Новый предмет для сознания

Не то чтобы Аурел ухитрился по достижении двадцати трех лет вместо приобретения мозгов начисто их все порастерять - но, в общем, чушью румын в последнее время маялся все более и более ощутимо. В бестолковых списках дел, которые юноша с несгибаемым упорством то и дело крепил в своей комнате на стену над циновкой, все чаще и чаще появлялось словосочетание "по приколу", порой сопровождавшее несколько неожиданные записи. Если, например, ремарка "учить камни", уже месяц как занесенная в список и до сих пор так и не вычеркнутая, в рамках преподаваемых в Линь Ян Шо дисциплин была вполне ожидаема и расшифровывалась легко, то вот запись "поперечная флейта" на первый взгляд не увязывалась в монастыре ни с чем. И появиться в списке могла действительно только так - по приколу. И тем не менее, прикол начал самым решительным образом воплощаться в жизнь. Сперва была приобретена флейта, потом отыскался относительно ветхий самоучитель, а дальше оставалось только взять самого себя за шиворот и научиться играть.
Не сказать, чтобы проветриваемая насквозь беседка у обрыва была наилучшим местом для репетиций - но Аурелу она по невыясненной причине приглянулась. Приютившись на одной из скамеек, юноша придавил коленом так и норовивший оседлать ветер и отправиться в полет самоучитель, усиленно хлопающий страницами, и поднес флейту к лицу, пока не касаясь инструмента губами, еще только пытаясь привыкнуть к этой позе. Собственные ладони с непривычки казались неловкими, негибкими, одеревеневшими - а Аурел терпеливо, не стремясь как можно скорее попытаться что-нибудь эдакое коряво насвистеть, пытается приучить собственные руки к тому, как в них должна лежать флейта. Постановка губ - это, конечно, тоже не такая вещь, о которой забывать стоит, но начать, как кажется румыну, все-таки требуется с кистей рук.

Аделина с прикорнувшей внутри неё магией откровенно не в ладах. Как протекают эти мистические процессы, вживленные в организм, и как можно их регулировать, Рутцен себе представляет довольно смутно. Даже такую, казалось бы, относительно мирную вещь, как прорицания, контролировать немка толком не может. То способность мирно и беспробудно дремлет где-то внутри черепной коробки - то вдруг просыпается, чтобы начать резать девушке глаза цветными всполохами и неустанно толкать под руку, нашептывая странные аксиомы и предлагая неожиданные авантюры.
Конкретно сегодня, например - пронзительно-синяя чакра настойчиво уговаривает Аделину прогуляться к обрыву. Точнее, к беседке на краю того обрыва. Уверяет, что пустой и безликой эта прогулка не будет. Спорить с поселившимся в голове императором Рутцен не решается - знает, что мистика от неё уже так просто не отцепится.
В беседке Аделину, кажется, поджидает новое знакомство, да ещё какое примечательное - расположившийся на скамейке юноша поражает немку в самое сердце, да даже не один раз, а целых три. Три подряд попадания навылет. Первое, отчего слепнет Рутцен - это аура юноши, напоминающая хаотическое смешение цветов, исправно и горячо пульсирующее, несмотря на то, что сплелись в нем такие цвета, которые, исходя из жизненного опыта немки, рядом стоять бы не должны. Сквозь звонкую салатовую пляску любви горькой трещиной прорастают антрацитовые изгибы грусти, и весь этот звенящий от полярности клубок окольцован и наполовину затянут спокойной синевой сосредоточенности. Слегка проморгавшись от этой пестроту чужой ауры, Аделина вглядывается в лицо юноши и оказывается сраженной наповал вторично - внешность у парня как раз из того самого, вызывающего живой интерес разряда "девочкам нравится", с блестящими темными глазами, гибким лицом и эффектной родинкой на щеке. Окончательно добита же Аделина оказывается, когда замечает в руках у юноши флейту. И изумленно замирает, не решаясь подойти - как, взаправду? Сейчас юноша коснется флейты губами, и прольётся нежная звонкая мелодия?
Помилуйте, да разве в настоящей, не в книжной жизни знакомства так начинаются?

