Комната Хизер Эшфорд

- Доброе, любимый, - подтвердила блондинка, продолжая ласково заглядывать в лицо и искать там муки совести. Когда она изменила (да даже когда она еще не успела этого сделать!), ее совесть грызла, разрывала изнутри, каждая лицевая мышца говорила "мне стыдно", а тут... Ни-че-го. И тон, которым Двер в очередной раз признавался в любви, показался настолько будничным, будто он просто описывал какие-то повседневные новости.

- Ну, если хочется больше... сахара... - снова расплылась в улыбке оскорбленная Хизер, - поищи его на стороне, я не люблю сладкий чай. И тебе не советую, солнце.

Девушку саму удивляло, как она умудряется оставаться в здравом уме, а не выцарапывает уже глаза. Наверное, разборки ей начали казаться дебильными, недостойными быть в ее комнате. "А я ж тебя не держала, скотина ты, я ж советовала тебе не вмешиваться в мою жизнь," - все еще мило улыбалась Хизер, не сводя сияющего взгляда с лица любимого мужчины. Она похлопала его по плечу, используя его еще и за рычаг, чтобы подняться на ноги с меньшими усилиями. Тронула губами горячий висок, в очередной раз убеждаясь, что на его коже не ее запахи, и направилась к комоду, где все с той же блаженной улыбкой принялась складывать немногие принесенные Двером в ее комнату вещи. Расчетливо, аккуратно, стремясь не помять недавно постиранные рубашки. Хизер стояла спиной к волку, но отчего-то была уверена, что он следит за ней периодически.

- Как прошла ночь? - будничным тоном, но с едва заметными нотками резкости, поинтересовалась блондинка, оборачиваясь и опираясь спиной на комод. - Как это было, тебе понравилось?

У Хизер резко сменился взгляд, стал колким, проницательным. Она смотрела прямо в глаза, хотя меньше всего на свете хотела быть свидетелем ночных событий. Она лезла через бурелом его мыслей, ловя те моменты, которые именно сейчас должны были проноситься в его голове. Именно сейчас, когда она еще и поддела их прямым вопросом.

- Она была хороша? Лучше меня?

Вот сейчас он словил себя на мысли, что она улыбнулась не так, как обычно. Двер, конечно, не понял, и даже фраза про чай его не убедила: Хизер не может знать, это просто фантазия рисует, и не будь настоящим Донжуаном, он был спокоен, не зная, какие оставил следы. Только сморщился, сделав глоток и, отвернувшись, посмотрел на кроватку Малька, на которой плясали солнечные зайчата, перевел взгляд к окну на неплотно задернутые занавески, и вздохнул. Если Эшфорд была сегодня не в духе, это не его проблемы.
Она что-то спросила про ночь, разгребая его рубашки: небось снова уборку затеяла, сколько можно. Сейчас заноет, какой он неряха и что совсем не помогает, придется вставать и срочно делать хоть что-то по дому, чтобы успокоить. Пэйну было лениво, он хотел теперь очутиться в своей постели, в темной комнате, где не было заведенной блондинки, но поздно: спать пришел-то сюда, и зачем? Чтобы не спалила?
- Как обычно. – она же знала, как он не любит говорить про ночи, что он не помнит, где бегал и что ловил, и успел ли слопать очередного зайца, жабу или другую противную зверушку. Но Хизер уже не слушала, продолжая нагнетать каким-то бредом, Двер рявкнул: - Мне не понравилось! – и тут она накрыла его новой фразой, теперь отчетливо демонстрирующей: как-то унюхала.
Ну откуда у женщин так развита интуиция? Как ты чувствуешь, дорогая, и почему я сам не почувствовал, когда ты удалилась к Килколлену, почему мне надо было видеть вас целующимися в коридоре вместе, чтобы въехать?
Он все понял: отпираться не имеет смысла, только челюстью щелкнул, замолчав, убегая от взгляда куда-то в кружку, и допил одним махом, уже не морща лицо от отвращения. Все равно блондинка ошиблась: маг не вспомнил сейчас Оливию, разве мельком: лицо как в тумане и похоть, - а потом захлестнули совсем другие картинки. Ему было больно. Немного, не очень надсадно, слегка, – и ужасно пусто. Он знал наперед все нотации и истерики, он думал, о чем бы ей сказать, что стоит, а что не стоит, и вспоминал Академию. При этом слегка раздражался и злился: жалкая Эшфорд, ее было жалко, ему от этого – противно.
И вот значит, что она чувствовала, когда Двер пытался вернуть отношения – жалость? Спасибочки, Хизер, мне очень приятно узнать, правда-правда.
- Не знаю. – сказал оборотень спокойно, но как-то грустно. Ему не было в общем-то печально, хотелось даже рассказать все, как получилось, описать все движения и вздохи, ее и его, не с целью сделать девушке больно, а просто, поделиться. У них ведь какие-то отношения, им так можно? По-дружески, не скрывая.
Но он не стал, пока не спросила. Он просто отвернулся и вперился в окно.

