Один на один

Бесконечные решетки и коридоры, непередаваемая атмосфера казенного дома – хронический ночной кошмар любого, кто имел в виду уголовный кодекс так, что затейникам-индусам не снилось, и при этом искренне верил в свою безнаказанность. Яна ловили больше полутора десятков лет, он знал, что сейчас не выйдет. Двое конвоиров подталкивали в спину, хотя Лю и не думал сопротивляться. Он искал решения, а их не было – если он сбежит, пострадают Шири и Лин. И ещё один человек, о котором кроме них с Шири пока никто не знал. От шагов разносилось эхо, с металлическим гулом открылся тяжелый замок камеры. Его легко открыть с помощью телекинеза, просто уйти нельзя. Конвоир перестегнул наручники так, чтобы приковать руки Яна к решетке на двери – к особо опасным тут свое отношение. Копы пытались язвить, что-то говорили – Ян не слушал, в их словах не было ценной информации, а о том, какой он нехороший человек он знал и без их рассказов. Конвоиры ушли, до допроса оставалась одна бесконечная ночь.

Лампочка в конце коридора, перегорая, мелькала и противно жужжала, в соседней камере кто-то бормотал, чуть дальше был слышан глухой стук. Не важно, головой или руками бьется о стенку очередной пойманный по расстрельной статье. Все, что важно, осталось там, далеко за пределами казенного дома. С большой долей вероятности осталось там навсегда.

Ян не боялся смерти как таковой. Обычно между приговором и расстрелом проходит пара лет, а то и все пять. Его, за особые заслуги, могут расстрелять к ближайшему Новому Году. Аккурат к тому времени, когда Шири нужно будет рожать. Документы были убраны отовсюду, но кто ж знал, что на свете окажется фанатик, хранящий копии дома. А там все. Ни шансов оправдаться, но надежды на какие-то милости – четырнадцать расстрельных статей. Ян знал, что лично для него любое наказание будет справедливым, он не отрицал своей вины и не искал оправданий своему прошлому. Просто ему будет в этой ситуации легче всех, а Шири останется одна с двумя детьми. Да, графиня, со связями, с дядей, который может практически все, но деньги и связи решают в этом мире слишком мало. Особенно в данном случае.

От наручников затекали руки, а стоять так придется ещё и всю ночь. Будто кто-то всерьез верит, что такие методы работы с заключенными позволяют узнать больше во время допроса. Или просто попытка отомстить. Ян схватился руками за прутья решетки, чтобы немного размять пальцы. Он мог снять наручники, но и этого тоже нельзя делать. Нужно просто стоять и ждать утра или того времени, когда начнется допрос.

Лин вряд ли его запомнит. Второго ребенка он не увидит вовсе. Вряд ли к нему хоть раз пустят Шири, да и зачем ей сейчас ещё и этим мотать свои нервы? Только бы не бегала от лекарей, только бы научилась думать о себе. Смертная казнь сама по себе не пугает, но нет ничего страшнее этого ожидания, во время которого понимаешь, что тебе уже не суждено увидеть тех, кто значит для тебя все. И что они пострадают из-за твоих ошибок. Что где-то рядом не находит себе места Шири, которой сейчас нельзя волноваться, что Лин и её брат (почему-то Ян был уверен, что второй ребенок будет мальчиком) будут расти без отца, что в далеком солнечном Фучжоу остались родители, ждавшие его девятнадцать лет, которым вновь и вновь приходится его терять. На фоне всего этого страх за собственную жизнь, такой рациональный и привычный, растворялся, почти исчезнув.

Страшное слово «никогда». Никогда больше не увидеть тех, кто так важен, кто наполнил жизнь смыслом, которого в ней не было прежде. За серьезные грехи приходится платить именно так, а грехов этих было очень много, и им не могло быть оправданий. Казалось, что сами сырые стены казенного дома давят, пытаясь сжать в тиски, в ответ на что хотелось разнести все вокруг к чертовой матери, разнести эту решетку, перебить проклятых конвоиров, лично и с особым цинизмом расстрелять следователя, который так старательно выполнил свою работу. У Цзянь диюй начинается аккурат здесь, и Ян чувствовал, что в нижнем из кругов ада будет вип-клиентом, для которого заготовлена отдельная развлекательная программа.

Он ненавидел себя, сотни раз вспоминая, когда выживал, проклиная те пули, что пролетали мимо. И лишь один вопрос не давал ему покоя – почему сейчас? Он обещал Шири, что будет рядом, и не может сдержать это обещание. Почему-то из всех его грехов, львиная доля которых упомянута в уголовном кодексе, этот казался самым страшным.