Сказать с уверенностью, как быстро он почувствовал на себе чужой взгляд, Аурел не мог. Не исключено, что долго тормозил и не замечал, словно невыразимо толстокожее существо. Просто в какой-то момент огляделся по сторонам и понял: рядом стоит. Красивая и болезненно голубоглазая. Молча и пристально смотрит на флейту в руках у Аурела, словно ожидает, что румын вот-вот исполнит нечто мощное и проникновенное.
А не исполнит, к сожалению. Для таких подвигов сперва научиться играть надо, а юноша флейту едва ли не третий раз в жизни держит.
- Привет, - бодро улыбнулся девушке Аурел. И, чувствуя необходимость уже хоть что-то изобразить, пока за шарлатана не сочли, приложил флейту к губам и попытался на выдохе сыграть хотя бы ровный и чистый звук - как бодро утверждал самоучитель, это был непременный первый шаг в освоении игры на флейте.
Ровного и чистого, увы, не получилось - звук вышел осколочный, пускающий нервных петухов и отчётливо вибрирующий. Ничуть не смутившись этой неудачей, Аурел отнял флейту от губ и оптимистично сообщил словами старой школьной пьесы: - Ну и что? А я вовсе и не волшебник. Я ещё только учусь, - И, опустив руки на колени и продолжая бережно удерживать инструмент, румын задорно обратился к девушке: - А ты? Играешь на чем-нибудь? Или тоже ещё только учишься на великого мага и чародея от музыки?

Замечает Аделину юноша очень быстро - но, вопреки твердому убеждению немки, что все творческие люди терпеть не могут, когда у них стоят над душой, не пытается прогнать девушку или спрятать инструмент. Напротив, после короткого приветствия решительно подносит флейту к губам, словно присутствие зрителей его только вдохновляет. Рутцен считает этот жест безмолвным разрешением проникнуть в святая святых и присутствовать при звучании музыки. И торопливо проскальзывает в беседку, усаживается на скамейку и зачем-то поправляет волосы. Словно из-за недостаточно гладкой прически девушку кто-то может отсюда погнать.
Звук, который издает флейта, правда, на полноценную мелодию похож слабо. Уж куда скорее - на что-то колченогое, неловкое и едва ли не окровавленное. И все равно Аделина столь же очарована - только теперь уже не чужим искусным владением инструментом, которого, как выяснилось, в навыках у юноши пока не наблюдается, а чужой безоглядной смелостью. Сама Рутцен даже на барабане играть не решится при посторонних, если знает наверняка, что у нее в запасе из игровых приемов только удар правой, удар левой и смущенный "упс", хотя при желании и это можно соединить во что-то, напоминающее полноценный ритм. Юноша же, судя по его реплике, прекрасно-в-курсе, что флейтист из него трагически аховый. И тем не менее - ничуть не стесняется демонстрировать это при немке.
- Я-нет. Не-играю. Совсем-ни-на-чем, - качает головой Аделина, продолжая с восхищением рассматривать светлую и тонкую флейту, которую юноша опустил и теперь держит не у лица, а над самыми коленями. - А-ты? Давно-учишься-играть?
Ответа на этот банальный вопрос Рутцен пока не чувствует даже интуитивно. Насколько сложна в обращении флейта, девушка понятия не имеет. И абсолютно никаких градаций предложить не может. Даже с учетом того, что медведь ушей Аделины никогда не касался - музыкальные инструменты все равно являются для Рутцен чем-то инопланетным и непостижимым совершенно. Негромко спеть под уже имеющийся аккомпанемент - вот это немка осилит без особенных сложностей, перебарывая разве что некоторую застенчивость. Создать же аккомпанемент самой - невозможно. И не просите. И пробовать не стоит. Не выйдет у Аделины, даже после сколь угодно долгих занятий - Рутцен просто не верит в собственные руки. А на отсутствии веры далеко не уедешь, тут же на старте и заглохнешь в облаке пыли и дыма от гаснущих замыслов.