Хизер следила очень внимательно, пока не поняла, что вообще не очень-то и вглядывается. Заметила лишь, что его глаза отражаются в чашке, и что она уже не лезет в их глубь. Заметила, что ей все равно, чего он при этом ощущал и что ощущает сейчас. Хизер было пусто. Хизер было так, как будто что-то вырвали, как будто она должна кричать, но не хочет этого делать. Не хочет или не может. Она всего лишь кивнула. Он не знает. Не знает, была ли молоденькая свежая Оливия лучше самой Эшфорд. Он. Не. Знает. Это даже смешно с какой-то стороны.

Англичанка снова отвернулась, продолжая методично доставать из ящиков вещи и складывать их, будто сейчас это было единственным, что по-настоящему занимало. К тому же, не хотелось стоять к волку лицом, чтобы он видел, как ей больно. Ведь это было по-настоящему невыносимо больно. Безумно. Будто замораживали изнутри: ты вроде и ощущаешь нарастающую пустоту, а, вроде бы, тебе и плевать . Разглаживание ладошкой прямых линий сложенных футболок или контролирование ровной стрелки брюк отвлекали куда лучше, чем думы и вопрошания к небу с извечным "за что?". Честно говоря, Эшфорд даже не удивилась произошедшему, хотя, если подумать, не этому ли нужно удивляться? Рано или поздно. С какой-то стороны стало ревниво - она провела пальцами по лицу, трогая кожу, неужели уже есть морщинки, неужели уже не красива? Но на самом деле понимала, дело совершенно не во внешности.

Хизер молчала, теперь-то она точно не знала, что еще спросить, да и стоит ли вообще спрашивать. Она лишь складывала. Нарочито аккуратно. Слишком методично. Даже ритм выработала, ритм и систему. Футболки в одну стопку, рубашки в другую, брюки в третью. Сложив эти стопки друг на друга, она снова повернулась, стараясь держать себя в руках.

- Ты допил чай?

- Допил. – он повернулся, встретил светлые, карие глаза, и устало улыбнулся ей, а сон как рукой сняло. Было гадко и мерзко, волк знал, что сейчас последует, и нехотя окинул взглядом вещи. Не так много: не полностью переехал, большей частью оставшись в своей берлоге, где по крайней мере были книжки. Ему тоже кричать не хотелось. Больше – выть и карабкаться на стены, но он этого не делал, молча крутя в ладонях кружку.
- Я люблю тебя. – повторил в дурацкой попытке оправдаться, но опять получилось бездушно и сухо. – Почему я все порчу, если люблю тебя.
Это был не вопрос, нет – просто мысль, мелькнувшая в голове, и случайно произнесенная вслух. Он готов был отгрызть себе язык, но она бы не поняла, да и к чему какие-то сцены. Волк не хотел уходить, ощущал, что это неправильно: бросать ее тут, или просто насиженное место нравилось, потому он сказал ей:
- Не бросай меня.
Где-то вымученной болью кольнуло, кажется – в грудь, он напрягся, прислушиваясь к ощущениям – но отпустило. Пэйн не мог разобраться в себе. И что это: фамилия неудачная, раз он вечно так нарывается, оступается, бьется? «Не бросай меня, не сейчас, дай мне время понять, направь меня, ты мой ангел-хранитель. Почему тебя не было рядом, я нуждался! Но все это время… Ты и Мальк. Ты и Мальк. Ты и Мальк. Я люблю тебя».
Он не знал, как мокреют глаза от слез – просто не помнил. Их сейчас защипало, но не было и слезинки, а Двер чувствовал, будто готов расплакаться. Может, было бы к лучшему, может, она бы повременила, и нет- он не мог, не хотел ни ее, ни себя обманывать. Пустота, разъедающая изнутри. Простота, удивляющая невозможностью понять. Глупый мир со случайными встречами. Разве это могло от него зависеть?

- Хорошо.

