Человек с пакетом на голове, кто ты без него?

В кромешной темноте сердце ищет искорку света. Пятно талого снега на черной земле, блеклая звезда в ночном небе, огонек лачуги в деревне с потухшими окнами, отблеск звериных глаз… Сбивая лапы, волк брел меж серых пятен к одному лишь ему видимому, самим собой выдуманному настоящему свету. Влажная земля застывала твердыми комками между пальцев. Острые камешки резали подушечки лап. Мерзлый ветер сбивал шерсть колтунами, и колючая трава в клочья оборвала бока, когда он рухнул в вырытый на подступе к деревне овражек. Он одиночкой прокладывал свой путь, не стеная луне о терзающих его печалях. Забывая об осторожности, бросался с высоких уступов, бежал сквозь пропахшие другим зверем поля, не помня себя, просыпался в домах человечьих и разбивал собой окна там, где нельзя было пихнуть двери лапой. Волчье сердце было стиснуто тоской. Неразделенностью, словно чем-то потерянным, и от давящего одиночества сводило зубы.
Его любовь никогда не была понятой. Что говорить, она никогда не преподносилась так, как он того хотел. Волк чувствовал озлобленный ком, отравляющий внутренности, и желчь от него растекалась по телу. Он чувствовал сдавленность в горле, мешающую зарычать или взвыть, прося помощи. Нечто - злое, униженное, обиженное - стало твердеть, как застарелый гной, и теперь обретало опасную форму. Оно стало жестким, черствым, расчетливым. Оно использовало его лапы, чтобы сократить путь в непроходимых местах, и нюх, чтобы узнать направление. Волк знал, что несет в себе нечто разумное и недоброе. Но волка грела надежда. Свет, который теплился у него внутри, в чувствах радости и любви, в чувствах нужности и разделенности, был так крепок, что волк находил силы не сдаться. Он надеялся отвратить беду, несомую этим бессердечным. Он надеялся открыть живой яркий путь, чтобы это существо не бродило в потемках. Хорошо было бежать, макая мерзлые лапы в снег и грязную весеннюю жижу; хорошо было ломать когти о камни и хватать холодный ветер зубами! Зверь, ведомый одной им постигнутой целью, спустился с холма к воде и завис над темной озерной гладью. Он прислушивался к тишине, и в засохших кустах прозвучал неестественный треск.

Сегодняшняя ночь не была особенной, точно такая же, как сотни позади, и как тысячи впереди. Прохладный ночной воздух, серебристая луна и сотни звездочек, разбросанных по всему небу. Ей бы хотелось потерять память и пройтись по этой тропе в первый раз, совсем как с то время, когда сердце замирало от восхищения и красоты. Потому что даже самое красивое со временем приедается, и кошка смотрела на волшебную россыпь звёзд наверху, как на нечто само собой разумеющееся.
Казалось, что счастье - состояние для неё недостижимое. Оно могло помаячить перед носом какое-то время, ослепляя своим светом, а затем исчезало, оставляя после себя море тоски и угрызений совести. Совесть - то, что вечно отравляет жизнь. И Лив, как это ни странно, было стыдно за то, что она не счастлива. Сама вернулась в монастырь, добилась Дамьяна, семьи, дочери, высокого звания, а теперь не знала, к чему еще стремиться, и потому что душе было тоскливо. Что хорошего в семье и детях, когда каждый день похож на другой? Что хорошего в учениках, которые приходят и уходят, не оставляя в памяти даже намека на след. Оливии хотелось чего-то яркого, свежего, хотелось даже вернуться на десять минут назад, когда было тяжело, насыщенно, а главное, так ярко, что отсветы она видела до сих пор.

Кошка замерла, когда почувствовала запах чужого зверя. Сначала не поняла, что запах знакомый, лишь машинально отметила, что на до этого здесь не было этого запаха. И решила проверить, потому что какой-нибудь дикий волк мог заплутать и случайно наткнуть на монастырь. Ночью ученикам положено спать не потому, что мастера бяки, и из вредности не пускают их на улицу.

Лапы приросли к земле, когда она наконец поняла, почему же запах кажется таким знакомым. Нельзя сказать, что она испытала какое-то сильное удивление. Честно говоря, Двера она периодически вспоминала, и было лишь любопытно, куда его завела нелегкая. Жив ли вообще? Вернется ли в монастырь? Ведь все, кто жили здесь больше года, имели привычку возвращаться. Было в монастыре что-то такое, что тянуло обратно...
Собственную реакцию она предугадать не могла, потому что зла на Двера уже не осталось, однако и равнодушием здесь даже не пахло. Что-то странное, смешанное, сложное. По-другому у них и не бывало. Кошка лениво вышла из кустов и остановилась в нескольких метрах от волка, эта ленивость - сплошная показуха, потому что каждая мышца была напряжена. С Двером нужно было ожидать худшего. И тихий рык вместо приветствия, обнаженные клыки и еще пара уверенных шагов навстречу. Как дела, волк?

