Познакомимся... молча

Осень... Традиционно яркое время года - но в Будапеште осень была неотличима от серой весны, с трудом отличима от почти бесцветной зимы... разве что лето врывалось в календарь ярким, немного аляповатым пятном. От лета и до лета глаза Габриэля привыкали искать цветные различия между миллионами оттенков серого - и сейчас даже болели от непривычной яркости тибетской осени. Юноша, казалось, весь олицетворял собой потрясение, смешанное с восхищением - никогда не думал, что осень может быть такой на самом деле, а не только на вычурных пейзажах и картинках из модных глянцевых журналов...

Это было что-то совершенно иное, чем дом. Дома были низкие угрюмые потолки в желтоватых разводах, мутные стекла в обращенных на запад окнах, с трудом пропускающие свет, которого и без того было мало, дешевые пакетики клубничного чая, источающие тошнотворно-назойливый запах химикатов и жвачки, но за что-то безумно любимые матерью... Здесь все было совсем другое - иной солнечный свет, иной воздух, иной ветер, свежий и бодрящий, даже облака какие-то иные... Юноше казалось, что если он притронется к земле - и земля на ощупь будет не такая, совершенно другая. И только одно оставалось для Габриэля неизменным - окружающий мир по-прежнему хранил ледяное молчание.

К висящему у ворот колоколу Габриэль сперва просто прикоснулся - пальцы могли сказать юноше очень многое, тактильные ощущения были призваны заменить звуки... и порой хотелось счесать себе руки до самых нервов, чтобы ощущать окружающий мир еще ярче, еще острее... Справившись с этим своим вечным наваждением, Габриэль позвонил в колокол - и привычно его мир никак не отозвался на это действие.

Тихий спокойный серый вечер. Таких, какие были в его жизни несколько месяцев; ничем не отличаемые друг от друга серые дни и вечера. Серые не в цвете, но в душе. Ему было скучно, ему хотелось играть на фортепьяно, ему хотелось заняться балетом и снова почувствовать в себе тягу к борьбе и общению. С общением здесь было хорошо, но борьба, соревнования... их не было. Всё было спокойно, тихо, без изменений. Разве только изменения происходили в глубине души, каждый из прибывших сюда нашёл что-то, потерял и обрёл. Влад сам обрёл своего зверя, но страх от первого и пока что единственного превращения до сих пор не отпускал его. Где-то в глубине души он остался, глубоко-глубоко, и сам он не мог его вытащить наружу. Он не разговаривал больше с сифу Грей или сифу Хамфри, но думал, что надо будет как-нибудь обратиться к ним, чтобы перестать бояться своего зверя. Контакт не налаживался, и рысь, кажется, снова легла спать.

Он пошёл к воротам. Большой колокол, у которого стоял высокий и худой юноша с пышной копной тёмных волос. Наверное, юноша его не видел, а может и видел. Мгновение, и до ушей Влада донёсся противный глубокий и низкий звон колокола. Парень поморщился и зажал уши руками. Если его на расстоянии колбасит от этого звука, то вблизи... Когда звук стал потише, парень подошёл к незнакомцу и протянул руку в знак знакомства.

- Привет. Влад моё имя.

Стоя у ворот, Габриэль морально готовился к предстоящим трудностям - и да, пожалуйста, они очень быстро настали. Протянутую ему руку вышедшего из ворот парня юноша не то пожал, не то жадно обхватил, ощупывая чуткими нервными пальцами - и одновременно пристально вглядывался в губы говорившего. Увы, фраза была слишком коротка, чтобы по этим движениям губ можно было что-нибудь успеть понять... Габриэль мотнул головой и высвободил свою ладонь из пальцев парня - для речи венгру непременно были нужны обе руки, обязательно...

