Героем можешь ты не быть – но осторожней, блин, пожалуйста

Матвей в монастыре давно живет и прекрасно знает, что ученикам предписано вести себя прилично. Ничем неприличным не заниматься, в частности – куревом не увлекаться. И нечего тыкать пальцами в сторону некоторых мастеров, пытаясь найти себе оправдание. Что дозволено Юпитеру, то не позволено быку; что мастера могут себе порой разрешить, за то ученикам уши оторвут вместе с головой.
Короче, ключевых талантов два: умеренность и осторожность. Не то чтобы Матвею в значительной степени свойственно одно или другое – но эти недостатки он более-менее компенсирует хорошо развитой интуицией. И знает, что в целом можно нарушать правила относительно открыто, если правильно подгадать для этого окошка. Собственно, вот прямо у окошка и можно немного понаглеть. Для этого нужно как следует сосредоточиться, осторожно прощупать пространство и время минут на пятнадцать-двадцать вперед, уловить, вызовет ли в нем складки и возмущения прокручиваемая в пальцах сигарета, не вдаваясь даже в детали. И если есть ощущение, что вызовет, – отложить перекур до другого раза или поискать для него другое место.
Обычно с "местами" и "разами" Матвей угадывает нормально, за редкими исключениями. И привычно предполагает, что и в этот раз все должно быть нормально, когда шлепает к подоконнику с намерением там угнездиться на ближайшие минут пятнадцать. Но оказывается, ничего подобного. В этот раз интуиция дергается в припадке, уверяя, что на горизонте ожидается примерно целая буря и лучше сразу упасть и накрыться. Несколько мгновений Матвей недоумевает, с чего бы оно могло так быть – но, выглянув в окно, сразу понимает, в чем тут беда. Там какой-то рыжий вышагивает, как цапля по подиуму, и дымные кольца пытается пускать так, словно ему за это должны медаль дать.
Ага. Дадут обязательно. По жопе, если немедленно не спрячется. И всем вокруг потом для острастки, чтобы не выдумывали себе, что так можно.
– Слышь, дятел! – окликает Матвей, свешиваясь с подоконника. И требует: – Сюда иди, балда! Уму-разуму учить буду! – У него все так же дергается интуиция и очень непрозрачно намекает, что если рыжую цаплю немедленно не спрятать, за компанию достанется заодно всем, кто у мастеров на карандаше. Придется прятать самому, что ж поделать, тут явно никто больше этим не займется.

Елисей пока что в монастыре имел дело с парадом несбывшихся ожиданий. Строгого обучения, которое предрекал папенька и которое, по угрозам, должно было выбить из непутевой головы всю дурь, пока как-то не предвиделось, им даже не пахло. Даже встреча с наставницей, которой тут успели Елисея поманить с порога, и та пока не намечалась даже штрихом. Юноша пока коротал время в праздном любопытстве, вглядываясь в лица женщин и девушек, живущих в монастыре, и гадая, кто из них - та самая таинственная наставница, которая так долго от него прячется. Хотел бы угадать интуитивно, но пока не складывалось, интуиция молчала. А может, реально просто пока не натолкнулся на ту самую. Прекрасный пол-то в монастыре нескромно преобладал - что, впрочем, Елисею только нравилось, аж глаза радовались.
Обратной стороной парада несбывшихся ожиданий было то, что Елисей почти абсолютно не почувствовал смены обстановки. Соответственно, и привычки свои никак с учетом монастыря не поправил, не попытался даже, перетащил их на далекий Тибет полностью, как есть, без малейших попыток слиться с местной предполагаемой аскезой. Поэтому, когда в один прекрасный день на него начали орать из окна и обзываться, Елисей даже не понял, в чем дело. Ну шел себе и шел, никого не трогал, чего орать-то. Благо, засечь крикливого парня оказалось легко, он не прятался, наоборот, только что из окна не вываливался, и этот вопрос можно было задать ему напрямую. Елисей без долгих размышлений то и сделал: подошел к окну, оперся на стену рядом, затянулся для пущей важности - и напополам с дымом выдохнул: - Чего ты истеришь? Я тебе жить мешаю, что ли?
Часть про "учить уму-разуму" Елисей благополучно пропустил. И вообще он в основном сварливую интонацию и заметил.

Сказать, что дисциплинами высоких магических искусств у младшей Судзуки дела обстоят неважно - не сказать ничего. Со дня встречи с Мотидзуки-сенсеем - который не только даровал некогда безродной и безымянной девчонке самые что ни на есть настоящие фамилию и имя, но и раскрыл в ней способность извлекать магию из рукописного текста на бумажном листе - утекло уже немало месяцев. Тогда, пребывая в неописуемом восхищении после судьбоносного знакомства, воодушевлённая азиатка тщилась заодно добиться отклика и от чакр, от всех подряд. Со временем одна из них наладила с полукровкой контакт самостоятельно, а следом и другая - но те скопления энергий, что развивают в человеке особенную проницательность, дают подсказки и предостерегают, прокидывают мостки в чужие мысли и даже открывают окна в иные миры, ни малейшего сигнала не подали. И неудивительно: жестокое, поспешное ментальное вторжение коснулось и Сахасрары с Аджной, оставив вихри ци поблёкшими, бессильными раскрыть владелице соответствующие магические таланты. Поэтому Хидна даже не подозревает, что совсем рядом, буквально за углом, минутой-другой ранее некий умелец, куда более одарённый, все текстуры пространства-времени на предмет наличия рыжих сканировал, в прямом и переносном смысле - да так, что своим усердием, похоже, добился оборотного эффекта, разбудив точку сингулярности, к которой всех доступных в ближайшей округе рыжих и повлекло.

Курносому носу, однако, чакры не нужны. Нарушение монастырского устава хафу почуяла, потянув носом воздух, ещё до того, как увидела смельчаков просто глазами и услышала ушами. Нотки терпкого, по-своему притягательного табачного букета, какой не спутаешь ни с чем другим, Хидна не выхватывала из прозрачного тибетского воздуха уже давным-давно - шутка ли, с тех пор, когда последний раз с наставником виделась. В обществе подопечной Тео курить не стеснялся. Едва уловимый аромат тянет с подветренной стороны, забирается в ноздри, уютно щекочет тёплыми ассоциациями - а Судзуки, только что вышедшая из жилого корпуса, мотыльком тянется ему навстречу, меняя изначально намеченный маршрут.
По мере приближения к спорщикам, чьи тлеющие сигареты сыграли роль маяка-магнита для чуткой полукровки, Сан дышит всё старательнее и глубже, и вместе с тем дивится: вроде бы не иерихонскими трубами голосят дуэтом, но и не шепчутся воровато, словно бы вовсе не обеспокоенные, что их засечёт кто посерьёзнее случайного ученика. И влетит ведь по первое число. Странные ребята. Демонстративно не глядя ни на парня у стены, ни на знакомое лицо, торчащее из окна и подмеченное ранее, Хидна дефилирует мимо с подписью жирным шрифтом на лбу: дескать, не обращайте внимания, я просто иду по своим делам и вас не видела, да-да. Нос тем временем чуть ли не набок сворачивается, стремясь продлить ароматерапию ещё хоть на полминутки, а ноги сами собой замедляют шаг. Кончилось дело тем, что Судзуки попросту затормозила, сбросив скорость до нуля. Сложившееся положение, очевидно, требует как-то обозначиться; обернувшись, хафу говорит первое, что приходит в голову, настолько доверительно и проникновенно, насколько позволяет вечно отрешённая физиономия: - Я никому не скажу, да, - и сгибается в поклоне градусов на тридцать. Не бог весть что, зато честнее некуда.