Рим, отель

Она перебралась на другую сторону, уже на тротуаре начиная копаться в сумочке и доставать телефон. От собственного бега у нее начинало сбивать дыхание и колоть в боку, а этот гигант все не отставал. Мама, мама, возьми трубку, - причитало испуганное дитя, у которого руки дрожали, пока она нажимала на кнопку вызова и, не веря, слышала: «Здравствуйте, вы позвонили Лоре. К сожалению сейчас я не могу взять трубку, пожалуйста, позвоните позднее или оставьте свое сообщение после звукового сигнала». Убирая трубку от уха, она судорожно вспоминала телефон полиции. Надо же как-то было избавиться от этого человека. Эстель обернулась, чтобы посмотреть, где он, и отшатнулась в ужасе – Ноэль уже тянул руку, чтобы схватить ее за плечо, а вокруг него все носилась та самая собака, с преувеличенным энтузиазмом высунув язык и перебирая лапами. Как-то случайно, по инерции, что ли, француженка снова нажала на вызов. В динамике, включившемся на громкую связь, зазвучало все неизменное «Здравствуйте, вы позвонили Лоре», но Эстель не слушала и, глупо хлопая глазами, смотрела на огромного Лорана. Снизу вверх. Вот уж ни с кем рядом она не чувствовала себя столь ничтожной.
- Мы не нужны друг другу! – совладав с голосом вякнула девушка, стараясь как-то даже вытянуться, чтобы не казаться такой мелкой. – Я не знаю, что ты там вбил себе в голову, но мне ты точно не нужен. И убери от меня свою собаку! Мам, мам, - она снова приложила телефон к уху, наговаривая на автоответчик. – Маман, позвони, как сможешь… Мне преследует Ноэль, мам!

Вдох-выдох. Лоран пытался. Пытался не показывать своего страха, пытался выглядеть спокойным и уверенным, пытался быть надежным и не подмять под себя одновременно. Это так сложно: для бугая, который в два раза выше ребенка, выше даже практически любого взрослого – не испугать, не задавить массой тела, а вызвать тепло и доверие. Нет, он легко делал это на сцене, но она ведь верно никогда его не слышала. И то, что кричала в трубку – он шарахнулся, потому что Эстель закидала его копьями: преследует!
Со стороны маленькой леди, если задуматься, так ведь и есть: ни с того ни с сего ворвался, лавиной накрыл ее планы, твердит себе что-то, уверяет – а ей не пристало слушать. Ведь он ей никто. С ума сошедший папочка, внезапно вспомнивший про дочь, у которой самой уже могут быть дети – в ее-то возрасте. Но милая, родная, хорошая… ты такая сильная, ты такая самостоятельная, а теперь звонишь маме. Звонишь, потому что ищешь защиты. Потому что нуждаешься в защите. А значит, я тебе нужен, что бы ты ни кричала.
- Эстель… - перекрыв лающую собаку вовсе не криком, а тихим спокойным голосом, он накрыл ее телефон рукой, оттесняя к стене, прижимая к кирпичной кладке. Просто шел на нее, а она отступала: ведь Ноэль массивный, ведь с ним не поспоришь. Он не видел, что гонит ее, как охотник лисицу, отрезая пути к отступлению. – Мама в беде. Понимаешь? Меня бы не было иначе.
И труднее всего в этот момент было смотреть ей в глаза – а он смотрел, по привычке говорить в лицо правду, даже если она была неприятна обоим. Ведь неглупая – сейчас все поймет, осознает по гудкам в трубке, потому что никто не перезвонит – разве из службы опеки.
- Я не буду пугать. Все прогнозы врачей – это глупость. Она выздоровеет через недельку, увидишь, поправится, - он присел рядом с ней, чтоб не сверху вниз пялиться в светлое личико. Ожидал по щекам дорожку из слез: уж больно покраснели ее глаза, и вся была такая насупившаяся, обиженная… Ноа стер бы слезинки пальцами. Пятерня с ее голову, ласковая и теплая.
- Если хочешь остаться одна – я не трону, Эстель. Вся проблема лишь в том, что тебе не восемнадцать, и вместо меня придет государство. Тебе нравится больше приют, попечитель – твое дело, малыш. Шерди, фу!
Он отвернулся, отстраняя прилипшую, ласки требующую собаку, кстати так морду сунущую. И доколе продолжится эта истерика? Ведь толкнет и уйдет, и прощай? Какая глупая… Знает хоть меркантильный ум, что без папочки прощай ее безлимитная банковская карточка, что имущество до совершеннолетия (в худшем из случаев) заблокируют, или вовсе – дадут опекуну в распоряжение? Жаль, Ноа на подобные рычаги давить не умел и даже не догадывался. Просто отеческие побуждения.

