Когда идет дождь

Провинция Фуцзянь считается одной из красивейших в Поднебесной. Здесь много таких мест, которые хотелось бы показать Шири – горы Уишань, побережье, рисовые поля и чайные плантации, Сямэнь и Гуланъюй, земляные дома и просто горы, заросшие лесами и окруженные озерами и реками. Фуцзянь была особенной, она отличалась и от Пекина, и от Лхасы. Здесь природа была особенно щедрой, и при этом оставалась неповторимо красивой. Ян ещё с детства помнил поездки с родителями по провинции, и сейчас и сам хотел вновь увидеть, по сути, родные края. Но сегодня у них на поездку был только один день, поэтому после пары часов, проведенных в автобусе, Ян и Шири оказались в округе Гутян. Это был сельскохозяйственный регион, где в восьми городках и нескольких деревнях жило меньше полумиллиона человек.

Уже становилось довольно жарко, в отличие от Тибета, ночи здесь также теплые, и ни земля, ни воздух не успевают остыть к утру. Легкий ветер казался влажным, на небе собирались небольшие облака – к вечеру может пойти дождь. В Гутяне, как и во всей Фуцзяни, было влажно – климат, идеальный для рептилий. Ян снял рубашку и перекинул её через лямку рюкзака, оставшись в футболке. От автобусной остановки шла тропа, пересекавшая небольшую деревню, за которой среди деревьев и кустарников можно было увидеть уже знакомые Шири бирюзовые воды реки Миньцзян.

- Знакомься, это – Гутян, - сказал Ян, обняв Шири за талию. – Он называется ещё «Округ съедобных грибов», потому что их здесь выращивают в немереных количествах. Пойдем.

Он повел девушку вдоль деревни. По дороге бегали куры, вокруг домов где-то можно было заметить хозяев, занятых обычными крестьянскими делами. На лужайке напротив одного из домов играла стайка детей, за которыми следила пожилая женщина, перебиравшая коренья, лежавшие в двух больших корзинах. Тропа шла вверх на холм, за которым спускались террасы рисовой плантации. Ян был практически уверен, что Шири ещё никогда не видела таких достопримечательностей Поднебесной. В сочетании двух стихий – Воды и Земли – получалась среда, необходимая для роста риса, бывшего основным продуктом едва ли не во всей Азии.

Ян помнил о том, что обещал рассказать Шири о своем прошлом. Он не отказался от этого решения, просто все должно быть своевременно. Сначала можно было просто погулять по Гутяну.

Кончилась не очень спокойная ночь на новом месте. Шири кратко рассказала супругам Линь, как и когда кормить Лин и быстренько оделась, не желая задерживать уже готового мужа. Вчера они не возвращались к тяжелому разговору, но девушка понимала, что отведенные для молчания часы медленно тают. Но время еще было и можно было пока просто понаслаждаться жизнью, прогулкой с Яном и красотами здешних мест.

Влажность и жара немного раздражали англичанку, которая за пару лет жизни в Китае привыкла только к климату Тибета. Муж ничего толком не стал говорить и по поводу одежды, так что Шири теперь пришлось стаскивать легкую рубашку, которую она надела с утра поверх майки на тонких лямках. Помня о том, что гулять им предстоит долго, она не стала напрягать и без того уставшие ноги туфлями, а надела простые легкие балетки. И, хотя и помнила об обещании носить платья, нацепила светлые шорты. Интересовало ее абсолютно все, и разглядывая мелькающую вдали реку, воды которой переливались от светло голубого до темно синего, она радостно улыбнулась мужу, который повел ее дальше.

- А что за грибы? - Запоздало спросила Шири, поднимаясь на холм. Быт деревни хоть и заинтересовал ее, но не удивил. Жизнь в монастыре приучила девушку к труду и заботе о других, так что ей все здесь казалось разумным и естественным. Поднявшись на пик холма, она обвела восхищенным взглядом расстилающийся перед ней вид. И задохнулась на миг, как губка впитывая все увиденные краски. Все слова сейчас казались банальными, и она просто молчала, переводя взор от воды к зеленым росткам, что стремились к солнцу, от бликов на спокойной воде к такому же бесконечно глубокому небу, цвет которого боролся с водной стихией за право быть ярчайшим. - Здесь небо снизошло на землю. Или его породила вода. Я понимаю, почему Поднебесная - это здесь...