Прости, не понимаю, - ладони Габриэля заметались от лица к груди и обратно, словно забились в клетках испуганные птицы. Речь уже привычно передавалась жестами, но на этот раз юноша старательно артикулировал губами каждый предполагаемый звук - звук, которого не было, в надежде, что встречающий его сможет прочесть по губам, - ты не мог бы повторить еще раз, помедленнее... и какой это был язык, английский? Я просто не слышу, совсем не слышу... постой, да ты, кажется, не понимаешь, - обреченно заключил Габриэль, почти бессильно роняя руки вдоль тела. В следующий миг, правда, юноша встрепенулся - и полез за блокнотом и карандашом. Хоть так общаться будут, что ли...

Стоящий на другой стороне ворот парень показался Владу странным. Что ж, мы привыкли, что люди, которые отличаются от нас по каким-либо причинам, являются изгоями. Влад отметил про себя, что парень никак не отреагировал на этот колокол, хотя, по идее, должен был быть. Если только не...

Он присмотрелся. Жестикуляция, достаточно интенсивная и импульсивная, отсутствие голоса, говорили о том, что парень не может говорить. Это плохо. Насколько Влад помнил, в монастыре был один слепой мастер, но немых или глухонемых, кажется, не было. Если со слепым нормально было разговаривать, то с немым...

Он присмотрелся к его жестикуляции. Кажется, он что-то говорил. Влад не знал язык жестов, хотя в Румынии он иногда видел глухонемых. Но это парень говорит не на румынском. Что-то похожее было, конечно, но он не был уверен. Он присмотрелся. Парень говорил что-то про слух. Так, это понятно. Он не слышит. Кажется, было что-то про английский. Кажется, парень просил с ним говорить на английском. Хорошо, поговорим.

- Привет. Меня зовут Влад, - парень вспомнил, как видел, как представлялись глухонемые. Повторил их жесты, произнося губами на английском языке. Больше он ничего не знал, но, когда парень начал копошиться в сумке и достал увесистую тетрадь на спирали, вздохнул и покачал головой. Пока не стал ничего говорить.

Можно усиленно жестикулировать и артикулировать, можно силиться разыскать какие-то понятные обоим жесты... но зачем так издеваться над собственным и чужим разум, так старательно ломать сознание - когда можно сделать гораздо проще? Габриэль наконец-то выдернул из рюкзака блокнот, вытряхнул карандаш из рукава - и принялся крупными буквами торопливо чертить: I'm sorry, I can't hear you - it's just that I'm deaf, don't you mind if we will talk in writing? Or... maybe it will be inconvinient for you? Any other suggestions?*

Чуть косящие на сторону, острые буквы, украшенные легкими завитушками - почерк у Габриэля всегда был роскошный, узнаваемый и четкий. И обычно легко читаемый - хотя встречались и люди, у которых от завитушек начинали разбегаться глаза и смысл фразы не доходил... Юноша очень надеялся, что сейчас такого не произойдет - и протягивал собеседнику блокнот и карандаш, предлагая тоже таким образом высказаться...

Габриэль коротко улыбнулся, когда парень, забрав у него тетрадь и карандаш, сел на корточки, чтобы писать. Да, конечно - нет такого, что держишь эту тетрадь в объятиях чуть ли не двадцать четыре часа в сутки, привыкая писать на колене, на локте, на ладони, на животе и на бедре, на металлических поручнях и на резиновых перилах эскалатора, на столе, на стуле и на ступеньке, в любом месте, в любое время, в любой ситуации, не всегда же под рукой будут парта и стул, чтобы можно было сесть и каллиграфически писать с идеально прямой спиной... Как венгр при таких условиях еще не испортил себе почерк до неразборчивости трижды искаженных врачебных каракулей - загадка природы...

Больше всего в своей жизни Габриэль, пожалуй, любил ездить в метро - там общаться с окружающими при помощи блокнота нормально, все равно же толком ничего не услышать из-за назойливого шума в вагоне... Впрочем, последний тезис юноша выдвигал лишь понаслышке, сам он никогда не слышал этого шума, не слышал, как прилипчивое гудение забивается уши, перебивая собой все остальные звуки, только с чужих слов... Венгр принял блокнот обратно и поспешно накатал в ответ: Да, конечно, можешь говорить, я пойму. Только на английском, пожалуйста, остальные языки я читать по губам не могу...