Уравновесь свою природу

Райан терзало то, что со своей внутренней кошкой у нее так до сих пор и не получилось договориться. С занятия у сифу Грей она вышла окрыленной, легкой, как воробьиное перо, и с ощущением цветущей внутри хрупкой, робкой, пугливой красоты, скрытой от других. Но эффект от этого занятия быстро сошел на нет, как от жаропонижающего, и все привычные загоны Райан вернулись, как температура, снова облепили ее. И кошка начала прятаться, чувствуя, что здесь ее вновь не любят - это в происходящем было худшее. Райан чувствовала себя так, словно она скатывается с горы, на которую толком не успела взобраться, только кое-как одолела первый подъем, да и оттуда, даже с этой, толком не взятой высоты теперь катилась кубарем обратно к подножию. И если усилия над собой не сделает, не зацепится, то снова окажется на старте, растеряв все, чему училась.
Снова дергать мастеров Райан постеснялась. Нужно ведь было знать меру в своей бестолковости. Ей уже давно объяснили все, что было необходимо, все выдали ей разжеванным и только и ждали, когда она наконец осилит проглотить и использовать этот материал. Райан честно постаралась все это вспомнить, все собрать воедино и в отсутствие Ирины устроилась на подоконнике своей комнаты - договариваться с внутренней кошкой.
Ей не сразу удалось вспомнить все то, к чему они пришли на занятии с сифу Грей, перестать думать о плохом и сконцентрироваться на хорошем. На шкурке цвета мягкого серого рассвета - Райан очень постаралась представить ее себе как можно объемнее, так, чтобы даже кончики пальцев задрожали в ожидании бархатистого прикосновения, - и на темном скоплении цвета на изящной острой мордочке, и на больших полупрозрачных глазах цвета мятного мороженого. Ирландка честно пыталась совместить мысли о том, какая ее кошка наверняка завораживающе красивая, с попытками эту кошку позвать, убедить, что здесь ее никто не обидит.
И изнутри неожиданно рванулось наружу - горячее, колкое, на саму девушку внешне совсем не похожее.
Райан всхлипнула, сгибаясь пополам на подоконнике. Ее смело как-то очень стремительно, словно она была и не человеком вовсе, а так, угодившим в ручей сухим листком. И тело мучительно расплавилось, съежилось, сложилось вдесятеро, и вместо девушки на подоконнике оказалась кошка. Она оглушенно завертелась, пытаясь понять, где она, сориентироваться - и с жалобным мявом свалилась с подоконника на улицу.

Пока совсем неподалёку кто-то терзается мыслями о высоком и неизведанном, вся ржаво-каштановая голова младшей Судзуки, придирчиво разглядывающей окно своей комнатки снаружи, забита... в некотором смысле тем же. Оконце, с противоположной от общей веранды стороны - высоко; даже Хидне, высоченной по среднему японскому нормативу, приходится привставать на носочки с краешка фундамента, чтобы дотянуться до верхних уголков оконной рамы, едва-едва доставая их пальцами. Каким магическим образом бумажный прах - результат успешных попыток начертания плохо освоенных амулетов - умудряется собираться на раме малозаметной напылью в том числе снаружи, настырно прятаться и скрипеть в петлях створок, оседать на стекле с обеих сторон, если свои привычно переменные достижения в искусстве офуда девушка празднует либо внутри, либо где угодно, но никак не под окнами общежития - лишь высшим силам ведомо. Да и им-то вряд ли, честно говоря.
Нет, в самой комнате Хидна, четвёртый год живущая в одиночестве, исправно наводит девственный лоск за двоих, но к окну с вечно задёрнутыми шторками пристаёт нечасто, а открывает проветрить и того реже - проще входную дверь настежь распахнуть. В один прекрасный день запылённая внешняя сторона стекла, играя некрасиво-шероховатыми солнечными зайчиками по потолку, всё же бросается в глаза - и ничего не остаётся, кроме как ужаснуться, проникнувшись, как могла бы здесь прокомментировать Ирина-сан, приступом трудоголизма уважающего себя ситха, возводящего порывы в абсолют. В уборку Судзуки радикализируется с головой и, коль скоро пыльным снегом на голову свалился-таки повод, приводит в порядок всё. Вычистить подаренные в деревне кроссовки до блеска, насколько позволяет истёртый, но всё ещё белый-белый материал - сделано. Оба футона и все циновки тщательно выбиты - а в зеркале теперь смогут отражаться даже фольклорные вампиры. Рамы вытерты, стёкла блестят; старая юката, заношенная-переношенная, давно носимая полукровкой попеременно парадным нарядом и робой чернорабочего, бултыхается в общей стирке. Сама же Хидна, украшенная позабытым на курносом носу серым пыльным пятном от пальца, вновь обойдя общежитие уже будучи переодетой в чистое, с подозрением, достойным старшего следователя национального управления полиции, инспектирует результаты трудов своих.