Задумчиво произнесла Шири, крепче сжимая ладонь Яна. Незачем говорить что-то другое. Здешняя природа сделала само звучание слов "красота" и "изящество" пустым и блеклым по сравнению со своим дыханием. Переливаясь на солнце, вода, казалось подрагивала, отчего казалось, что дышит сама земля. Стихия прекрасна сама по себе, но в таком симбиозе с другими - она бесподобна...

- Разные. Муэр, иньер, сянгу, шитаки – тут их выращивают не только на всю Фузцянь, но на весь Китай и на экспорт, - сказал Ян, который думал сейчас, правда, не о грибах, а о том, что Шири очень идут шорты.

Он улыбнулся, услышав её слова о Фуцзяни. Здесь, действительно, было очень красиво. Над рисовыми полями шла проселочная дорога, на самом поле можно было увидеть крестьян в традиционных соломенных шляпах, спасавших от жаркого Солнца. Здесь веками многое не менялось, именно в деревнях охранялись традиции Поднебесной. Здесь говорили только на местном диалекте, путунхуа понимали через слово, но и к лучшему. Дорога вела вдоль реки к горному склону, за которым вверх поднималась чайная плантация, огороженная низким забором.

Шири уже видела чайную плантацию в Линь Ян Шо, но она была намного меньше тех, что были в Фуцзяни – на родине чая. Здесь также были крестьяне, следившие за посадками.

- На севере провинции, в горах Уишань, чая ещё больше, и там уже другие грибы, - сказал Ян, чуть улыбнувшись. – Там на горе У И есть маленький чайный сад, в котором растет всего восемь чайных деревьев. Из листьев этого чая делают бирюзовый улун Да Хун Пао. Каждую весну листья собирают восемь дев, которые следят за этим садом. Девы, говорят, очень красивые, но никого к ним не подпускают. И вот каждый, кто идет на У И искать этих дев с похотливыми мыслями, - рука Яна ненавязчиво скользнула по спине Шири вниз, будто он в сотый раз пытался убедиться в отсутствии лисьего хвоста, - дев не находит, но находит на склоне горы волшебные грибы, которые даруют Просветление.

От проселочной дороги вверх отходила узкая тропа, которая вела к небольшой часовне, стоявшей на горном уступе. Часовня была посвящена одной из самых почитаемых в этих краях богинь – Мацзу.

- Пойдем, - сказал Ян, уводя Шири на тропу. – Часовня посвящена Мацзу, местной богине. Её настоящее имя Линь Мо, - он чуть заметно усмехнулся, но затем стал серьезным. – Я обещал тебе многое рассказать. Там рядом есть беседка, где нас никто не услышит.

На небе собирались облака, за которыми время от времени пряталось Солнце. Оставалось все также жарко, хотя чувствовалось приближение дождя. В стороне от часовни, действительно, оказалась беседка. Людей здесь не было.

- Пекин другой, - сказал Ян, посмотрев в глаза Шири, слова которой буквально обжигали. – Скорпионов на улице там вполне достаточно, там тоже есть мат, и есть хутуны. Я никому не искал там замену, все годы, что я там жил, я был сам по себе. Я уже говорил, что там у меня не могло быть семьи.

Он зашел вместе с Шири в беседку, где стояли каменные лавочки, на одну из которых он усадил девушку, сам сел напротив. Им предстоял разговор, от которого ничто не должно отвлекать. Шири сразу начала расспрашивать, выдвинув много обвинений с первых слов. А он ещё не начинал говорить, она лишь о чем-то догадывалась сама.

