво расхохоталась, когда её вдруг всё-таки оценили и пригласили участвовать в постановке. Мама, я буду читать настоятелю стихи! Ещё и на стул встану! Правда, как только Янг взялась озвучивать свои фантазии, немедленно выяснилось, что никакого "на стул встану" не будет. Что у постановки уже есть режиссёр, у режиссёра есть своё видение того, как постановка должна выглядеть, и нефиг поперёк режиссёра лезть. Причём сообщила это всё Эльза таким ровным и уверенным тоном, что у Кортни даже возразить толком не получилось. Ну вот как такому загляденью возразишь, а.

Оказалось, правда, что супротив режиссёра вообще ни в чем лезть нельзя. Кортни желала представлять свою роль в нежном розовом цвете - Эльза ей в этом отказала, обрядив девушку в красно-белое. Кортни пожелала к костюму хотя бы розовую розу - и в этом ей было отказано. Разве что на розе они с Эльзой под конец жаркого спора кое-как сошлись. Но окрас цветка от розового был со всей очевидностью далёк.

Двигаясь под музыку вместе с Лавинией, Кортни подошла к Эльзе, только не с левого, а с правого бока, подхватила в воздухе печатную машинку, помогая Лавинии поставить агрегат Эльзе на колени, а потом торопливо заправила в машинку два листа бумаги, для плотности. Закончив с этим приготовлением, Кортни села на стул, вынула из-за подвязки пунцовую розу на длинном стебле, красиво обняла цветок, приникнув к нему щекой, и тоже замерла на стуле в картинной позе, ожидая своей очереди читать.

Эльза больше всего боится, что девушки опоздают, и получится неловкая пауза, во время которой немка будет тупо сидеть на стуле с запрокинутыми руками. Но нет, Лавиния и Кортни появляются вовремя, и дело обходится без неловких пауз. Эльза опускает руки на клавиши печатной машинки, секунду сидит неподвижно, подчиняясь паузе в музыке, а потом начинает печатать по громко щелкающим клавишам и произносит вслух, как будто диктуя самой себе:
– Ведомство литературы, как известно, отпускает
Издательствам республики бумагу,
Столько-то и столько-то центнеров дефицитного материала
Для издания желательных произведений.
Желательными
Являются произведения с идеями,
Которые ведомству литературы знакомы по газетам.
Такой подход
Должен был бы, учитывая особенности наших газет,
Привести к большой экономии бумаги, если бы
Ведомство литературы на каждую идею наших газет
Пропускало по одной книге.
В этом месте Эльза делает многозначительную паузу. Отнимает руки от клавиш, сцепляет их под подбородком и печально улыбается:
– К сожалению,
Оно легко посылает в печать все книги, пережевывающие
Одну идею наших газет.
Таким образом,
Для произведений некоторых мастеров
Бумаги не хватает.
Эльза читает медленно и торжественно, печально, как эпитафию. Останавливается и, чувствуя, что пауза затягивается, сдерживается, чтобы не начать нервно коситься в сторону двух других чтиц: ну вступайте уже. Чего тянут?

Лавиния, очередь которой читать наступала сразу за Эльзой, слегка затянула с чтением потому, что торопливо и судорожно думала. Сперва девушки брали в выступление балладу, которую должна была читать Ортега, полностью, поэтому Лавиния учила её целиком. Потом Эльза решила, что это получается слишком длинно и местами резковато, поэтому часть четверостиший надо выкинуть. И теперь у Касерес никак не получалось вспомнить, что же именно они выкинули.
Ай, ладно, на ходу разберется. Тем более что уж первое-то четверостишие они явно оставили.
- Четыре года длился бой,
А мир не наступал.
Солдат махнул на все рукой
И смертью героя пал.
Эльза зачем-то требовала от Лавинии испанский акцент при чтении - у Ортеги же акцента почти не было, но девушка старалась, давила его из себя и яростно и мрачно напирала на слова. Режиссёр большой, ему видней.
- Однако шла война еще.
Был кайзер огорчен:
Солдат расстроил весь расчет,
Не вовремя умер он.
На кладбище стелилась мгла,
Он спал в тиши ночей.
Но как-то раз к нему пришла
Комиссия врачей.
С этими двумя четверостишиями проблем не было: они сюжетообразующие, их выкинуть из рассказа Эльза явно никак не могла. И со следующими была примерно та же история. Правда, там Лавиния немного подвисла, вспоминая, какое слово произносить дальше. Совсем же простое слово, особенно на фоне некоторых с ним соседствующих, но именно оно почему-то попыталось безвозвратно выскочить из головы и всё испортить.
- Вошла в могилу сталь лопат,
Прервала смертный сон.
И обнаружен был солдат
И, мертвый, извлечен.
Врач осмотрел, простукал труп
И вывод сделал свой:
Хотя солдат на речи скуп,
Но, в общем, годен в строй.
Последние слова Лавиния постаралась произнести особенно мрачно, подчеркивая их жестокую важность. А вот дальше засомневалась: выкинули они идущую следом маленькую лирическую вставку или нет?
Ладно, пусть остаётся.
- И взяли солдата с собой они.
Ночь была голубой.
И если б не каски, были б видны
Звезды над головой.
Эти строчки Лавиния произнесла чуть мягче, сбавляя накал - а в следующих четверостишиях навалилась по новой:
- В прогнившую глотку влили шнапс,
Качается голова.
Ведут его сестры по сторонам,
И впереди — вдова.
Трубы играют – чиндра-ра-ра,
Реет имперский флаг…
И выправку снова солдат обрел,
И бравый гусиный шаг.
Два санитара шагали за ним.
Зорко следили они:
Как бы мертвец не рассыпался в прах —
Боже сохрани!
Во второй половине стихотворения Лавиния откровенно путалась. Большая часть выкинутых четверостиший была именно что во второй части стихотворения, и у Касерес так и не отложилось толком в голове, что они оставляли, а что - нет. Получалось, Лавиния сейчас практически резала стихотворение по живому на своё усмотрение. И вполне возможно, что не угадывала.
- Они черно-бело-красный стяг
Несли, чтоб сквозь дым и пыль
Никто из людей не мог рассмотреть
За флагами эту гниль.
Оркестра военного треск и гром,
Литавры и флейты трель…
И ветер солдата несет вперед,
Как снежный пух метель.
Шумливой толпою прикрыт его путь.
Кругом загорожен солдат.
Вы сверху могли бы на солдата взглянуть,
Но сверху лишь звезды глядят.
Единственное, что Ортега помнила абсолютно твёрдо - что самую-самую концовку они вырезали. Закончив читать, Лавиния немедленно загнала трубку в угол рта, симулируя затяжку. С балладой покончено, какое облегчение - остальные доставшиеся девушке стихи были заметно короче и проще. Самое трудное уже позади.