Мать

Время тянулось мучительной вечностью. Утром взошло Солнце, обжигавшее портовый город, вечером оно стало оранжевым, потом скрылось за крышами домов, медленно, будто прилипало к небосводу. Ян не знал, куда деться от этого ожидания. Ему казалось, что ему нигде нет места. Он избегал Лин – боялся, что она увидит его в таком состоянии. Он не понимал, почему наступил этот день, почему наступает каждая следующая мучительная минута, зачем он дожил до этого дня. Ян зашел в комнату, где мать уложила спать Лин. Он остановился в дверях и некоторое время просто смотрел на дочь, которая была копией Шири. В своей жизни он много раз выживал после ран, казавшихся смертельными. Сейчас снова нужно выжить, потому что есть Лин. Шири рано потеряла родителей, она не хотела бы, чтобы такая же судьба была у её ребенка. Взгляд Яна оставался пустым, будто заледенелым. Чем сильнее эмоции, тем меньше их проявляется – привычка, навык, или проклятье, уже не важно. Лин спала спокойно, она пока просто не могла все это понять.

Ян вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Не зная, куда деться, он зашел в гостиную, где горел тусклый свет настенного светильника. В комнате была мать. Она стояла на коленях перед танкой Белой Тары и держала в руках связку свечей.

Девятнадцать лет веры, надежд и молитв. И в тот момент, когда Ян появился вновь, когда у него появилась нормальная и понятная жизнь, он потерял Шири. Цао продолжала надеяться на невозможное – опознания ещё не было, все моет оказаться иначе. Она умела верить в невозможное. Сейчас она просила милостивую Тару лишь об одном – не отнимать у неё Яна вновь. По нему было видно, что жизнь его не баловала, но сейчас он был на грани, материнское сердце не обманешь. Цао чувствовала его боль, она боялась его пустого взгляда, его молчания, постоянно пытаясь заметить хоть какие-то признаки того, что у него остались силы или хотя бы вера. Она поставила свечи к танке и услышала, как в комнату зашел Ян. Сердце сжалось, Цао не знала, какие слова можно подобрать, чтобы хоть как-то его поддержать. Она боялась. Она чувствовала сына, но слишком плохо его знала.

- Ян, второй день не спишь, - женщина встала и расправила халат. – Ты бы хоть немного отдохнул, - Цао посмотрела на Яна. В её взгляде читались грусть и тревога, глаза были чуть покрасневшими.

С того момента, как Ян узнал о произошедшем, он не находил себе места. Он не спал, не ел и практически не разговаривал. Сейчас он закрывался намного сильнее, чем обычно.

- Мам, прости, не могу, - сказал Ян, встретившись с матерью взглядом.

Он заметил, что её глаза были красными. Плакала? Как же невыносимо больно видеть, что тому, кто тебе дорог, из-за тебя плохо. Он чувствовал, что мать его любит, что она хочет ему помочь, и из-за этого возникало противное чувство стыда за то, что он не может сейчас ответить на её внимание. Он понимал, что не должен закрываться и убегать, но было невыносимо больно о чем-то думать или что-то чувствовать. Ян чувствовал, что мать за него боится, но при этом сама не знает, как с ним заговорить. Он вспомнил слова Шири, понимая, что сам должен идти навстречу.

- Не бойся за меня, хорошо? – на какой-то момент его взгляд стал чуть живее. – Я справлюсь, это Лин нужно.

Каждое слово давалось с огромным трудом, будто продиралось через оголенные нервы. Не мог он сказать «все хорошо» или «все будет хорошо», потому что это было бы настолько явной ложью, что мать бы сразу почувствовала. Ян плохо умел быть искренним, но знал, что сейчас обязан.

Цао улыбнулась на слова сына, затем подошла и обняла его, похлопав по спине. Она чувствовала, что он пересиливает себя, начав разговор, и боялась его торопить. Она верила Яну в том, что он сейчас сказал – по тому, как он смотрел на дочь, она чувствовала, что он будет стараться ради неё.

- Ещё ничего не известно, Ян. Это может быть просто ошибкой. Я молюсь, чтобы так и было, - на глазах Цао проступили слезы, были они слышны и в её голосе. – Будешь чай пить? Пойдем на кухню, - женщина постаралась улыбнуться, извиняясь за эту слабость.

Сейчас очень многое зависело от неё и Юна, потому что больше некому поддерживать Яна. Каким бы он ни был, он был их сыном. Что бы ни было в его прошлом, сейчас важнее его будущее, оно у него должно быть. Цао верила, что Тара слышит её молитвы, ведь услышала, когда вернула Яна домой, когда никто не верил, что это возможно.

Ян крепко обнял мать в ответ. Он не привык к тому, чтобы его поддерживали, прежде Шири была единственным человеком, кому он мог позволить подобное. А сейчас он понял, что ему нужно и для него важно чувствовать, что рядом есть родители. Как же глух он был, когда все это пыталась сказать ему Шири, уговаривая быть более откровенным с родителями. Он промолчал на слова матери о том, что все может оказаться ошибкой – терять надежду больнее, чем жить без неё. Он послушно пошел на кухню.