- Давай договоримся так. Я рассказываю, если тебе кажется, что я все ещё что-то от тебя скрываю – задавай вопросы, я на все отвечу, - сказал Ян. – Я боюсь, что ты не сможешь принять то, что я буду говорить, но я понимаю, что ты хочешь знать правду. Я не собираюсь оправдываться в своих поступках, потому что оправданий им нет – ни тому, что я удрал из Фучжоу, ни тому, что я делал в Пекине. В свое время имя Джокера стало нарицательным, и мне нечем гордиться в связи с этим.

Ян замолчал, собираясь с мыслями. Его жизнь не была чем-то таким, о чем приятно рассказывать близким людям. Ему было больно и противно вспоминать те годы, которые сломали не только его судьбу. Он привык скрывать правду о своем прошлом ото всех, и в этом всегда была разумная осторожность. Он не умел исповедоваться, приучив себя молчать, даже под действием алкоголя или наркотиков, он привык слушать, делать выводы, и оставлять свои карты при себе. А сейчас он был обязан говорить. Он полностью доверял Шири, но очень не хотел, чтобы она слышала обо всей той грязи, что был в его прошлом. Ян понимал, что девушка сама боится этого разговора, но это сейчас было единственно верным решением.

Шири покорно села на скамейку и чуть-чуть отодвинулась от Яна. Запоздало виновато глянула на него, искренне надеясь, что он не обидится на такое ее движение. Он не был ей противен, просто она боялась сломаться еще до начала разговора. Остановиться, прикусить себе язык и броситься мужу на шею, рыдая и прося прощение за злые слова. Это значило бы очередное бегство, теперь уже ее собственное. Можно сколько угодно раз оттягивать неизбежное, но тогда будет лишь больнее.

- Хорошо... - Шири растерянно кивнула, стараясь собраться с мыслями. Сколько раз мысленно она уже прогоняла этот разговор, представляя все-все нюансы их диалога. А сейчас растеряла все мысли и не могла даже сосредоточиться. Что спросить? Попросить рассказать ей все? Глупо и бездарно. Слишком общий вопрос, звучащий как отмазка, не более. Мол, я согласна на условия игры, но крутись сам. Девушка чуть мотнула головой, отказываясь от этой идеи. Даже сейчас она не хотела предавать мужа, хотела пройти с ним наравне по этой болезненной для обоих дороге. Рядом, держась за руку. Не бросать, а попытаться помочь. Сознание зацепилось за одно слово, которое вызывало смутный образ и некое чувство дежа вю. - Ян, за что тебя назвали Джокером? Кто это сделал?

Вопрос буквально наобум. Шири предполагала, что начнет задавать какую-то последовательность умных вопросов, начиная с побега Яна из Фучжоу. Так почему это имя настолько ее захватило? Нарицательный образ, кажущийся ей знакомым. Но любая мысль о нем отдавалась лишь желанием перевести тему и плюнуть на размытые образы. Что в нем такого? Возможно, готовясь к сегодняшнему разговору, она сама накрутила себя? Тогда понятно, что любое слово так зацепляется сознанием. А ведь это только начало того ада, куда они одновременно шагнули. И который, даст Бог, пройдут вместе. И выйдут на землю, не потеряв друг друга в горячей пучине.

Настраиваясь на этот разговор, Ян думал, что будет рассказывать все по порядку, но Шири сразу спросила о Джокере, который появился далеко не с первого дня его жизни в Пекине. Но он обещал отвечать на все её вопросы.

- Я сейчас уже не вспомню, кто и почему меня назвал так первый раз, - признался Лю. - Я же пришел из цирка, поэтому поначалу меня звали клоуном или паяцем, причем с подачи одной девицы, с которой мы когда-то вместе выступали. Я много играл в покер, и карта Джокера мне приходила чаще, чем другим, и на это обратили внимание. Но кличка привязалась намного позже, когда у меня уже был трехзначный номер – никто не знал, что от меня ожидать. Я к тому времени основательно озверел, мне было восемнадцать лет, Цзин Ван поручал мне такие задания, которые не доверял и более опытным людям, при этом никто ничего толком обо мне не знал. К тому времени я не доверял даже напарникам, и я был такой непонятной картой на руке босса.

