Ледяная стена между нами...

Библиотека была ее убежищем. Она пропиталась запахом пыльной бумаги, кожи, дерева – всего того, из чего были сделаны книги. Уля искала, она забыла про все, кроме того, что ей нужна информация о чакрах, энергиях, блокировке. Она нашла массу трудов на непонятном языке, ориентируясь на картинки, Подольская откладывала эти труды с надеждой, что однажды она поймет эти иероглифы или арабскую вязь. Эта девушка уже мало напоминала прежнюю Ульяну. Скорее она стала похожей на некое приведение, поселившееся в библиотеке. Иногда она с удивлением обнаруживала чашку чая на столе или тарелку с едой. Конечно, она выходила на улицу, но мозг не фиксировал окружающий мир, он работал над проблемой постоянно. Уля нашла труды по магии крови, по магии, которая скорее была близка Джильди. Сколько прошло времени, блондинка не знала, кажется, она уже неделю спит в этом пыльном помещении. И вот сегодня утром Уля «проснулась». С ужасом обведя взглядом помещение со столом, на котором горами высились труды забытых всеми ученых и магов. Знания уже переполнили голову блондинки. Она отряхнула одежду, собрала в сумку все свои тетради с записями, решительно тряхнула головой, отгоняя ненужные мысли и вышла на улицу.
В душе поселилось что-то колючее и черное. Было стыдно и перед учениками, перед друзьями, но хуже всего дело обстояло с Казанцевым. Он, наверное, и не предполагал, что его любимая может быть такой. Да, она прогоняла его из библиотеки, когда он приходил и требовал, чтобы она вернулась к нормальной жизни. Сколько раз? Уля уже не помнит… И как ножом по сердцу был его обиженный взгляд и фраза «я все понимаю». Лучше бы он закатил скандал. Теперь в ее сердце поселилась тревога за него. Ведь он болен, а она…. Она…
«Мне нет оправдания и прощения. Он сделал мне предложение, а я… Я поступила с ним подло!» - да, можно было по тягать себя за белую косу, но заламывать руки долго Ульяна не хотела. С этим как-то придется жить. И ей, и ему… всем. Правда тут был один момент, что вряд ли у них получится жить вместе. Подольская уже все решила, она едет обратно к родителям. Потому что так правильно, иначе все это было сделано зря. Блондинка будет делать все, применит все, что узнала и добьется того, что к родителям вернется магия.
Осталось только сказать об этом Максу. Можно было, конечно, втихаря сбежать. Но она и так перед ним виновата. Эта болезненная операция была нужна.
Уля добрела до комнаты Казанцева и постучала.

Очень сложно себе представить мир, в котором теряешь что-то бесконечно дорогое. Макс еще не потерял, но с каждым днем, с каждой утекающей сквозь пальцы секундой, он чувствовал, как теряет Улю. Ему часто снилось, как каждый вздох погружает его все глубже в какое-то жуткое, зябкое болото, как он безмолвно кричит, пытаясь дотянуться до ее руки, и не может. И тогда он просыпался с криком.
Он никогда не думал, что стал настолько зависим от нее. Не видеть ее день – испытание, но выдержать его не так уж и сложно. Два дня? Сложно, но не невозможно. Неделю? Нереально. Он метался к ней, метался снова и снова, пытаясь достучаться до ее сердца… тщетно. Она стала жить в своем мире, одержимая одной лишь идеей, захваченная одной лишь мыслью.
И Макс смирился. Перестал давить, перестал пытаться ее вернуть. Иногда безмолвной тенью он просиживал целые часы в библиотеке, в надежде, что его заметят. Она не замечала. Читала, искала, что-то записывала, а ему оставалось только сидеть поодаль, время от времени доставляя ей еду. Когда, наконец, взгляд ее вдруг натыкался на Макса, Ульяна сердилась, словно он вторгался в ее личное пространство, в круг, в который она не хотела никого пускать. Приходилось уходить. И возвращаться на следующий день, буквально физически ощущая, как она превращает в тень самой себя.
Честно говоря, Казанцев был уже на грани. Сил не оставалось даже на проклятья в адрес ее родных, что все чаще зарождались в глубине горла. В какой-то момент ему просто стало все равно.
Однако сейчас, рывком распахнув дверь, и увидев перед собой лицо любимой, Макс был готов расплакаться от облегчения. Ему хотелось схватить ее, сжать в объятиях, заставить забыть обо всем, вычеркнуть из жизни все, что происходило с ними в последние несколько недель…
- Привет, - улыбнулся Казанцев, сделал шаг в сторону, приглашая ее войти внутрь. Потом нахмурился: - С каких это пор, ты стала стучать, заходя в мою комнату?

