Франц прекрасно видит, что молодой человек идёт к ней без большого энтузиазма. Что он оглядывается по сторонам и тщетно ищет, на кого бы перебросить эту ответственность, как бы сделать так, чтобы самому не пришлось ни на что отвечать. Но от того, как он демонстрирует это нежелание говорить — вот так, открыто и бесстыдно, ещё даже не подойдя, ни одного слова не произнеся, — Франц заинтересовывается им лишь сильнее. Такие цели ей нравятся больше. Их приятнее покорять, влезать им под кожу, пробираться в доверие, несмотря на всё сопротивление. И потому Франц вглядывается в прохладные голубые глаза, вся подрагивая от нетерпения, готовая немедленно нырнуть на всю глубину, на какую только получится.
Если вообще получится, конечно.
Получается.
Здесь и в помине нет ничего, похожего на ту гладкую непроницаемую стену, что окружала Ярину. Франц проваливается в чужие мысли, холодные и вёрткие, сразу же, погружается быстро, как игла, и вся дрожит от странного наслаждения. Прекрасно. Великолепно. Её силы всё ещё при ней, всё ещё в силе. В первые мгновения Франц вся вспыхивает от этого ощущения, знакомого-знакомого, снова ей подвластного, и даже позволяет себе счастливую улыбку. Но быстро заставляет себя собраться: нет-нет, это только начало. Просто получить доступ — даже не половина дела, а максимум четверть. Нужно ещё им воспользоваться с умом.
От молодого человека хлещет недоверием, едким, как уксус, таким, что Франц почти чувствует, как ей обжигает рот. Это не из-за того, что его в принципе не тянет беседовать, нет-нет; сосредоточившись, Франц быстро разбирает, в чём дело. Его тревожит взгляд, ему не нравится вот так, глаза в глаза, пристально, внимательно. Но Франц не умеет по-другому, ей нужны его льдистые глаза. И она спешно выдумывает оправдание — благо, вслух как раз звучит именно такой вопрос, чтобы было удобно оправдаться.
— О, простите меня за это, пожалуйста, — говорит Франц, играя в кокетливое смущение. И легонько хлопает ресницами, опускает взгляд, чтобы снова поднять, чтобы не терять контакта надолго. — Просто я вдруг заметила, какие у вас изумительные глаза. Я никогда таких не видела. Они как будто тёплые и холодные одновременно, и цвет такой... красивый, — деликатно заканчивает Франц. Ей легко сейчас говорить всё это, потому что она мельком и правда думает о подобном сравнении: если бы лёд мог не растаять, а расплавиться, словно металл, он был бы такого цвета. Нужно просто сказать это с теплотой, попытаться ею истончить и продавить холод чужого недоверия. Франц ещё раз вздрагивает ресницами с деланным смущением и принимается объяснять: — Понимаете, я здесь совсем новенькая, я только сегодня приехала. И ещё не успела запомнить, где здесь что. Вы не могли бы помочь мне немного разобраться? Если я хочу попасть в столовую — это же в той стороне? — Франц указывает рукой, сама прекрасно понимая, что нет, не в той. Но ей нужно не знаниями блеснуть, а вовлечь молодого человека в себя. Нужно оставить ему пространство для того, чтобы проявить себя, пусть даже в таком не героическом вопросе.
FB
VK
Google
Twitter