- Мам, я знаю, что ты хочешь знать о том, что я делал, пока меня здесь не было, - сказал Ян, садясь за стол. – Мне страшно тебе об этом рассказывать, но, если хочешь, расскажу, - он обернулся на мать.

Так хотела Шири, так он ей обещал. И Ян чувствовал, что для матери это очень важно. Он уже говорил с отцом, и тот его выслушал, не став в чем-либо упрекать, просто выслушал и принял. Но Ян боялся того, что любые рассказы о Пекине причинят матери боль.

Кухня наполнилась запахом жасмина. Цао разлила чай в чашки и поставила их на стол. Она не сразу поверила тому, что только что услышала. Затем села за стол напротив Яна и пристально посмотрела в его глаза.

- Я буду благодарна, если расскажешь. Не бойся, - в голосе женщины была слышна мольба. – Ян, я от тебя не отвернусь, что бы там ни было, - уверенно добавила Цао, положив ладонь поверх руки сына.

Она считала, что готова к любому рассказу. Она любила Яна за то, что он был её сыном, а это не изменится, что бы он ни делал. Она слишком долго ждала его возвращения или хотя бы известия о том, что он жив. Ему страшно и больно говорить о прошлом, пусть расскажет и поймет, что не стоило бояться. Цао хотела почувствовать, что он ей доверяет, чтобы быть в состоянии помочь ему сейчас.

Нужно говорить, потому что обещал. Странно, но сейчас чуть заметно промелькнуло то самое ощущение «правильно», которое было в последние два года главной подсказкой для любых поступков.

- Я девять лет работал на триаду, - сказал Ян. – Когда я уехал из Фучжоу, я сразу поехал в Пекин, там через пару лет меня заметили в мафии. Я за эти годы очень много всего успел натворить. Торговали наркотиками и женщинами, убивали, я там на хорошем счету был. Мам, я не знаю, как тебе это рассказывать, - Лю сжал руку в кулак и с мольбой посмотрел на мать.

Каждое слово, которое он произнес, казалось приговором. Слова будто обжигали и душили, и Ян не знал, понимает ли мать, что согласилась выслушать. Он боялся, что она придумала себе о нем что-то другое, что считала страшным, но сейчас не сможет все это принять. И он боялся не столько за себя, сколько за неё – он уже причинил ей слишком много боли, и сейчас она была сама не своя из-за того, что случилось с Шири, из-за его состояния, из-за того, что не знала, как относиться к его бегству. Из-за его молчания и его признаний. Тупик, снова тупик, из которого не видно выхода.

Все, что Ян говорил, Цао слушала, не отводя глаз от его лица. Его слова были страшными, но он не гордился теми поступками. И бежал он во время разговора не от близких, а от этого прошлого, которого стыдился. То, о чем он говорил, сильно противоречило закону, и это сейчас волновало Цао даже больше, чем сам факт, что её сын был на такое способен. Кем он приехал в Пекин? Мальчишка, подросток, который мог оказаться не в той компании. Он уже говорил, что семь лет жил на Тибете, и там учился. Значит, успел одуматься, а потом просто бегал.

- Ян, - взгляд Цао стал испуганным. – А что будет, если тебя милиция поймает?

За многие серьезные преступления в Китае казнят, и от этой мысли мороз пробежал по коже. Что бы он ни делал, он уже одумался, с ним ничего не должно случиться, она знала, чувствовала, и поэтому была готова сделать все возможное, чтобы оградить сына от опасности, что бы он ни делал.

- Не волнуйся, – уверенно сказал Ян. – Да, на меня было заведено серьезное уголовное дело, - он не стал уточнять количество расстрельных статей, чтобы лишний раз не пугать мать, - но сейчас все улажено. Мне помог дядя Шири. Меня никто не ищет, и не будет искать.

Он на некоторое время замолчал. Мать не отвернулась, она испугалась за него вместо того, чтобы обвинить в его поступках. И что бы он ей ни рассказывал, он уже был уверен, что она будет искать ему оправдания, которых он не заслуживал. Ян накрыл руку матери второй ладонью.

- После того, как я уехал из Пекина, я прятался от милиции и от триады на Тибете. Если бы я не был уверен, что меня не ищут, я бы не смог к вам вернуться. Мам, не нужно меня оправдывать. Все, что я натворил, - это моя вина. Я виноват перед тобой и отцом за то, что сбежал, виноват перед Шири за то, что ей приходилось со всем этим сталкиваться, виноват перед сотнями людей за то, что делал. Что бы со мной ни происходило, я заслужил это своей жизнью.

Одно из противнейших чувств на свете – чувствовать, что кому-то тебя жалко. Противное чувство, разъедающее душу, унизительное и бесполезное. Когда тебя жалеют те, для кого ты должен быть опорой – это чувство становится вдвойне невыносимым. Не жалости заслуживает человек, нарушивший четырнадцать расстрельных статей – злости, ненависти, презрения, но никак не жалости.