Он был рад. И это очередной камень в ее сердце, совесть…. И что там еще внутри? Что так может болеть? «Убрать эмоции. Не плакать. Держаться…» - Ульяна с трудом взяла себя в руки. Пока она успокаивалась и заходила в комнату, вопросы Казанцева были не услышаны. Казалось, что он говорил на другом языке. Или до нее просто не доходил звук? Родное и любимое лицо что-то всколыхнуло внутри. Уле вспомнились моменты, когда она могла без задней мысли ворваться в его комнату и кинуться в его объятия, смеяться, целовать его и быть безумно счастливой. Но не теперь. Она не имеет право так себя вести.
Она словно тень зашла в комнату и осмотрелась. Привычный беспорядок, в котором была все-таки своя логика. Казалось, что ничего не изменилась. Обернись резко, крикни «Шутка» и прыгни к нему на шею. И все… Можно сделать вид, что никто никому не делал больно. Но Подольская была плохая артистка. Ульяна медленно повернулась, между ними было небольшое расстояние, но преодолеть его она уже была не в силах. Не сейчас…
-Я пришла попрощаться. – сказала, как будто ножом отрезала что-то очень важное. Голос звучал тихо, но в наступившей тишине он гремел словно набат.
-Еду в Минск. Знаю, что не имею права что-либо теперь у тебя просить. Но попрошу. Присмотри за Ангелиной, - Ульяна протянула бумажку Казанцеву, - Здесь мой адрес и телефон в Минске. Я…
Уля не могла подобрать правильных слов. Речь должна быть четкой, холодной и короткой. Пришла, сказала и ушла… На это ей сил хватит.
-Я буду благодарна тебе, если будешь писать. – Блондинка сделала шаг к выходу, но на ее пути стоял он, тот, который всегда будет напоминать ей о том, какая она, о ее вине, о боли, которую она может причинить. Подходить к нему близко Подольская не решалась. Оставалось ждать, когда он отпустит ее.

Больше всего на свете Максу хотелось проснуться. Вскочить на жесткой цинковке, оглашая комнату криком, сесть, тяжело дыша от пережитого ужаса и счастья, что это был всего лишь сон. Глупо, наверное. Он не проснется. Не сможет отмахнуться от ее слов, зная, что их никогда не было.
Он не понимал ее. По большому счету, она убила его своей первой фразой. Он продолжал стоять, дышать, существовать, но, по сути, был уже мертв.
Макс никогда не допускал мысли, что проведет остаток жизни без нее. Ни разу. Всегда знал, что она будет рядом, всегда понимал, что он будет рядом с ней. И вот сейчас, она «прощается»? Просто… уходит? Почему?
- Подожди, - Макс сглотнул, тщетно пытаясь привести мысли в порядок. Первый шок, шок который заморозил внутренности, убил мысли и не давал сделать вздох, прошел, и теперь Казанцеву срочно нужно было понять кое-что важное. – Я не могу отпустить тебя просто так.
Наверное, это было подло. Не нужно быть пророком, чтобы понять, что ей самой очень тяжело дается этот разговор. Но если он сейчас ее просто отпустит, то уже никогда себя не простит.
- Я понял, ты уезжаешь в Минск, - Максим осторожно кивнул, пристально глядя на ту, что была для него дороже всех на свете. – Первый вопрос: почему я не могу поехать с тобой?