Имя, не дававшее покоя. Навязчивый образ ненавистного себя, с которым было связано слишком много воспоминаний. Вода хранит память, будь эта память проклята в этот раз. Сейчас в Пекине его по-прежнему помнят, и не как паяца или Лю Яна, а именно как Джокера из банды Цзин Вана – отморозка, не знающего моральных принципов, человека (человека ли?), который сам не знал, что ожидать от себя, любое решение, принятое в ненависти и страхе, было более жестоким, чем ожидали другие. Карта, на которой изображен смеющийся паяц, маска которого так похожа на лицо озверевшего подростка.

А вот и первый шаг по аду. Круг первый. Шири слушала про Джокера, стараясь не шевелиться и вообще ничем не выдавать своих эмоций. Она обещала выслушать все и постараться принять это все. Лицо ее застыло как маска, на которой жили только глаза, зрачки которых сейчас буквально бесновались. Только первый круг, а уже игра в покер, задания, триада. И сложный характер сложного мужчины.

- Почему ты озверел? Что вообще это значит? Ты на кого-то злился? - Девушка говорила спокойным, монотонным голосом, словно вслух читала очень скучный роман. Она обещала все выслушать, и понимала, что с каждым словом Ян наносит себе новую кровоточащую рану. Она не могла остановиться, но искренне хотела пройти вместе с ним этот путь, не дать ему упасть и сломаться. Они выдержат все. Но только вместе. А значит нельзя психовать и кричать на него. Надо спрашивать и анализировать, убирая все свои эмоции подальше. Она графиня, черт возьми, и она выдержит эту пытку. И пусть ради этого надо сосредоточиться на дыхании, сжать зубы и стараться не выдавать эмоций. Она справится. И Ян тоже.

Опять как маленькая вспышка озарила разум. Что-то, что было связано с покером и заданиями. Но опять невозможно сосредоточиться и понять, о чем речь. Шири даже не позволила себе поморщиться от болезненного укола при попытке вспомнить и проанализировать смытые словно водой образы.

Шири замерла, стараясь не выдавать эмоции, которые от этого, напротив, становились все более явными. И Ян понимал, что единственное, что должен делать для того, чтобы это прекратилось – отвечать и не бегать. Так пытка для них обоих закончится быстрее.

- Моими первыми заданиями в триаде были относительно мирные – обычно нужно было куда-нибудь забраться и что-нибудь достать. Для циркового акробата это несложно. А потом меня стали брать на стрелки. Я тогда работал с человеком по имени Чжоу, который давал мне задания. Как-то он потащил меня среди ночи на разборки – полиция накрыла один из публичных домов, которые принадлежали Цзин Вану. Я тогда впервые держал в руках пистолет и даже стрелял, но не знаю, попал ли в кого-нибудь. Меня тогда ранили, после чего я понял, что все намного серьезнее, чем мне казалось. Одно время я работал с этим Чжоу – выбивали долги, ездили на стрелки, он учил меня обращаться с оружием. Он был старше меня, успел заслужить какое-то положение в банде, а я был при нем кем-то вроде ученика. До тех пор, пока мы не попали в серьезную перестрелку. Ху тогда увез Цзин Вана, оставив нас разбираться, меня ранили, Чжоу отстрелялся и удрал, сказав остальным на меня забить. Но я, назло всем, выжил. Просто с того дня знал, что никому в триаде нельзя доверять. Мы все были наемниками, нам платили очень хорошие деньги до тех пор, пока мы были нужны. Первым, кто приехал ко мне после той перестрелки, через неделю, когда я начал выходить из дома, был Ху. Привез деньги и продукты. После этого меня повысили. Пришло понимание того, что живым я из Пекина не вырвусь – уже тогда я знал слишком много. И при этом я понимал, что ни Ху, ни Чжоу, ни Цзин Вану лично до меня нет никакого дела. Убьют – мои проблемы, выжил – ещё поработаю. А жить очень хотелось. Ты спрашиваешь, что значит «озверел». Скажем так, мне стало намного проще стрелять на поражение, потому что я знал, что в меня будут стрелять точно также.