Это тоже было какой-то констатацией факта. Допил? Славно. Моя задача выполнена. Она смотрела с жалостью, примерно помнила, как чувствовала себя тогда, несколько лет назад в академии. Как хотелось выть, хотелось крушить и ломать. Как она, в истерике, поджигала людей. Воспоминания были туманными, но отдача в душе реальная, такая память остается неприятным осадком где-то в легких, когда всколыхнешь все это - дышать тошно. Хизер казались чрезмерно глупыми слова волка, слишком простыми... да и вообще, они были просто словами, какой-то набор звуков, описывающих какой-то предмет. Да, именно предмет, а вовсе не то настоящее, действительное, тонкое... что, в общем-то, невозможно описать.

- Уходи.

И слова все, и громкие мысли англичанка проигнорировала. Не то, чтобы она не обратила внимания, она все услышала и даже попыталась понять, но нет - не смогла. "Бросаю," - лишь мысленно всхлипнула девушка, стойко заставляя себя держаться от лезущей наружу обиды. В общем, какое-то время назад она думала, что не имеет права винить Двера в измене, ведь она сама была когда-то не слишком праведной жительницей академии, но сейчас, когда это все же произошло, осознала, насколько глубоко ошибалась. Так бывает, когда собираешь большой паззл: ты видишь перед собой тысячи две кусочков, которые сами по себе ничего не значат, ты смотришь на них и не можешь разобрать, чего они означают, но когда начинаешь складывать, все выходит в одну картинку. И сейчас эта картинка не была такой уж радужной, какую себе рисовала Хизер, когда только разбирала те самые кусочки. Куча мелкий грешков, горстка несостыковок, пара-тройка агрессивных вечеров и еще куча всего по отдельности незначительного разом умножило друг друга, стало не по себе. Сегодня утром, когда она уложила в мозаику последний "кусочек" с изменой, мир вдруг снова перевернулся и блондинка поняла - так дальше нельзя. Постоянно закрывать глаза и терпеть - не выход. Надо резать пуповину. Надо.

Нет, он встал, повинуясь приказу, даже стал заправлять постель: сам, впервые, в кои-то веки. И кружку поставил на тумбочку, и готов был помыть, подогреть бутылочку Мальку, вымести в конце концов пол. Да, Двер понял, зачем наводить порядок: если с мыслями надо собраться, если надо найти причину постоять, помучить ее подольше, если хочется переубедить, переделать, перестроить.
Он обиделся. Обиделся сильно, потеряв под ногами опору, как будто сама земля его бросила вниз с высокого обрыва. Или нет, в воздух, в небо – подарила червяку крылья, чтобы там заклевали птицы, но даже это было бы не так обидно, чем то, как просто они расставались. Ему нужен был скандал, крики, слезы – и внутри назревало все это: не у Хизер, а у него.
- Я сглупил. – глаза в пол, и резко – наверх, сталкиваясь с ее глазами. – Я сглупил, прости, милая… - и сжимаются кулаки, впиваясь в кожу грязными от земли ногтями.
Ей ведь больно, скажите, ей больно? Или боже, она ничего не чувствует? Осознание такой возможности заставило волосы на теле встать дыбом. Пэйн слегка побелел: кровь от лица отхлынула. Ощущая, как нарастает в коленях дрожь, он пошел к ней, она – шаг назад, и остановилась. И протягивая к ней руки, он молил: «Обними меня!»
Миры медленно рушатся, миры строились мудро. Но в его фундаменте, наверное, ковырялся какой-то Джамшут, потому что все рушилось в одночасье. Двер пытался словить хоть кирпич, он пытался удерживать стены, и если все получалось до этого, то сейчас земля сыпалась по крупицам.
- Ну не надо, Хизер… - как собака побитая, он решил унижаться: так проще. Не сейчас, не мог он уйти сейчас, когда только пришел под утро. Ему нужно было время, нужно было все обдумать, почему она рвет, не жалея? «Не любила, да, не любила? Просто ждала отмазки, боялась послать меня раньше? Ну пожалуйста, милая, я прошу тебя… Не молчи, расскажи мне как больно, я тоже хочу это чувствовать!» - и в немом, задушенном крике, маг проклинал Оливию. Не себя, а глупую дурочку, намекнувшую, что кроме Эшфорд ему кто-то еще достанется, если он постарается. Постарался на свою голову. Получил, но не кроме, а вместо. А может даже… на пустоту обменял.

- Ты сглупил, - в очередной раз подтвердила она. Сжимая белеющими пальцами ручку комода, Хизер проклинала Двера, проклинала так, как никого и никогда не проклинала, и Оливия тут была совсем не при чем. В конце концов, если бы не она сейчас, то какая-нибудь другая потаскушка чуть позже, что бы это меняло? Лишь то, что к моменту наступления того самого "чуть позже" Малькольм бы успел привыкнуть к волку еще больше, привыкнуть и полюбить, как родного. И им обоим было бы больнее, в сотни раз больнее, чем сейчас.