- Ян, ты одумался и вернулся. Сейчас главное – это, а не то, что ты тогда делал, - сказала Цао, слегка улыбнувшись. – Можешь не рассказывать подробностей, мне они не нужны. Спасибо, что нашел в себе силы признаться. Мне важно, что я теперь знаю правду, какой бы она ни была. И я рада, что рядом с тобой в нужный момент оказалась Шири, я вижу, что она помогла тебе измениться. Надейся, Ян, прошу тебя.

Она видела, что сын уже принял потерю, у него не было отрицания, столь характерного для любого человека, столкнувшегося с горем. Как будто он запрещал себе отрицать и надеяться. Ян был уже далеко не подростком, он прошел тяжелый путь, он умел терпеть боль, но не умел быть слабым. Цао понимала, что он, например, не может плакать – боится и не умеет, а от этого ему было бы легче. Его редкие и скупые проявления эмоций выдавали, что он сам боялся быть искренним. Когда он сказал о мафии, стало понятно, что все это связано с его жизненным опытом. Вряд ли в то время рядом с ним был кто-то, кто мог искренне его поддержать.

Сейчас Ян чувствовал, что сдержал обещание – он рассказал матери правду, для этого не обязательно вдаваться в подробности пекинской жизни. Она все равно его оправдает, но ей будет лишь тяжелее принять каждую новую подробность.

- Если я буду надеяться сейчас, а завтра её узнаю, я потеряю её дважды, - в голосе Яна была слышна горечь. – Я несколько раз её чуть не потерял, мне кажется, она постоянно хотела показать, что готова умереть, лишь бы я что-то понял. Она и Лин родила, скорее, для того, чтобы моя жизнь стала нормальной. И, когда рожала, попросила лекаря, если что, спасать ребенка. Её родители погибли, когда ей было шесть лет, она не могла понять, как я от вас ушел. Она волновалась, как вы её примите, - он чуть улыбнулся.

Шири была чистым светом, она смогла заставить его измениться. Годы на Тибете заставили Яна о многом задуматься, но лишь с ней он смог сам поверить, что может отказаться от того, как привык жить. Прежде он жил ради себя, она заставила его изменить внутренний вектор, определявший его поступки. И уже то, что сейчас он думал о Лин и родителях, стараясь найти в себе силы жить дальше, было целиком и полностью её заслугой, потому что лично для себя он хотел бы лишь смерти.

Если бы мать владела магией, она наверняка была бы магом Воды. Ян был уверен, что, разговаривая со своими пациентами, она заставляет их говорить и много говорит сама. И ведь, действительно, от слов становилось легче. Они лишали пустоту постоянства, вызывая не то смятение, не то ощущение «я все ещё жив». Воспоминания, подобно расплывчатым теням, мельтешившим на скупо освещенной стене, создавали иллюзию жизни, но от этой иллюзии становилось чуть легче. Услышав вопрос, Ян усмехнулся и покачал головой.

- Из родственников у неё только дядя, который её воспитывал. Когда он узнал, что Шири внезапно оказалась беременна от подозрительного китайца, он навел обо мне справки. Граф Ириарте – очень влиятельный человек, по своим связям он узнал очень многое о моей жизни в Пекине. Приехал в Линь Ян Шо с двумя телохранителями и сильным желанием меня убить. Посидели, поговорили, решили, что Шири вредно волноваться. Тут как раз она пришла от лекаря, сказала, что у нас дочка будет, - Ян чуть нахмурился, справляясь с эмоциями. – В общем, сначала он просто смирился. Настоятельно рекомендовал мне жениться. До этого я был уверен, что это невозможно из-за её происхождения. К свадьбе уладил все мои проблемы с милицией. Когда мы с ним были якобы у вас, я ему немного помог с одной историей, в которую попал его человек. После этого он меня все-таки принял.

Цао не стала расспрашивать Яна о тех делах, что у него были с графом Ириарте, но она вновь обрадовалась честности сына. Она поняла, что в итоге ему просто повезло, да и причина для гнева дяди Шири была совершенно понятной. Пусть на фоне всего, что Ян уже успел о себе рассказать, неожиданная беременность девушки была не самым страшным грехом, для единственного родственника девушки это вряд ли было сильным утешением.

- А у Ириарте сяншена есть семья? – поинтересовалась Цао, уже думая о том, что будет, когда он обо всем узнает.

Она сделала глоток уже остывавшего чая. Запах жасмина наполняет сердце спокойствием, хоть сейчас это почти не чувствовалось. Цао считала своим долгом помочь в этой ситуации всем, кому сможет. Она была готова оставить у себя Лин, если Ян не будет уверен, что сам справится с дочерью, она и сына не хотела пока никуда отпускать, пока не убедится, что он начал приходить в себя.