По крыше беседки начали стучать редкие крупные капли дождя. Стало темнее, поднялся довольно прохладный ветер, и воздух запах намокшей горной пылью. Ян замолчал, дожидаясь следующего сложного вопроса. Ему было сложно говорить, но в какой-то момент он чувствовал, что все эти воспоминания прорывают плотину многолетнего молчания, что он с каким-то мазохистическим рвением готов рассказывать дальше, хотя каждое воспоминание будто заставляло тело вспоминать те раны, что, казалось, давно зажили. Пекин был красивой ловушкой, нельзя сказать, что в триаде он был счастлив. Да, по молодости и по глупости порой было здорово чувствовать себя безнаказанным королем мира, но только в промежутках между ранениями, перестрелками и отходняками, о которых вообще отдельный разговор.

Второй виток на крутом спуске вниз. Душа кричит и рвется отсюда, от этого страшного человека и ужасного места. Что-то застучало по крыше беседки, и Шири не сразу поняла, что пошел дождь. Ей казалось, что это всего лишь катятся булыжники, чтобы накрыть их каменной лавиной, что раздавит двух мучеников. Да, не только она сейчас сидела и боялась поднимать глаза, в которых до краев поднялась темная боль. Она слышала по голосу, что Ян начал рвать себя, рвать душу, с каким-то диким наслаждением рассказывая всю грязь о своем прошлом. Словно умывался. Хотелось кричать и заставить его замолчать. Нет, даже заткнуться и не сметь при ней говорить таких слов. Очень хотелось, до боли в каждой мышцы, до хруста в позвоночнике. Шири содрогнулась, еще сильнее сжимая зубы и загоняя на самое дно все эмоции. Омут черен и глубок, у него нет дна, как говорят. Именно туда, в самую мглу и опускала она сейчас все, что хотелось выплеснуть наружу.

- Ты много стрелял? - Девушка выдавила фразу и умолкла на мгновение, пытаясь справиться со своими нервами. Закачалась на месте, судорожно обводя беседку диким взглядом. Энергия рвалась из нее, становилось все сложнее бороться с собственными желаниями что-то разорвать и кого-нибудь убить. Да, впервые в жизни ее выворачивало так, что хотелось убить. И пусть потом нужно будет отвечать за содеянное, сейчас просто хотелось уничтожения, а не созидания. А еще нельзя трусить и задавать абстрактные вопросы. Просто нельзя, потому что из всего того дерьма, что сейчас буквально окружало их двоих, только она могла вытащить Яна за собой наверх. Она не знала, хотела ли это сделать. Уже не знала. Но вопреки всему она это сделает. И поэтому она задала тот же самый вопрос, поднимая взгляд потемневших от боли глаз на мужа. - Ты много убивал? Кто это был? Сколько их? За что?

Каждый вопрос как выстрел из того самого пистолета, который долгое время служил Джокеру. Шири сидела и смотрела на мужа, не отводя взгляда. Сидела и качалась, с каждой секундой понимая, что еще чуть-чуть и все, она взорвется и разнесет тут все. Это нельзя пережить легко и не принужденно. Нельзя и отмахнуться. Это надо пропустить через каждую клеточку своего тела. Протянуть сквозь жилы, порвать все нервы, всколыхнуть кровь в венах. Принять собой прошлое Яна. Принять прошлое и простить его. Самое сложное...Простить...

Начинался ад, тот, к которому Ян считал, что был готов. Ещё один круг, ещё страшнее, ещё дальше. Он видел, что Шири не может все это принять, что каждое его признание сильнее отталкивает её, и в то же время не мог отказаться, замолчать, перестать отвечать на вопросы – это прекратит все. Прозвучал новый страшный вопрос. Ян никогда не видел Шири такой, он чувствовал, как ей сейчас больно спрашивать и слушать, но ничего не мог с этим сделать.