Существует множество видов женских слез, но мужчины, так уж вышло, на все из них реагируют одинаково: "Ну что ты, Хиз! Ну не надо!" И сейчас, когда Двер шел к ней, а по щекам стойкой, как оловянный солдатик, блондинки катились горячие слезы, она отступала с теми же мыслями. "Не надо, Двер. Не надо," - ей хотелось взвыть в одиночестве, пока мальчик еще спит, чтобы скрестись ногтями в стену, чтобы биться в истерике и пытаться вырвать из груди сердце или что там еще внутри заставляет переживать эмоции. Она не хотела, чтобы Пэйн видел ее боль (о, какая ирония!), которую сам же и создавал. Хизер никогда не желала показывать, как ей плохо, все переживала в одиночестве, и сейчас собиралась, если бы стерпела. Если бы из глаз не катилась эта горькая влага, выдавая.

- Уходи! - уже громче повторила она, срываясь на фальцет в конце слова, когда истерика решила поиздеваться над голосовыми связками. - Не трогай меня! Не подходи, ПРОВАЛИВАЙ!

Хизер закричала, не жалея голоса и мирного сна ребенка, ничего не подозревающего. Она резко дернула рукой в сторону двери, и та, распахнутая резким потоком ветра, с силой ударилась о стенку, и еще, и еще, потому что ветер не унимался, разгуливаясь по комнате.

- Пошел прочь! - уже вопила блондинка, делая еще один пас рукой, и в открывшийся проем полетели стопкой сложенные вещи. Большинство из них попадало на пол, некоторые вылетели наружу утренней пташкой, но Хизер уже заходилось. "Видишь?" - вопила обиженная душа, отзываясь на призывы Двера, - "Видишь, мне больно? Чувствуешь это, да? Чувствуешь? Кайфово?" Было ли Дверу так же больно, когда она изменила по глупости, было ли ему так же хреново, она не знала... Порой, если уж честно, она считала, что он мазохист, и его прет, когда его рвет на части, но себя таковой же англичанка считать не хотела. Хотела, чтобы он убрался сейчас же и стало легче. С глаз долой, как говорится.

Воздух ходил кругами вокруг Двера, закручивался ураганом, не в силах сбить его с ног, не в силах вырвать, выкинуть, закидать грязью. С близлежащих поверхностей подхватывало вещи, мелкие и не очень, опасные и не совсем, но ветер и без того был достаточно острым, чтобы ранить. Хизер психовала, и ее слезы срывало с щек теми же порывали, что и капельки крови с Двера, кожа высыхала мгновенно.

Она не слушала, заходясь в своей обиде. Не будет огня, его точно не будет, она стойка и больше никогда не будет жечь людей, даже если хочется, даже если больше всего на свете жаждется прекратить свои и его страдания, просто превратить человека в пепел, ведь он не феникс, чтобы из него возрождаться!

- Я была рядом с тобой! Пока ты не отталкивал, я была рядом! Все время, пока могла терпеть! Я спала с тобой в одной кровати, я доверилась тебе! Я верила! Верила, что ты стал лучше, что ты все осознал! Я ВЕРИЛА! ВЕРИЛА! ПРОВАЛИВАЙ! Все кончено, Двер, кончено! Иди! Забирай все, что тебе необходимо, и вали к Оливии! Она еще мелкая, у нее же нет нежелательного отпрыска! Убирайся, - уже тихо хныкала она, - пожалуйста, уходи... Я не смогу больше... Уйди, я не хочу тебя видеть... никогда больше не хочу, уходи...

Видимо, для добавления красок в и без того красочную картину, блондинка вытирала слезы лифчиком Хамфри, которым, вообще-то, планировала Двера как минимум задушить, но забыла. Ветер продолжал рвать, именно рвать, выталкивая Двера. Эшфорд ревела, как маленькая девочка, ревела и тратила силы, чтобы выпихнуть его. Сейчас англичанке хотелось, чтоб этот чертов ураган порвал его, потому что оставленных Лив царапин было уже не видно, но легче от этого не стало.

- Я не нужна тебе. И никогда не была! Тебе всегда нужно было в чем-то меня подозревать и за что-то ненавидеть! Тебе обязательно нужно было мстить! Какой я была дурой! Дурой! - а ветер все толкал и толкал, выскребая Пэйна из комнаты вместе с песком пола, за который тот так цеплялся. А Хизер все плакала и плакала, не успокаиваясь, она разочаровалась в очередной раз, и ясные глаза снова потухли.