- Так уж и ни на чем? А на чужих нервах? Что, никогда? - усомнился Аурел, искренне считавший нервы, что свои родные, что посторонние, тем чутким струнным инструментом, на котором исполнить истерическое соло можно порой даже за счёт одного только лёгкого движения руки. Да, выходит обычно не слишком музыкально. Но неизменно - крайне выразительно, это факт, сомнению не подлежащий. Впрочем, настаивать на этой неловкой, несколько вымученной шутке Аурел не стал. И синхронно с вопросом девушки с любопытством опустил взгляд на собственные руки и на прикорнувшую в ладонях флейту, словно желал тоже вопросить: эй, конечности, а и правда? давно ли духовыми инструментами балуемся помаленьку?
- Да, в общем, практически только что начал учиться, - легко сознался румын, не видя ни малейшей необходимости выдерживать в этом месте интригующую театральную паузу. - Ты, наверное, и сама это поняла. По тем исключительно фальшивым звукам, которые я пока из флейты извлекаю, - соображая, что в их разговоре не так и какой важной составляющей так очевидно и грубо не хватает, юноша мучительно сморщил лоб. А потом, сообразив и разом просветлев лицом, в приветственном жесте протянул девушке ладонь, представляясь: - Аурел. А тебя как зовут? Ты давно в монастыре? Извини, но я тебя как-то раньше совсем не видел. В связи с чем принужден заключить, что ты с нами, наверное, не слишком давно. Не мог же я год вслепую мимо тебя ходить? - хотя голос Аурела, в котором ощутимо и почти катастрофически не хватало градуса уверенности, наталкивал как раз на обратную мысль. Что все несколько бестолковый парень прекрасно мог, самым наглым образом.

В том, как Аделина доверчивой тенью тянулась за каждым, даже ерундовым и от излишнего беспокойства конечностей сделанным движением Аурела, девушка была ужасно, безгранично почти милой. Вот даже и в мелочах: Аурел опустил взгляд - и Аделина повторяет, тоже выцеливая перекрестьем голубых глаз колени румына. Хотя это объект для просмотра такой себе, сомнительный - правда, сейчас несколько скрашенный светлыми боками флейты.
- У тебя красивое имя, Аделина! - вежливо склонил голову набок юноша. И чуть было не добавил: и красивая манера говорить. Но вовремя прикусил язык, сообразив, что такой комплимент, чего доброго, может быть истолкован девушкой как издевательство. Хотя Аурела и вправду нравилось, как звучала речь Аделины: тихая, удивительно ритмичная и по-своему мелодичная. Похожая на неторопливый перестук теплого дождя по крыше - и даже там, где девушка, частит, сбиваясь с дыхания, Аурел ухитряется услышать обстоятельную размеренность.
Перед тем, как отвечать на заданный ему вопрос о сроках давности, юноша берет небольшую музыкальную паузу на размышления. Снова поднимает флейту к лицу и, плотно прижав лабиум к нижней губе, снова протяжно выдыхает, вновь стремясь к полноценному чистому звуку и вновь получая на выхлопе нечто нервно дребезжащее. Когда речь заходит о сроках, у румына неизменно начинаются проблемы с арифметическим прибавлянием - жалкой попыткой не замечать, как, оказывается, быстро убегает время.
- Ну, года, наверное, уже четыре, как я здесь, - нехотя подвёл итог вычислениям Аурел, отнимая флейту от губ. И шутливо возмутился: - Слушай, а что это за вопрос такой дежурный, про "как давно ты здесь"? Практически с кем ни познакомлюсь - все интересуются. Причём многие - с похоронной интонацией. Как будто спрашивают: "Ты уже сколько отсидел?" - хрипло передразнил Аурел. И снова выдохнул в лабиальное отверстие флейты, одновременно с этим зачем-то нервно зажав несколько клапанов. Флейта отозвалась надсадным звуком, куда, мол, впереди паровоза понеся, дурень, ноги переломаешь, и только.