- Я много стрелял, - ответил он после некоторого молчания. – Я не знаю, сколько человек я убил, много. В то время в Пекине воевали две триады – Цзин Вана, на которую работал я, и Кима. Ты его помнишь, из его дома тебя похитили. Это была самая настоящая война, где регулярно шли перестрелки. Убивали друг друга, свидетелей, должников. Меня самого очень много раз пытались убить, несколько раз почти успешно. Цзин Ван в итоге контролировал в Пекине все наркотики, игорные заведения и публичные дома. Людей Кима перебили практически всех. В триаде обычно много людей, в верхушке бывает несколько десятков. Когда Цзин Ван выгнал конкурента из Пекина, его люди разъехались по всему Китаю. Семерых из нас, включая меня, отправили их ловить. Четверо боевиков и трое снайперов, причем все снайперы – женщины. Они стреляли ещё больше, чем мы. Я знаю, что ты не захочешь это слышать, но мы договорились, что я рассказываю честно. Я в то время основательно сидел на кокаине. При этом возникает иллюзия того, что мир вокруг как бы ненастоящий. Когда при этом по тебе постоянно стреляют, становишься очень агрессивным. От того же Ху мне несколько раз перепадало за то, что я стрелял и убивал больше, чем нужно. Я не был героем, я был трусом, потому мог выстрелить просто из-за того, что мне показалось, что кто-то может выстрелить в меня. Меня боялись, даже сам Цзин Ван. В принципе, только на этом я тогда и выживал.

Ян опустил глаза и сцепил руки в замок, так, что пальцы побелели. Он уже жалел о том, что согласился на этот разговор, потому что заставлял Шири сейчас все это слышать, пропуская через себя. Она не заслужила того, чтобы грязь его прошлого касалась её.

Все дальше позади остается спокойная жизнь под чистым небом и солнцем. Сейчас беседку заливал дождь, но Шири казалось, что это ее собственная душа рыдает по былому. Ян отвечал. Не бегал, не увиливал, а просто отвечал, добавляя все больше красок к и без того паршивому портрету. Он зверь, он убийца, он наркоман. Кто еще? Что на этом свете есть такого плохого, чего бы не испробовал ее муж? Рвалась, казалось, сама материя всего мира, с треском грома рушилось все вокруг. В какой-то момент девушка даже перестала слышать звуки, настолько звенящей ей показалась тишина после монолога Яна. Омут, куда она сливала эмоции, медленно поглощал ее саму, забирая из этого мира и даря миру другому, там, где нет ничего светлого и доброго.

Шири вскочила на ноги, как будто это движение могло помочь ей вынырнуть из живого ужаса куда-то наружу, вздохнуть и набраться сил для следующего круга ада. И ничего не менялось. Все так же ныло сердце, все также трясло тело и заходились в дрожи руки. Все также здесь сидел ее любимый и медленно убивал ее без ножа. И она должна была принять это. Иначе все. Иначе здесь и сейчас закончится их маленькая сага жизни. Иначе здесь и сейчас она уйдет отсюда. Шири уже поняла, что не сможет жить без него, и понимала, что в данный миг вопрос, который она сдуру подняла, являлся жизненно важным. Принять его прошлое, вживить себе в жилы и вены его грязь, побороть отвращение, страх и гадливость и отмыть его от этого. Боль накрыла с головой и девушка буквально взорвалась изнутри на сотни маленьких клочков, каждый из которых кричал от невыносимой боли. Лишь мгновение она смотрела в глаза Яна, а потом резко повернулась, ища обезумевшими глазами то, что можно изуродовать. Еще мгновение, и тонкие деревянные перила беседки затрещали одно за другим, ломаясь от страшной силы, с которой она сжимала сейчас несчастную деревяшку. Голова гудела, а сознание требовало жертвы. Хотелось изуродовать, искалечить, избить, лишь бы не было ничего из того, что она уже пережила и всего того, что ей еще предстоит услышать. Синяя энергия продолжала вырываться на волю, сжимая и перекручивая перила, которые скрипели и стонали. Им в ответ завыла Шири, не в силах сдерживать больше свои силы, эмоции и разум.