«Я?.. Почему я, Эстель?» - должно быть, это несколько неприятно – слышать в свой адрес несправедливые обвинения. Но Лоран всего лишь немного удивился. Подобного хода мысли он предугадать не мог, даже не подумал, хотя в детстве пересмотрел кучу боевиков и прочитал массу детективов с закрученными сюжетами и не совсем детскими сценами, которые зачем писались было непонятно. Ну не в багажник же положил, и не скормил собаке, честное слово.
Он попытался ей улыбнуться. Насколько это было уместно, старался не думать, может, правильнее было поплакать вместе. Это взрослых очень раздражает, когда дети ударяются в слезы. А Ноа был такой же, как она – только ростом крупнее ребенок. Не менее эмоциональный, но менее экспрессивный. Ну и совсем безобидный, если уж в сравнения пошло: сам не кусается, и его не заденешь, как зубки ни подтачивай.
- Эстель… - опять мягко, по-грудному, как в шерсть, кутая теплым голосом. – Я не трогал Лору. У тебя очень хорошая мама.
Он так четко выделял слова, словно говорил с отстающим немного ребенком. Хотя она была сообразительнее него, гораздо. И восприимчивее, и быстрее, отчего казалась местами резкой. Ноа не хотел слез, но был тронут искренностью. Он безумно любил искренность. А она была в его дочери.
Пальцы коснулись подбородка, вытирая собравшиеся капельки слез, оставляя влажность на коже. Он музыкант – у него не самые мягкие ладони, как бы это ни выглядело со сцены. Вспомнил строчку своей же песни, как-то исказив, повторил, потому что прижалась к сердцу:
- Жизнь состоит из случайностей, милая. – убрал руку, не обращая внимания на попытки Эстель тряхнуть его за воротник: не чувствовал, как ткань натягивалась. – Это всего лишь авария. Так тоже бывает, прости. Но она поправится.
Лоран не был уверен, что вот сейчас она сможет его понять. Такие вещи не скоро воспринимаются, каким бы разумным ты ни был. Может, ему придется говорить очень много. Может, он объяснит ей хоть что-то постепенно. Главное – чтобы она начала слушать. Герда, не лай, все в порядке.

Несмотря на все свои предыдущие убеждения, девушка слушала Ноэля. Ждала его оправданий, надеялась, что он скажет: «Нет, дорогая моя, это совсем не я, это другие плохие люди, а я пришел тебя защитить! Смотри, какой я рыцарь, ты веришь мне?» Она слушала его спокойный тон, продолжая реветь, отпихивала ногой собаку, возмущенно тянула за ворот, пачкая его следами от пудры, которую периодически размазывала по щекам рукой. Эстель ненавидела этого человека, по-настоящему ненавидела за какие-то самопридуманные его провинности, со слов матери презирала его и не понимала, почему Лора порой так грустно говорила о нем, когда Эстеллиз осмеливалась интересоваться. Еще тогда, в далеком детстве, когда дети начинают интересоваться подобным. В случае с француженкой – начинают и перестают, лишь тайно подглядывая за угол, вызнавая из газетных статей, читая и убеждая себя в ненависти. Взращивая ее в себе, будто звереныша, воспитывая наравне с собой, шаг за шагом, год за годом, вздох за вздохом уча себя презирать собственного отца. Неужели ему сложно было хоть раз поинтересоваться ее жизнью? Это так противно, знать, что у тебя бесталанная дочь? Что она в подметки не годится всем этим мелким детям, которых он находит? Всего лишь потому, что она богата?! Эстель всхлипнула, отдернув подбородок, не хотела, чтобы он ее касался. Противно!
- Я должна кинуться к тебе на шею, благодаря за спасение? – прошипела она, кривясь. – Я должна благодарить тебя за то, что меня не заберут в приют? – девушка сделала паузу, театральную, нехорошую, недобрую такую паузу, отвернулась. – Я хочу ее видеть. Хочу видеть маму. Отвези меня домой… и убери эту чертову собаку, пока я ее не огрела!
Таким махинам, как Ноэль, наверняка сложно подниматься с корточек. Эстель кинула на него взгляд, отходя, приблизилась к шоссе. Поток машин несся, не обращая внимания на хрупкую фигурку, она провожала взглядом каждую, которую успевала. Авария… Лора хорошо водила. В моменты, когда не садилась за руль пьяной. В редкие моменты, когда не садилась за руль пьяной. Эстель никогда не боготворила мать, она знала многие ее недостатки, такие как меркантильность, излишняя заносчивость и самовлюбленность, многие из них переняла, даже зная, насколько они омерзительны. Наверное, она делала это для того, чтобы быть уверенной – человек, бросивший ее мать, никогда не станет преследовать дочь, от которой с души воротит. Девушка сделала шаг на дорогу, предупреждающий и уверенный. Поток замедлился и вовсе приостановился, и Эстель спокойно перешла на середину. Грустно…