Волчара повел ухом. Рык достиг его слуха позже, чем запах, и по нарочитой расслабленности движений не вызывало сомнения узнавание. В природе волки не уживаются с кошками. Встреча двух хищников неминуемо сопровождается оскалом. Двер же был спокоен, припушенная шерсть не встала дыбом, чтобы зверь казался крупнее, и опущенная к кромке воды морда поднялась лениво, снисходительно, будто из вежливости отмечая присутствие пантеры.
Как же он был доволен, увидев ее! Сердце прыгнуло радостно, и хотелось вот так отметить мгновение встречи, чтобы подщенком скакать вокруг этой кошки, покусывая ее за загривок и лапы, и хватать ходящий из стороны в сторону хвост. Только мышцы свело от этого порыва, и чуждая разумность овладела пушистым телом: «Посмотри, мы почти добрались с тобой, волк». И, как будто топча чувства зверя, стало ясно, что Пэйн рад не встрече, - лишь близости цели; и пантера не дразнит волчару игриво хвостом, да и вовсе не бьет себя им по бокам.
«Ты не встретишь оскала в ответ, - отодвинувшись от воды, псина двинулась кругом на твердых лапах, колким холодом глядя в глаза девчонке. - Разочаруешься?»
Хах, девчонка! Столько лет прошло с их встречи, и пускай не Пэйн первый сделал маленькую Оливию взрослой, ему сложно было даже представить ее состоявшейся женщиной. Он испытывал рядом с ней незабвенные чувства: превосходство, интеллект, - оборзение, если изволите. Эта кошка всегда испытывала к нему слабость, всегда скучала по нему - ведь правда же, Лив? И должно быть, потому он так не решался к ней подойти: подсознательно боялся, что ошибается.
Последняя мысль как-то вытолкнула Двера из колеи. Он остановился, не сделав круга, и бок как-то передернуло - зверь смеялся над ним, что ли? Выглядело это, будто шерсть двинулась под неестественным порывом ветра, и невольно на морде нарисовался оскал - всего на секунду. Волк чуть скрючился, словно радикулит спину схватил, но спустя минуту тело начало распрямляться, медленно разгладился подшерсток, превращаясь в весеннее пальто, и рука с едва очертившимися пальцами спешно подняла воротник, будто пряча под ним что-то.
- Доброй ночи, Оливия, - сипло, пока связки еще не пришли в норму после превращения, прошептал Пэйн. Спокойно и снисходительно смотря на пантеру, он призывал ее оставить в прошлом обиды и скинуть звериную шкурку. Конечно, Двер даже себе не признавался в том, что от вида кошачьих клыков в крови прибавилось адреналина.

«Люди не меняются,» - холодные глаза оборотня внимательно следили за девушкой, но смотрели словно поверх нее: вдаль, где должен был стоять храм. Запахи, которые уловил волчий нос, еще витали в воздухе. Двер ощущал, как они ускользают от него, становясь все слабее и неразличимее, и испытывал странное чувство потери, хотя цель была в нескольких часах пути. Он глубоко вдохнул, сбрасывая наваждение, и только сейчас позволил себе взглянуть на кошку с искренним любопытством и приветливо. Ему было интересно, располнела ли Оливия, или все же похорошела, и носит ли на безымянном пальце кольцо.
- Я приехал по просьбе Роксбери, - колючий взгляд скользнул по растрепанным волосам девушки, по бледным в лунном сиянии рукам, и мужчина вальяжно сделал шаг навстречу все-таки похорошевшей чертовки. Пэйн уловил обиду где-то в подкорке самого вопроса Оливии и подумал, что ничего в ней не изменилось настолько, чтобы вести себя слишком отчужденно. Внешне она стала более женственной и держалась самоуверенно. Должно быть, в жизни у нее сложилось все правильно, как у людей, и она гордилась этим и ощущала превосходство, что справилась без поджавшего хвост волка. Будь это действительностью, это стало бы неприятно. Как мужчина, Пэйн не хотел допускать и мысли, будто девушка, которая когда-то бегала за ним, теперь не скучает по нему и совсем не нуждается в нем. И те первые фразы, которые пришли Оливии на ум при их встрече, только разогрели в нем самолюбие: она до сих пор в обиде там, в глубине души, она ревнует его, она хочет добиться его преданной любви, которую он дарит Хизер, и она все еще комплексует из-за тех слов, которые он ей когда-то впустую ляпнул. Поэтому Двер приблизился к девушке, глядя на нее сверху вниз, и чтобы еще больше насладиться своей мнимой властью, издевательски добавил, поправляя Оливии прическу: - Ты бы выглядела гораздо лучше, если бы сделала мелирование, - он нависал над ней, без тени улыбки растягивая слова и глядя в ее глаза так холодно и разочарованно, что это могло ощущаться даже унизительно. - Но, - Двер повел пальцами по распрямленному плечику и вдоль правой руки вниз, ловя каждое колебание мышц девушки и ее учащенное сердцебиение, пока кулак не сжался на уровне локтя и взгляд не опустился на пальцы: - Я рад, что тебя хоть кто-то приголубил. - В конце концов выдал Пэйн сквозь скрипнувшие зубы.
Признаться, он опешил. Ему хотелось дальше метить территорию, поддерживать высокомерный тон и произносить другие слова, подпитывая былые чувства Хамфри и свое самолюбие. Такое обычное дело - красивая юная девушка вышла замуж, за ее плечами теперь мужчина и она наверняка представляется теперь всем с улыбкой под другой фамилией, но… Пусть он допускал в мыслях ее свободу, пусть Оливия казалась последней, кто ему когда-либо будет нужен, сейчас внутри у Двера что-то рухнуло и образовалось неприятное запустение. «Очень грустно. За кого? За какого-нибудь дурачка, несмыслящего ничего мальчишку… И чем он тебя купил? Социальные устои, да? Не могла воспитывать ребенка одна, несчастная, конечно, он тебя пожалел. Ты теперь несчастна. Несчастна с этой печатью на пальце, стремишься ее спрятать, хочешь обрести свободу. Завидуешь мне, кошка? Хочешь вернуть все назад, втайне, а?..»
Пэйн ослабил пальцы так, что они сами соскользнули с руки Оливии. Он все также изучал ее глазами, но если в них и были огни, то теперь какие-то безжизненные и пустые.
- А я многое упустил, так? - голос дрогнул только в начале, превращаясь в вежливый интерес и не более. - Рассказывай, как жизнь.