Вся жизнь всплывала в памяти вереницей ярких картинок. Хутуны родного Фучжоу, огни ночного Пекина, цирк, триада. Кровь, боль, выстрелы, дорожки белого снега на стеклянном столе, страх за себя, страх других перед Джокером, бесконечная ненависть затравленного зверя, которому казалось, что он что-то понимает в жизни. Тибет, годы бегства. А потом Шири и бесконечное чувство вины. Её взгляды, слова, прикосновения, её бесконечная вера и фанатичная любовь, и та боль, что он вечно приносил ей с того дня, как их пути пересеклись. Лин, маленький белокурый ангел, которая сейчас Фуцзяни. Уже сегодня он должен был её увидеть.

Ян уткнулся лбом в прутья решетки и прикрыл глаза. Невыносимо. Почему сейчас? Он не умел молиться, лишь, как молитву, мог твердить то, что никогда не сможет услышать Шири – все то, что он не успел ей сказать. Найди в себе силы. Я верю в тебя, бесконечно верю. Найди силы выжить, родить нашего ребенка, нашего сына. Пусть он будет рядом, когда не будет меня. Не думай о моей смерти, просто запомни меня живым. Ты сделала для меня слишком много, я ничего не могу дать взамен, кроме боли и предательства. Ненавидь меня, найди в этом силы. Возненавидь меня с той силой, с которой любишь, будь сильной. Найди в ненависти свободу, чтобы быть счастливой, как ты этого заслуживаешь. Если бы ты знала, как сильно я люблю тебя, если бы знала, как сильно я ненавижу себя. Ты – самый яркий свет, возможный под небесами, мне же любая кара будет справедливым наказанием. Я не знаю, за что судьба прокляла тебя, заставив наши пути пересечься. Самый страшный из моих грехов – это то, что меня не может быть рядом с тобой сейчас, когда ты в меня веришь, а мне нечем оправдать твою веру. Возненавидь меня с тем же усердием, с которым в меня веришь, вспомни все, что тебе пришлось из-за меня пережить. Не жди меня ни в одном из миров – нам не суждено встретиться. Ты – последний свет, который я видел перед авичи. Я не стою ни одной твоей слезы, пойми это, и найди в этом силы. Придумай все, что хочешь – только бы тебе было легче. Сочти ложью мою любовь, сочти глупостью свою веру. Ты не должна платить за мои ошибки, ты и так сделала больше, чем может сделать один человек для другого. Найди в себе силы, не дай своему свету угаснуть, он слишком нужен этому миру, чтобы тратить его на память о человеке, который не должен был дожить до дня, когда встретил тебя. Он крепче сжал прутья решетки, до боли в пальцах.

В коридоре послышались шаги, напротив камеры остановился Вон Фен Ша – следователь отдела по борьбе с организованной преступностью, считавший Джокера личным врагом номер один. Это он кропотливо собирал и хранил все материалы, волшебным образом пропавшие из участков. Некоторое время он молчал, глядя на лицо задержанного.

- Что, Джокер, неуловимых не бывает? – спросил Вон, подходя немного ближе к решетке. – Ты сейчас пойдешь в комнату для допросов. Будешь дурить по дороге – пристрелю, - предупредил офицер, доставая из кобуры пистолет.

Двое конвоиров открыли дверь камеры, затем застегнули наручники за спиной задержанного. Они отвели Лю Яна в небольшую комнату, где усадили на стул, прикрепленный к полу, и пристегнули наручники к спинке. Было видно, что персонал следственного изолятора опасается именитого преступника. Конвоиры, повинуясь приказу, вышли за дверь, и офицер остался с задержанным наедине.

Вон сел за стол и закурил, внимательно глядя на Яна. Пока он называется задержанным, потому что дело не передано в прокуратуру, потому что официально Джокера ещё не судили. Но это все – вопрос времени, причем недолгого.

- Можешь не пытаться вертеться, у меня есть копии всех документов, которые волшебным образом исчезли из участков. Ты можешь рассказывать обо всех триадах, но все равно тебя расстреляют. Я веду твое дело последние десять лет, - сказал офицер, стряхивая пепел на пол. – Хочешь оправдываться – я послушаю. У нас много времени.

Камеры были выключены, потому что сейчас Вон не хотел, чтобы этот даже не допрос шел в протокол. Ловля Джокера была его личным делом чести, и сейчас он хотел присмотреться к тому, кого искал все эти годы. И он знал, что на этот раз Лю Ян не уйдет, потому что перед самым началом допроса выставил ментальный щит.