Лоран никогда не считал, что берет на себя слишком много. Что ноши бывают непосильны. Что нечто происходит помимо желаний. Что каждый шаг вправо – и не спасти того, кто остался по левую сторону. Он думал, что занял срединный путь. Центральную дорогу, баланс между двумя краями. Но когда ты близко ко всем – ты далек от каждого. И крошка Эстеллиз права. Он виноват. Может, в том, что не позвонил в ту минуту. Может, потому, что решил, что пить – право Лоры. Жизнь не есть грань между белым и черным. Вокруг только цветные пятна. Мы в веселой мозаике красок, и кто знает, как ляжет следующий кусочек. Он признавал свою ответственность за мир. За каждого человечка, так или иначе коснувшегося. Даже улыбнувшегося через экран телевизора. Это не было ношей, - это было его дыханием. Мать Эстель чудесная женщина, она поправится. И не будет ничьей вины, ни его, ни ее. Мир нарушит покой – мир его восстановит.
А маленькая девочка, боящаяся собаку, улыбнется. Потому что он смог простить ее громкие слова, произнесенные тихим голосом. Только…
- Эстель! – он увлекся, поглаживая собаку и задумавшись над тем, как здорово впервые увидеть свою дочь и найти частичку янтарной искренности там, где многие видят ершистость и черствость. Секунд десять втыкал в место, где недавно стояла она и прыгала Герда, а теперь успокоилась и тыкалась лбом в ладони. Ей ведь тоже она понравилась? Его дочь! – и он почему-то ощущал себя гордо и улыбался, чисто и открыто. Но пингвин с неба шмякнись, что она делает?! – Эстелиз!
Ноэль встал, с некоторым подобием завязывающейся привычки наблюдая, как девочка, не слушая, делает шаг на дорогу. Ее мать, вот чумная! И на этот раз не размашистым шагом, а слегка бегом Лоран кинулся к ней через тротуар, и естественно – собака следом.
Опять – очередь из машин, пускай в этот раз поспокойнее, загодя тормозя: она вышла не неожиданно. Но мужчина не мог не беспокоиться, и очень негодовал таким поведением. Один раз – оно ладно, распсиховалась, бывает. Второй раз, так демонстративно…
- Там переход недалеко! – он нагнал, ложа ладонь на плечо, а Эстель раздраженно им дернула, сбрасывая. Ну, как хочет – пошел просто сзади, попросив на всякий случай: - Не делай так больше.
Машина все так же загораживала остановку, автобусы из-за этого ждали в пробке. Открытая дверь и ключ вставлен, а отогнать никто не решил отчего-то. К маме она хочет… Так сразу.
Лоран пустил на переднее сидение собаку, для Корентайн придержав дверцу сзади. Фыркнула, самостоятельная, - такая трогательная.
- Я поесть хочу, может в ресторан заедем для начала? – попытался развязать разговор, который у нее отчего-то не складывался. А Ноэль вполне себя чувствовал собеседником, как будто и от мягкого сидения мог получать отдачу.