Всепрощение

- Насилие не имеет ничего общего с изменой, - заметил Сонгцэн.

У него были довольно идеалистичные представления об отношениях, которые оправдывались лишь тем, что подобные требования он предъявлял, в первую очередь, к себе. Он был уверен, что воли человека достаточно, чтобы, выбрав одного партнера, не предпочитать ему других. И не потакать сиюминутным увлечениям и влюбленностям, предавая отношения, в которые готов вкладываться всю жизнь.

Но эту тему он не стал развивать вслух, заметив, что Яшви о чем-то задумалась. Он встретился с ней взглядом, когда она на него посмотрела, и сейчас выражение её лица изменилось. Она была удивлена или потрясена, что с тибетскими лисами случалось редко.

- То видение, в котором говорится о великом хане? - спросил Сонгцэн.

Яшви не знала, как считать правильно. До этого она об этом даже не задумывалась, а прошлую попытку принудить ее к близости каким-то незнакомцем восприняла несколько иначе. Она не была замужем, не планировала выходить замуж и вообще считала, что отношения обойдут ее стороной, потому как и сама в них не лезла. и была куда менее гордой, чем сейчас. Странно, но она только сейчас вспомнила о чем-то похожем и случившимся даже меньше года назад. И с одной стороны ей хотелось обелить себя, потому что чувство порочности и грязи было слишком сильным, а с другой, все лучше понимала, что для нее насилие и измена примерно равноценны по своей сути. И даже пытаясь принять во внимание точку зрения Сонгцэна, Яшви не удавалось отделаться от мысли, что в произошедшем есть и ее вина тоже. Просто уже за то, что с ней это случилось. Она не представляла, как теперь разрешить себе прикоснуться к принцу.

- Да, - ей было намного проще говорить об этом, чем о том, что она чувствует и как себя ощущает. - Мы с самого начала думали, что придет Великий Хан и объединит всех Лис, и они преклонят перед ним колени. Но Лисы никогда не опускаются на колени. Я думаю, духи имели в виду совсем другое. Что придет кто-то, кто заставит Лис опуститься на колени, и это объединит их.

Сонгцэн задумался над словами Яшви. Она лучше, чем он, знала нравы и традиции кочевников. Но сейчас было похоже, что она правильно толковала то, что видели шаманы.

- Если так, то шакалы как раз могут стать поводом для вас, чтобы объединиться, - сказал Сонгцэн. - Поговоришь об этом с Алахчит?

Шаманы советовались между собой, но Сонгцэн считал, что Алахчит стоило знать о таких вещах раньше. Она была умной девушкой и знала, какой жизни хотела для своего народа. Её отец и брат, возможно, к этому времени добились бы большего, но именно шакалы не оставили им шансов проверить эту возможность.

Он подумал о том, что сейчас стоило позавтракать или выпить чаю, но Яшви сейчас было не до того. В её шатре он не знал, были ли какие-то продукты, а идти к эме самому считал невежливым.

- Позже. Я хочу сначала поговорить с остальными шаманами. Даже если Алахчит прислушается ко мне, мы ничего не сможем изменить без остальных.

Видения можно было трактовать по-разному, часто исход зависел только от того, кто его трактует. И одно и то же увиденное все могли понять совершенно по-разному. Яшви была не очень опытной шаманкой, она только недавно вообще начала хоть как-то общаться с духами, и пусть ее способность развивалась достаточно быстро, потому что они никак не ограничивала ни себя, ни свои видения и трансы, Яшви все еще плохо понимала духов. Но, как оказалось, и даже умудренные годами боо и удган могли понять их неправильно. Яшви положилась на слова почтенного Дорджсурена, безоговорочно поверив ему, но он ошибся.

Яшви думала, что если она убедит шаманов в своем видении этого видения, то гораздо проще будет призвать ханов к союзу, чем если Яшви будет пытаться склеить что-то без клея. Фигура во сне могла не быть великим ханом, скорее всего ею и не была, это было олицетворение того или тех, у кого будет достаточно власти, чтобы подчинить себе кланы. И поэтому должны были пролиться реки крови.

- Но мне еще нужно подумать над этим. Я могу ошибаться, - она наконец выпрямилась, когда согрелась, затем повесила на очаг котелок и налила в него молока из ледника, а потом бросила в молоко заварку. - Принести воды с улицы? Тебе нужно смыть кровь.

- Я не могу лезть в политику лис, - сказал Сонгцэн. - Но я верю, что вам хватит сил, чтобы встать с колен.

Сейчас шакалы вели себя как хозяева. Гордые и вольные тибетские лисы молчали и сглаживали углы, чтобы выжить. И грех было их в этом винить. Но Сонгцэну было тяжело видеть близких Яшви в таком положении. Лисы были гордыми, они всегда оставались собой. И кто-то очень влиятельный мог принудить их к этому унизительному миру с шакалами.

- Лисы всегда могут рассчитывать на меня. И, если Алахчит сочтет нужным, я попрошу у отца отряд, - добавил он.