Никаких обещаний, просто любопытство. Странно для копа, который мог бы пытаться выяснить хоть какую-то ценную информацию, но тут, видимо, было дело чести. Будто лунтао поймали, ей-богу.

- Я не хочу оправдываться, - сказал Ян, посмотрев на следователя. – Если весь наш разговор сводится к тому, что меня расстреляют, спасибо, я знаю. Можем закончить?

Его бесило все – запах табачного дыма, довольная физиономия копа, грязные стены и пол комнаты, свет, который разве что не бил в глаза. Меньше всего Ян сейчас хотел слушать язвительные проповеди, он сам их себе уже достаточно прочитал. Спина затекала из-за того, что наручники, приковывавшие его к стулу, мешали двигаться. Он мог сломать этот стул к чертовой матери, но это ничуть не улучшило бы его положения. Но последней искрой погасшей надежды было то, что он заметил надежный ментальный щит, об который разбивались любые волны синей энергии. Теперь точно не вырваться.

- Ты меня ненавидишь? – фыркнул следователь. – За то, что поймал неуловимого тебя?

Вон снова стряхнул пепел на пол, затем затянулся, на какое-то время задержав дым. Ему не нравился вкус сигарет, не нравилось и то, что он в который раз не смог бросить курить, и все это можно было оправдывать издержками профессии. Казалось, что во время допроса нужно обязательно много курить, чтобы как минимум вывести из себя подследственного. Если он курит – он будет злиться из-за того, что курить ему не дают, если нет – его будет раздражать запах дыма. И то, и другое может оказаться полезным во время допроса. Джокера, кажется, бесил именно дым. Даже странно, что наркоман смог бросить курить. Раньше он много курил. Вон знал о Лю все, до того момента, как тот исчез из Пекина. Ходили слухи, что Джокер объявлялся вновь – незадолго до смерти Цзин Вана, а потом во время передела власти, но пока это были именно слухи.

И коп знал, что дым бесит. Будто специально подбирал что-то особенно вонючее, для придания особого антуража этому месту, где одни выслушивают показательные лекции, в то время как другие понимают, что выкручиваться поздно.

- Потрясающая профессиональная проницательность, - сказал Ян, не отводя глаз от следователя. – Ты прав, лаобань, ненавижу. Но не за то, что поймал, а за то, что ты, кретин, не поймал меня раньше. Не знаю, чем ты занимался все эти десять лет, но ненавижу всех вас.

Эти слова Лю буквально прорычал, и он знал, о чем говорил. Он сломал жизнь Шири, и его дети, которые будут расти без него, все равно будут знать, что их отец – преступник, которого расстреляли. Его жена будет одна в то время, когда он должен неотлучно быть рядом, и это уже не восемьдесят два дня в Фучжоу, это навсегда. Ещё одно страшное слово, которое так тяжело признать.

Ответ Джокера был искренним, но странным. Он умел прятаться и выходить сухим из воды, а сейчас жалел об этом.

- Ты, тварь, быстро бегаешь и хорошо прячешься, - сказал Вон. – Чем же тебе так не нравится, что тебя долго ловили?

На часах, висевших на стене, было три часа ночи. В это время нормальные люди сидят дома, с семьями, а не допрашивают опальных криминальных авторитетов. Сян наверняка не спит, всегда дожидается, даже если сидеть приходится до утра. Чтобы встретить и устроить скандал. Но не каждый день ловишь Джокера, сегодня можно и послушать. Хорошие копы редко бывают хорошими мужьями, но кто-то должен следить за порядком в стране с самым низким уровнем преступности.

- Поймал бы лет пять назад, расстрелял, и все было бы правильно, - сказал Ян. – И наказал бы расстрелом меня, потому что это я делал все то, что описано в твоих, лаобань, бумагах. А сейчас ты не меня накажешь. Я сдохну, ты будешь гордиться, что поймал Джокера, мне в У Цзянь диюе будет на это ровным счетом наплевать, а страдать будут моя жена и дети. И за это я тебя ненавижу.

Ян чуть рванулся, из-за чего затрещали металлические прутья стула, но замер, чтобы не ломать – он был готов разнести здесь все, но понимал, что этим ничего не решит. Сидевший перед ним следователь был эпицентром для всей ненависти, что Лю сейчас испытывал в отношении копов, тюрем, клеток, в которых ему предстоит провести остаток жизни, когда он нужен там, он должен быть рядом с Шири. Да, это его грехи, его прошлое, которое настигло в тот момент, когда его удар не мог быть более жестоким, чем оказался сейчас. И в который раз Ян искренне пожалел, то не умер раньше. Как он смел надеяться на то, что у него может быть нормальная жизнь, когда любой из триады заканчивает либо так, либо от шальной пули в перестрелке. И сколько их, черт возьми, пролетело мимо, чтобы он оказался здесь именно в этот момент.