Уля знала, что будет тяжело. Но все-таки она не была готова к тому, что он не захочет отпускать ее. Ей казалось, что он очень обижен и буркнет что-нибудь в ответ, откроет дверь, и она уйдет. Так было бы правильно в понимании блондинки. «Неужели ему мало того, что я сделала?» - Ульяна открывала рот, чтобы разродиться холодной тирадой, то закрывала, потому что не находила слов. Она сама решила возвести между ними стену, чтобы через нее не проскочила ни одна эмоция. Ведь все эти чувства: любовь к Максу, ревность, тревога за родителей, непонятные отношения с Ангелиной, неопределенность в том, что ей хочется от жизни. Как это может вынести один человек? В какой-то момент, еще до того, как она скрылась в библиотеке, блондинка рыдала ночи напролет. Почему? Да потому что ей нужно было радоваться, она невеста… А вместо этого она чувствовала только беспокойство за родителей. Все-таки правы были в ее деревне. Она холодная и не умеет любить. Она сделала только хуже Максу. Конечно, эти рассуждения отдают бредом, но… прежде всего Уля пряталась от своего чувства вины.
-Прости меня. – тихо сказала Подольская. – Видишь, я вряд ли смогу быть хорошей женой. Не буду искать себе оправдания. Ты сам поймешь это… потом. Мне кажется, что я смогу вернуть магию моим родителям. Это будет трудный и долгий процесс, но я попытаюсь. И… я…
Ульяна сдерживалась из последних сил, чтобы не разреветься. Можно в любой момент заморозить себя. Она знала, что маги воды могут отрезать свои чувства. Но боялась этого. Не знала, можно ли потом включить это обратно.
-Мне легче будет одной в Минске.
Блондинка снова сделала небольшой движение в сторону выхода, намекая, что ей уже пора. А внутри все хотело остаться, сесть и поговорить, что же происходит. Но нет, это слишком тяжело. Легче сбежать, тем более есть предлог. Ульяна презирала саму себя за эту слабость. Но сколько можно делать больно любимым.
-Я… как оказалось, не сильно отличаюсь от своей сестры. Я не тот идеал, какой ты меня видишь. Я запуталась и мне нужно уехать…
Сбивчиво, не глядя в серые глаза, произнесла Подольская.

- Простить? – Максим заморгал. Потом осторожно подошел к единственному в комнате табурету, освободив для девушки путь к выходной двери. – А, ну да… Не стоит беспокоиться.
Казанцев сел, бездумно взялся за какой-то минерал, что лежал на полке, в куче таких же. Кремний, кажется? Зачем он здесь? Ах, да, вроде бы, Максим хотел проверить, сколько выделиться энергии, если его раскалить, и нельзя ли эту энергию направить на динамо-машину. И ведь могло получиться. Конечно, без магии не обойтись, но с ее помощью можно было бы сделать неплохой генератор. Где-то здесь были его расчеты. Ага… вон валяются. Взять, глянуть?.. Почему-то казалось очень важным понять, получиться у него этот опыт, или нет. Остальное как-то отошло на второй план. Наверное, это была такая защитная реакция: не думать о самом дурном, пытаясь спрятаться за другими мыслями. В свое время, он даже ментальный щит так ставил…
Может, сказать, что я люблю ее? – в голове вдруг возникла мысль никак не связанная с опытом, и кусок кремния был тут же забыт. – Оценит ли? Странно… я ж никогда в жизни не говорил, что люблю ее. Вот так – прямо. Называл ее любимой, отвечал «и я тебя», когда она признавалась мне в любви, но чтобы прямо и честно глядя в глаза, сказать вслух, что я ее люблю? Ни разу не было. Может, сказать сейчас?.. С другой стороны, вряд ли она заметила этот маленький факт. И поэтому оценить мое признание не сможет.
- Что же, ответ на первый вопрос получен, - Макс даже не вздохнул, по обыкновению, сидел сгорбившись, и уставившись на кончики ее пальцев ног. – Ответ меня удовлетворил…
Странно, но больно не было. Вообще ничего не было. Будь Казанцев чуть поэтичнее, он бы обязательно заявил, что мертвая плоть боли не чувствует. Но, к счастью, Максим был далек от поэзии.
- Если позволишь, задам вопрос номер два, - продолжал парень, поднимая пустой взгляд ей на лицо. – Почему «попрощаться»? Почему именно такая формулировка? Ты уезжаешь, да. Бывает. Многие уезжают. Ты не собираешься возвращаться? Или собираешься, но потом не захочешь меня видеть? Тогда, зачем просить меня писать? Почему ты не сказала: «Макс, мне надо уехать… к сожалению, мы не можем поехать вместе, но я постараюсь вернуться как можно скорее, как только закончу свои дела»?
Надо было закончить мысль, но язык отказывался повиноваться. Казанцеву понадобилось напрячь всю свою волю, чтобы заставить себя задать вопрос, на который он не хотел услышать ответ:
- Уль, если ты не хочешь меня больше видеть, то лучше так и сказать, - произнес он. – Не нужно всех этих сложностей. И причин тоже не нужно. Просто скажи, ладно? Прямо сейчас только.