Военные другого клана сейчас могли лишь усилить напряженность, возникшую после схватки Сонгцэна с шакалом. Такие решения он не мог принимать сам, ему нужно было согласие от самих лис, чтобы не причинять им добро без их разрешения.

- Я сам могу сходить за водой, - ответил Сонгцэн. - Можешь сделать чай?

Яшви не хотела тащить в эти проблемы Сонгцэна. Ей всегда было некомфортно, когда она принимала от него какую-то помощь, и, кажется сейчас ей было еще более неуютно от понимания, насколько сильно она от него зависит. И кобры и тигры были намного сильнее лис, но они не могли постоянно надеяться на помощь других кланов. Иногда гордость можно было переступить и задвинуть подальше, но она все равно будет постоянно напоминать о себе. Если бы не отряд тигров в прошлый раз, лисы из южного Алтая перестали бы существовать и не дожили до осени. Если бы Сонгцэн не приехал вчера, сегодня Яшви чувствовала бы себя еще паршивее.

- Это только накалит отношения между кланами, а кобры наживут врагов, - сказала Яшви. - Но я спрошу у нее.

У Алахчит и советников могли быть свои разумения, как сделать лучше, Яшви же просто не хватало знаний рассчитывать сложную стратегию и тактику. Наверное, поэтому она всегда проигрывала мастеру Раджу в го, потому что не могла просчитать свои действия наперед с наибольшей выгодой.

Яшви молча указала на котелок с кипящим молоком, когда Сонгцэн попросил приготовить чай, потому что именно этим она и занималась. И он вызывался сам сходить за водой, и она не стала настаивать. Ей чудилась между ними пропасть, которую она не знала, как преодолеть.

Ей казалось, Сонгцэн не до конца понимает опасность таких противников, как шакалы. За ним стоял человек по имени Асака, о котором она уже была наслышана. Возможно, если кланы лис будут уничтожены, с ней вместе в том числе, как люди клана сурикатов, тогда принц Королевских Кобр задумается о том, что Непал гораздо ближе, чем может показаться. Но, каким бы сильным не было желание сказать об этом Сонгцэну вслух, Яшви промолчала, продолжая помешивать ложкой на длинной ручке кипящее молоко.

Как бы на ее месте поступила так обожаемая Сонгцэном Майя Тхакур? Хотя известно как, она выбрала смерть вместо того, чтобы стоять на коленях. Было, наверное, несправедливо сравнивать их ситуации, ведь на тот момент от решения принцессы вряд ли что-то зависело. От нее уже не зависели жизни тех, кого она любила, поэтому она могла уйти на своих условиях. Яшви была лишена даже этой роскоши, а потому подчинялась, чтобы сохранить этот худой мир, чтобы спасти Алтана, чтобы потом стоять в ледяной воде, дрожа до самых костей, и пытаться отмыть саму себя. Она не имела права умереть и оставить свой клан решать свалившиеся на них проблемы. Майя Тхакур уже давно ушла, а Яшви все еще цеплялась за ее призрачный и оставшийся в ее собственной памяти образ, как какое-то божество, приблизить к идеалу которого она никогда не сможет.

- Не нужно. Я сегодня уже купалась, - ответила Яшви, подавив желание отшвырнуть от себя ложку. Она сама себя загоняла в ловушку, из которой не могла вырваться.

Сонгцэн подошел к Яшви, когда она сказала, что ей не нужно приносить воду. Он заметил, что она злилась, хотя не знал, что с этим делать. Он подошел к девушке и обнял её со спины за плечи, затем коснулся губами её виска.

- Яшви, - негромко сказал он. - Я ни за что на тебя не злюсь и очень за тебя боюсь. Чем я могу тебе помочь?

Молоко на огне быстро согревалось и покрывалось кипящей пенкой. За ним было спокойнее следить, чем за тем, как отреагирует Яшви, хотя сбежавшее молоко надолго наполнит гэр неприятным запахом гари. Этот запах будет куда меньшим злом, чем вчерашний шакал.

Сонгцэн чувствовал, что между ними с Яшви появилась пропасть. И что она боялась сделать шаг навстречу. Только он не мог понять, почему: из-за того, что сейчас не хотела доверять никому из мужчин, в том числе ему, или из-за того, что не хотела приближаться, боясь того, что сам Согнцэн в чем-то захочет её обвинить.

Яшви не ожидала, что Сонгцэн подойдет к ней и тем более обнимет. Она напряглась, а затем вздрогнула, почувствовав касание его губ на своем виске, но в голову тут же ворвались воспоминания, еще слишком свежие и все еще болезненно ноющие, об укусе в шею, след от которого она старалась прятать в воротнике дэгэла. Она чувствовала себя какой-то клейменной, как клеймят чистопородных животных, которые принадлежат своему хозяину.

Она смотрела на кипевшее молоко, которое из-за заварки уже приняло приятный топленый цвет, и на пенку, которая вот-вот могла убежать из котелка над огнем. Яшви переставила котелок с огня на столик возле очага, чтобы молоко не убежало. Даже сейчас, когда внутри у нее был полный хаос, она продолжала приземленно думать о быте: о том, чтобы у нее не убежало молоко, потому что оно пригорит к котелку, его придется отскребать, а чай будет испорчен, и нужно будет начинать его сначала.