Вон прищурился, глядя на Лю. И снова тот говорил искренне. Это была его правда, и сейчас офицеру казалось, что он может понять Джокера, которого столько лет пытался разгадать.

- Об этом тебе нужно было думать, когда жену и детей заводил, - сказал Вон. – Я её видел. Европейка. Не из тех ли, что ты караванами водил?

Жену Джокера следователь видел и в день задержания, и уже после, мельком, когда она добивалась встреч со своим благоверным. Молодая девица, интересная, но могла бы думать, с кем связывается. По непросветленной физиономии Джокера за тысячу ли видно, какой он не бодхисатва.

Ян снова дернулся, когда коп заговорил про Шири. И вновь стало понятно, что она будет оббивать пороги всех этих тюрем и прокуратур, чего ей делать категорически нельзя. Никакие её нервы и усилия ничего не изменят, но любая попытка побега с его стороны может грозить арестом ей. Поэтому нужно смиренно ждать судов, приговоров, обвинений и неизбежного расстрела, надеясь, что ей хватит сил все это пережить. Хотя бы ради детей.

- Не из тех, - глухо ответил Ян. – Твое какое дело? – он посмотрел на следователя, чуть наклонив голову.

Во всех этих разговорах не было никакого смысла. Если лаобаня изводит бессонница, это исключительно его дело. Лю не было никакого дела до того, где находиться сейчас – в обезьяннике, в камере или здесь, потому что он не мог быть там, где должен быть. В своих поступках виноват он сам, но вновь страдать приходится Шири, которая уже и так пережила слишком многое из-за его прошлого, которое так поздно его настигло.

Следователь усмехнулся и снова закурил, затем закашлялся, вновь чувствуя острую боль в груди. В последнее время эта боль лишь усиливалась, но Вон всячески избегал врачей, которые три с лишним месяца назад высказали очень неприятное подозрение, подтверждения которому он искать не стал, хоть и чувствовал, что они были правы.

- Я пытаюсь понять, куда ты пропал почти на десять лет. Что-то мне подсказывает, что статей на тебе больше, чем я знаю, - следователь вновь стряхнул пепел, пытаясь справиться с кашлем.

Джокер не будет говорить, он будет огрызаться. Более того, что бы он ни сказал, это не изменит его перспектив, и они оба об этом знали.

- Просветление искал, - сказал Ян. - Предвосхищая вопрос, не нашел.

Когда следователь закашлялся, Лю скорее по привычке присмотрелся к ауре. Черные пятна в зоне Анахаты, заметные, хорошо развитые, которые могут быть признаком только одной болезни, о которой так заботливо предупреждают все здравоохранительные организации.

- Знаешь, лаобань, что у нас с тобой общего? – Ян прищурился. – Мы с тобой умрем примерно одновременно, ты же к Новому году хочешь мое дело закончить? Вот и тебе месяцев восемь осталось. Только меня пристрелят, а ты будешь лежать в больнице лысый и тощий, задыхаясь от тех опухолей, которые сейчас уже разрослись в твоем левом легком. Про меня скажут, что так мне и надо, тебя будут хоронить с почестями, но и тебе, и мне, на это будет плевать.

Лю замолчал, дожидаясь реакции на свои слова. Сейчас он говорил все это из-за того, что о себе говорить не хотелось, а хороший допрос с точки зрения подследственного – тот, на котором говоришь не ты.

Вон вздрогнул, посмотрев на Джокера, как на призрака. Затушил сигарету о край стола, бросил бычок на пол, затем стал думать о том, что только что услышал. Лю не мог знать содержание его медицинской карты, не мог прочитать его мысли, но точно назвал место, где подозревали опухоли. Сейчас Джокер снова казался Вону исчадием ада, который страшен уже тем, что сидит напротив, будто это он был причиной болезни, и будто в его словах звучал приговор, вынесенный им лично.

- С чего ты это взял? – недоверчиво спросил следователь. – Я не про Новый год, тут ты прав. С чего ты взял, что я болен?

На лбу следователя проступили капельки пота, а боль стала будто бы сильнее, и где-то в груди сжался неприятный холодный комок, который, казалось, начинает душить уже сейчас.