Итог, удобоваримый для семьи Мотидзуки по меркам самой Мотидзуки - единственной, кто носит фамилию с максимально возможным старанием по чести и одновременно не по праву, - девушку устраивает. Крошечные капельки влаги, оставшиеся на наличнике, скоро сотрёт ветерок, слегка треплющий сейчас волосы полукровки. Едва заметный шелест листвы на ветру, перемежаемый отзвуками приглушённых голосов чьего-то разговора из чужого окошка чуть в стороне - единственное, что окружало Судзуки ровным и уютным фоном с момента, когда час назад та принялась остервенело мешать ближайшим соседям шебуршением тряпки под их окнами, и окружает её до сих пор, уже по возвращении, словно непреложная константа для этого безлюдного закоулка Линь Ян Шо. На замеченный периферическим зрением движущийся тёмный объект, его траекторию и неожиданный звук, без предупреждения вклинившийся в идиллическую атмосферу с противоположной стороны общежития, подозрительный куда сильнее, чем свежевымытое окно, Хидна резко поворачивает голову - и, озадаченная, крадучись шагает разведать обстановку, по пути считая окна. Звук хорошо знакомый и понятный, но при этом смутно, необъяснимо тревожный. Эмоциональным реакциям, зачастую всплывающим из ниоткуда без ярлыков с пояснениями, словно собой разумеющимся, хафу давно отвыкла удивляться и даже придавать сколь-либо серьёзное значение - но здесь этому понятному звуку, казалось бы, неоткуда и взяться.

- Ты кто? - завидев под очередным окном маленькое серое существо с ушами на полголовы каждое, негромко говорит Судзуки мягким полушёпотом, тут же на месте поневоле расплывается в улыбке, какую дарит людям редко-редко - а спустя какой-то жалкий миг улыбка эта пусть и не меркнет, но увядает и окрашивается горькими тонами. На первый взгляд кажется, что создание не пострадало после падения, но Хидна ни в чём не уверена и обеспокоена. Даром говорят, "любить - желать касаться"; младшая Судзуки, складывающая из своей полусогнутой позы сначала одну ногу, садясь в сэйдза прямо на землю, а потом и другую, ничего не потеряет, если контакта не случится. Хафу готова и издали, не приближаясь, наблюдать и просидеть здесь столько, сколько потребуется, чтобы убедиться, что несчастный зверь с огромными растерянными глазами цел и невредим. За ним обязательно кто-то выйдет из комнаты, иначе просто не может быть - а Хидна, если трогательное существо сию же секунду не сбежит, или даже подпустит нелепого двуногого на расстояние осторожно протянутой пятипалой руки, постарается, по наитию медленно моргая, заслужить доверие серенькой, приласкать её простейшей лаской. Не выйдет - всё равно не бросит и проследит за животным, дабы оно не потерялось.

Предсказуемо под подоконником не было ничего похожего на мягкий матрац. Даже соломки никто не подстелил. Падать из окна было совсем невысоко, и потому извернуться в воздухе кошка толком не успела - неуклюже шлепнулась боком и снова сорвалась на жалобный мяв. Больно. И к оглушению от превращения, не сошедшему еще до конца, добавилось оглушение от падения. Кошка не сразу поднялась на ноги и бестолково завертела головой, пытаясь понять, где она, и что она, и куда ей теперь.
Пожалуй, больше всего ей хотелось обратно. В то окно, из которого она примерно только что выпала. К странно знакомым подоконнику и занавескам, туда, откуда по необъяснимым причинам пахло чем-то, очень похожим на уют. Кошка несколько раз переступила лапками на месте, готовясь к прыжку - но так и не прыгнула, потому что на нее вдруг упала тень, и рядом возникла девушка.
Первым порывом было сжаться, спрятаться, и кошка припала к земле, прижала уши, стараясь уклониться от склоняющейся над ней девушки, непонятной пока и потому пугающей. Но потом - потом ничего не произошло, угроза не стала ближе, и любопытство понемногу начало брать верх. Кошка потихоньку осмелела, сперва потянула носом воздух, принюхиваясь к новым запахам, а затем и сама потянулась вперед, по чуть-чуть, шажок за шажком. И с каждым новым шажком ничего страшного не происходило, а любопытство расцветало все ярче. И довольно быстро кошка подобралась очень близко к незнакомым коленям, заинтересованная и уже почти не испуганная.