Ну вот путь свободен! Можно бежать… Но Ульяна смотрела на Макса и не могла сдвинуться с места. Его растерянность, боль можно было попробовать на вкус, а потом… ничего не осталось, тишина в эфире. Кажется, он даже забыл, что у него в комнате застыла женская фигура. Вот она сейчас выйдет и ей тоже станет все равно на все и всех, кроме родителей. Кто бы мог подумать, что еще несколько месяцев назад она все глаза проплакала, когда Казанцев пропал. Они не чужие, они теперь никогда не смогут быть чужими… Он задавал правильные вопросы, только на них нельзя ответить одним предложением. Это надо чувствовать… Как ей хотелось присесть на пол рядом с любимым, положить локти на его колени и заглянуть в глаза, сказать, что все будет хорошо. Только вот когда будет это хорошо не понятно.
-Думаю, что прощаться принято у всех воспитанных людей, даже если они, как я, ведут себя не слишком воспитанно. Я должна была с тобой попрощаться, чтобы хоть как-то исправить положение, быть честной с тобой. Я не говорю тебе «прощай». Думаю, что я не хочу терять тебя, но и привязывать к себе не имею права. Я не знаю, когда вернусь. Я не буду тебе говорить, дождись меня, потому что… - пока Уля говорила, она начала заводиться, - да потому что я холодная и неблагодарная, как ты уже понял. Ты же видел меня все это время… Мне был никто не нужен. Тебе нужна такая невеста?
Она чудом не перешла на крик. Сдержалась.
-В жизни нет только белого и черного. Одно могу сказать, я буду рада, если ты мне будешь писать, если нет… то что ж, я пойму.
Подольская медленно двинулась к двери, открыла ее, повернулась.
-Я никогда не смогу полюбить кого-то сильнее, чем тебя. Потому что с того самого первого дня в горах, мое сердце бьется в одном ритме с твоим.

Это было… словно вспышка света. Озарение, которое настигает неожиданно, понимание того, что должен делать, видение пути – того единственного, который может спасти повисшую на волоске жизнь.
Он оказался рядом с ней резко, быстро, неожиданно. Не прыгнул, не побежал, не бросился. Просто оказался, сам не понимая, как у него это получилось. Просто понял, что должен быть рядом, и оказался рядом. Как всполох огня. Как язычок пламени, что сжирает последние остатки самого себя, в попытке сохранить жизнь.
Взял ее за руку, прежде чем она успела среагировать, сделал шаг, вдруг неожиданно заключая любимую в объятия.
- Ты ведь понимаешь, что теперь я тебя не отпущу? - шепнул он, почти касаясь губами кончика ее замечательных ушек. И тут же, словно в подтверждение своих слов, словно и вправду не собирался ее никуда отпускать, а только лишь держать вот так, в своих объятиях, держать до конца своих дней, только лишь наслаждаясь ее теплом, Максим охватил ее совершенный стан еще крепче. Почувствовал, как глубоко в висках стукнула кровь, вторя удару его сердца, что, казалось, начало биться только сейчас, почувствовав, что она рядом.
Казанцев поднял возлюбленную, даже не почувствовав ее веса, понес в глубь комнаты. Она могла сопротивляться, она могла даже кричать, могла его ударить, брыкаться и вообще делать, что угодно – Макс вряд ли бы это заметил. Он посадил ее на стул, опустился перед ней на колени, и заглянул в родные глаза, и в его собственном взгляде сейчас, впервые, должно быть, появилась сталь.
- Во-первых, - начал Казанцев, подивившись тому, что способен говорить так холодно и спокойно, - не смей о себе думать плохо. Мне все равно, как ты себя ведешь, мне все равно, что ты говоришь – мне другая ты и не нужна. Ты – это ты, и мне плевать на то, как я, по-твоему, должен реагировать на некоторые твои слова и действия. Я буду любить тебя такой, какая ты есть: всю твою увлекающуюся натуру; все твои заскоки по поводу того, какой должна быть невеста; все твои переживания, что кто-то вокруг тебя достоин большего… Не перебивай!! С тобой почти твой муж разговаривает! Сиди и слушай, раз уж пришла!
Макс почти не повысил голоса, но когда он начинал говорить таким тоном, лучше было слушать. Но прошел миг, и взгляд его потеплел, из голоса исчезло все, кроме нежности:
- Во-вторых, любимая моя, я буду ждать тебя столько, сколько потребуется, - он поднес к губам и поцеловал тыльную сторону ее ладони, потерся щекой об эту ладонь, по-прежнему не собираясь выпускать ее руки. – Ты – самый дорогой человек в моей жизни, неужели ты думаешь, что что-то в этом мире может заставить меня смотреть на тебя по-другому? Я не могу запрещать тебе уезжать, но и отпустить тебя просто так не могу. Мы же расстаемся на… на бес знает сколько времени! И ты хотела просто прийти и отделаться от меня словами: «прощай, пиши, если хочешь»?! Фиг тебе! Поняла?