- Закройся! - Заорала она на Яна, практически одновременно обрушивая на его разум ментальный удар. Надо убить, чтобы потом простить. Злые слезы текли по щекам, а она все била и била, выплескивая последние силы и не думая о том, чтобы хотя бы как-то привести энергию в порядок. Убить чтобы простить. Приговорить и привести приговор в исполнение, чтобы очистить. Заставить страдать, чтобы потом принять. Она упала на колени, тяжело дыша и разом закрывая сознание. Что было с ее мужем, она не знала. И не хотела пока знать...

Шири встала на ноги. Следующий вопрос не прозвучал, но Ян продолжал неподвижно сидеть, глядя, как энергия телекинеза рушит перила беседки. Не могла она это все услышать, понять и принять. Хотела, сама просила, но не могла, слишком она правильная и светлая для того, чтобы касаться этих признаний. В следующий момент ярко-синие волны потянулись к сознанию Лю. Было ли это атакой или желанием Шири увидеть то, о чем он только что говорил – не важно. Не бегать, значит, не бегать. Ян снял ментальный щит, открывая энергию собственного сознания в ответ на синие волны, так, как сделал бы это во время обычного телепатического общения.

Резкая боль обручем связала виски, перед глазами начало темнеть, а сознание, забитое агрессивной энергией, захлебнулось принятой атакой. Стало мутить, сердце забилось в разы чаще, затем шум дождя резко пропал, сменившись пронзительным звоном. Несколько мгновений Ян пытался осознать, что происходит, но на смену каждой мысли приходила только острая боль, возникавшая от всего – шума, света, ощущений от собственного тела. В следующий момент все пропало. Ян упал на пол, уже находясь без сознания. Где-то далеко мелькали ярко-синие всполохи, но не было ни мыслей, ни ощущений.

Сердце продолжало биться, оставалось сбившееся, поверхностное дыхание, энергия суматошно металась вокруг принявшей удар Аджны, пока не понимая правильного направления движения.

Не закрылся! Стук об пол, и Шири с ужасом уставилась на лежащего Яна. Не закрылся! Он, который прошел всю эту грязь, который уходил от пуль, который выбрался из ада - не закрылся! Пару секунд она тупо сидела, глядя на неподвижное тело. Агрессии не было, слез тоже. Не было вообще ничего. Даже мир вокруг перестал существовать. Вот просто так, взял и весь исчез. Потому что она убила Яна. Вот так вот просто. Взяла и убила свою любовь. Потому что струсила! Потому что сломалась! Испугалась и не выдержала испытания. Потому что побоялась принять и простить! Сочла что удар - это легче, чем впитывать в себя капля за каплей яд прошлой жизни мужчины. Тупая, слабая сучка! Тварь, которой поверил муж, открывшись. Ничтожество, которое предало единственного, кого любила.

Лишь минуту спустя, все также тупо глядя на мужчину, она подползла к нему. Как была, на коленях, не чувствуя заноз, что впивались в голые колени. Жила только душа, а тело лишь механически двигалось. Ледяные пальцы скользнули по коже мужа, ища вену на шее. Глотком жизни стал первый удар его сердца. А слез все не было. Ни облегчения, ни раскаяния. Только откуда-то взявшееся спокойствие и апатия ко всему. Шири поднялась на ноги подошла к краю изуродованной беседки. Протянула руки и набрала в ладони дождевой воды. Сил не было, она все израсходовала. Сев возле Яна, девушка медленно начала лить холодную воду тому на лоб, стараясь, чтобы тоненькие струйки стекали по вискам и лицу. Она не была врачевателем, но и так понимала, что била от души, со всей силы. И чем это нападение кончится для Лю - не знала.

- Ян, я все приму. Понимаешь, все. Я поняла, что без тебя ничто не важно. Понимаешь? Я хочу быть с тобой всегда. Я не хочу жить без тебя. Я все приму, что ты скажешь. Я смогу, я сильная. Понимаешь меня? Я просто поняла, что иначе вообще ничто не важно здесь. Без тебя ничто не важно. - Она говорила и говорила, и продолжала лить воду. Ад принял их с распростертыми объятиями, но не сломал. Вместе они пройдут его. По отдельности - нет.