Змейка в клубок свернулась безвольной ниткой

Яшви ничего не сказала в ответ. Она запела. Это было очень неожиданно, но Сонгцэн почувствовал, будто её голос выворачивал его душу наизнанку. Снова заставляя вспомнить и почувствовать ту боль, что он чувствовал сегодня. Когда только услышал о гонце и до последнего не верил, что Майи нет в живых. Когда видел окровавленные тела во дворце Сурикатов, когда ему сказали, что её нашли, и он все равно пытался найти причины не верить. Не верить до тех пор, пока сам не положил Майю на погребальный костер и не укрыл её белым саваном. И чувствовать, как пламя забирает то, что он считал своим будущим.

Он был одержим эти дни. До отъезда Майи они очень много времени были вместе, он считал, что ему очень повезло, что именно она стала его невестой. Они могли сутками болтать обо всем на свете. Голос Яшви будто заставлял его вызывать в памяти все, что там хранилось о Майе, что он копил эти дни, что вспоминал вечерами. Это было очень больно, еще больнее, чем представлять свое сознание в виде зеркала.

И Сонгцэн почувствовал, как по его щеке скатилась слеза, затем еще одна. Эти слезы были горячими, горькими, невыносимыми. Было немыслимо, что Яшви сейчас их видела, но он не встал со своего места и не отвернулся.

Она пела долго, и в тишине комнаты хорошо слышала эхо своего голоса. Она знала, что сейчас ее слушает не только Садхир-джи, но и те, кто был в холле за дверьми его покоев. Что они ловят каждое слово, может быть, даже понимают слова, которые она лишь знала, но не могла перевести, но пела она не для них. Она пела для принца, стараясь унять его боль. Она пела для себя, надеясь, что это уймет и ее боль, поселившуюся в ней, как она думала, с того момента, как она увидела принцессу в одном из залов дворца, но на деле она поселилась намного раньше, наверное, тогда, когда ей в лицо впервые произнесли “бокши”, а в спину полетел камень. Или еще раньше, когда горело на погребальном костре тело ее бабушки, а прах затем высыпали в реку. От нее осталась только немного уродливая кукла с нитяными волосами и вышитыми нитками лицом и эта песня, которую Яшви всегда считала колыбельной и пела, чтобы успокоить детей.

Она не поднимала головы, и последние слова колыбельной вскоре потерялись в тишине. Яшви замолчала. Глаза щипало, в горле снова был комок, но девушка не проронила ни слезинки.

- Бабушка пела ее мне, когда я была маленькой, - сказала она. Дед привез ее из Монголии, заплатив ее отцу, а потом умер, оставив ее с детьми на руках, Яшви его никогда не видела. А несколько лет назад умерла и бабушка.

Сонгцэн не перебивал Яшви, он позволял себе прочувствовать все то, что поднималось в его душе в ответ на её голос. Он не понимал слов песни, но её звучание добиралось куда-то глубоко, где копилась камнем затаенная боль, заставляя эту боль выйти наружу мыслями, дрожью, слезами - всем тем, что принц королевских кобр очень не хотел бы показывать кому бы то ни было. Яшви казалась ему существом из иного мира, способным чувствовать слишком тонко и слишком точно. Он бы тоже назвал её бокши, но с уважением, а не с желанием бросить в неё камень. Она была воплощением какой-то особой магии, о которой он никогда не слышал.

Песня затихла. Сонгцэн внимательно посмотрел на Яшви. Он не стал вытирать слезы, ждал, когда они высохнут сами. Он долго молчал. Не знал, что сказать. Он был поражен тем, как Яшви сейчас заставила его все это прочувствовать и пропустить через себя. Но стало легче.

- Спасибо, - сказал Сонгцэн и кивнул.

Яшви нашла в себе силы едва заметно улыбнуться, но продолжала смотреть вниз. Ей казалось, что если она посмотрит на принца, то сама не сдержит слез, а она не привыкла кому бы то ни было их показывать. Кроме старой уродливой куклы. Тугой комок в груди немного отпустил, сполз куда-то вниз в живот, но остался там. Наверное, он теперь всегда будет с ней.

- Мне нужно идти, Садхир-джи, - сказала Яшви. Она нашла взглядом свою чайную чашку, и чая в ней было только лишь наполовину. Они и так здесь задержалась, вряд ли это будет по нраву Прие-джи. Солнце давно село, но в покоях принца горели свечи, уже горевшие тут до того, как она пришла. - Уже поздно.

Она не могла оставаться в покоях принца дольше положенного приличиями, чтобы не вызывать больше слухов, чем и так расползлось по дворцу. Наутро дворец и комнаты служанок и наложниц будет распирать от сплетен, а Яшви не любила быть в центре внимания. Это всегда плохо заканчивается.

- Пожалуйста, съешьте эту лепешку наан, - попросила она, слегка подвинув тарелку с лепешками ближе к принцу. - Прия-джи огорчится, если узнает, что вы ничего не ели вечером.

Прия-джи волновалась за принца. Яшви не знала, какие между ними отношения, а спрашивать у других девушек не желала, но Прия-джи беспокоилась, поэтому и посылала всех по очереди с ужином к Садхиру-джи. Она была очень добра.