- Я чувствую себя виноватой, - Яшви снова ощутила подступающий в горлу тугой комок, но глаза оставались сухими. Она не помнила, чтобы когда-нибудь плакала перед принцем. - Что не нашла другого решения. Что это случилось со мной. Я могла бы попробовать дотянуться до его кинжала, но я испугалась, что сделаю только хуже. Я должна думать о других, я должна заботиться о них сейчас, когда всем так сложно.

- Ты не в чем не виновата, - ответил Сонгцэн. - Алтан выжил, ты выжила.

Шакал добился бы своего, если бы Сонгцэн приехал позже. И этому шакалу было нужно только то, чтобы почувствовать, что он здесь решает все, что захочет. Что лисы готовы ему подчиняться. Что правосудие не для него.

- Я выжил, - чуть подумав, добавил Сонгцэн, обнимая Яшви за талию. - Нас вынудили поступать именно так. Это повод доверять друг другу больше, а не меньше, тебе не кажется?

Чай стал светло-бежевым. Яшви сняла его с огня. Гэр наполнился теплым маслянистым ароматом. Сонгцэн был воспитан не в тех условиях, чтобы считать признаком домашнего уюта жену, которая готовит чай. Его мать скорее приготовила бы химическое оружие, чем что-то съедобное, его отец не смел требовать иного. А в кланах или в Линь Ян Шо готовили те, кто умел это делать. Но сейчас это было большим, чем просто чай.

Яшви это понимала. Из страха за Алтана ее страх превратился в страх за себя, но почти тут же - в страх за Сонгцэна, которому выпало защищать ее честь. Но в итоге все остались живы, кроме шакала, который теперь кормил птиц за пределами поселка, Яшви на это очень надеялась. Она не желала ему смерти, она просто хотела, чтобы те, кто ей дороги, были в целостности и сохранности. И если для этого нужно было шакалу умереть - значит, так тому и суждено было случиться. Но от мысли, что он мертв, ей становилось все же немного спокойнее.

Она хотела сказать, что доверяет, но слова застряли, потому что сейчас это было бы неправдой. Если бы она доверяла так безоговорочно, как хотела в этом убедить Сонгцэна, стала бы она сомневается в том, что его отношений к ней не поменяется несмотря ни на что? Ведь она боялась его осуждения или презрения, значит, допускала мысль, что случившееся подорвет его доверие, а потому избегала разговора, сама боясь ему довериться.

- Я снова чувствую себя так, будто меня продали, - призналась она. - Что я не достойна даже касаться тебя. Как в бесконечном чаупади.

Корова, надевшая седло, не превратится в породистого скакуна. Деревенская девочка, проданная на рынке, не станет принцессой, даже надев на себя тысячу украшений.

Сонгцэн провел ладонью по спине Яшви, затем коснулся губами её волос. Он внимательно слушал то, о чем она говорила. Это было важно: пусть он считал, что она не права, Яшви говорила о том, что сейчас чувствовала. А это сплеталось из её воспитания и личных ощущений.

- Ты - моя жена, и можешь касаться меня как и прежде, - сказал Сонгцэн. - Никакой подонок, считающий, что может осквернить тебя, принудив к близости, не в силах отнять у тебя это право. Я верю в твою любовь ко мне, - он коснулся ладонью груди Яшви напротив сердечной чакры. - И ты верь в то, что я люблю тебя. Человек больше, чем тело, в котором он живет. Тебе больно из-за того, что случилось. Но передо мной ты чиста. Ты позволишь мне тебя касаться?

Он понимал, что ей могло быть это неприятно. Потому что он тоже был мужчиной, как тот шакал, который возомнил о себе невесть что. Он боялся за Яшви. Ему было неприятно, что она его избегала.

Яшви было непросто убедить себя в том, что она действительно не виновата. Она хотела храбриться и думать, что поступила так, как было нужно и правильно в той ситуации, но внутри все равно продолжала глодать себя за неспособность выкрутиться с наименьшими потерями для жизни Алтана и своей гордости, на которую пришелся основной удар. Она не думала, что это так ее зацепит, но снова чувствовать себя вещью, которая принадлежит кому-то другому, и он может делать все, что ему вздумается, было неприятно.

- Я боялась, что ты отвернешься, - с отчаянием прошептала она. Яшви была воспитана в строгих непальских традициях. Жизнь с лисами ее несколько раскрепостила, но лишь настолько, чтобы не избегать прикосновений мужа и не бояться открыто демонстрировать свои чувства, будучи с ним наедине. Но в остальном она привыкла опираться на принципы, вбиваемые в нее с самого детства. Причем нередко вбиваемые в буквальном смысле этого слова. Нет ничего хуже, чем быть опороченной женщиной, причем виновата всегда оказалась именно она. Так откуда ей было взять другие представления о том, что все может быть по-другому.