На краю обрыва.

Ледяной ветер трепал куртку, студнем пробираясь под ткань и трогая кожу. Самый холодный воздух – он на рассвете. Уже отдал тепло этой ночи, и только просыпается, чтобы согреть этот день.
А у Двера была горячей спина, и она как обогреватель питала теплом все находящееся рядом. Мушки в ранних лучах мелькали над волосами множеством черных точек, робко присаживались на плечи и терли лапками мордочки, умываясь во влажности рассвета и греясь. Их можно было не замечать: что станется гиганту от суеты миллиметровых насекомых? Он смотрел на высокое небо, которое оставалось серым – даже в блеклом желтом свечении.
«Я люблю ее?» - спрашивал он, желая ответить иначе, чем обычно. Иначе, чтобы вернуть миру краски, чтобы стало теплее и суше там, куда тени не позволяют заглядывать солнцу. Ему было холодно – почти так же, как мушкам, но только его холод жил в глубине черным монстром, прятавшим от людей глаза.
Сложный мир. Слышать в молчании те недосказанные слова, громкие и смелые, пока не произнесены. Быть слабым и жалким, быть пьяным или трезвым - просто быть в сложном мире, вплетаться в чужую судьбу. Так сложно: даже две души в его теле не могут поделить что-то. Почему у других получается? Почему у них все хорошо?
Двер закрыл глаза и открыл, безразличный к серому небу. Он что, читает не те книжки? У него не тот запах, не такие жесты? Он общается как инопланетянин, зная слова, но не понимая их смысл? «Ты хочешь сказать мне?» - рассеялось в дымке, когда он выдохнул, и стайка трепещущих крылышек серебристой волной порхнула в стороны.
Он не знал, что она хочет сказать ему. Потому перестал думать на эту тему.

Час рассвета всегда казался Оливии каким-то особенным, не похожим на другие часы ночи. За минуты до того, как из-за горизонта начинало выглядывать солнце, над землей сгущалась таинственная и тихая тишина, сквозь которую можно было что-то разглядеть разве что кошачьим зрением. Она любила воображать, что именно в это время темные силы особенно сильны. Может быть поэтому все страхи и сомнения, терзания становились такими близкими и как-то очень сильно терзали душу?

Она медленно прогуливалась по Храму, уже успев понять, что в такой час живую душу встретить практически невозможно, а потому можно было разгуливать безнаказанно. Даже самый ответственный дежурный уже мирно сопел в две дырочки.
На душе не то чтобы скреблись кошки, но сборище маньяков точили о неё свои и без того не тупые ножи. Чувствовала себя просто отвратительно. И хотя, казалось бы, совсем недавно всё стало предельно ясно и понятно, до неё дошло наконец, что за своего драгоценного Кораева она пройдет огонь, воду и медные трубы. Вот только... Всегда хочется проверить всё лишний раз, именно с этой целью она пришла ночью к Кертешу. Сейчас же разгуливала и чувствовала, что к Кораеву возлюбленному чувства как были, так и остались, но зато она как-то умудрилась нагадить сама себе в душу и предать. Опять же, сама себя. И в этот предрассветный час было на душе было особенно скверно.

Она разглядела силуэт мужчины, когда ещё была далеко от беседки и от обрыва. Не спешила идти к нему. Медленно приближалась, пытаясь угадать кто же это. Воздух дул от неё к обрыву, а потому на обоняние рассчитывать не приходилось. Когда, наконец, она узнала с силуэте Пэйна, то уже, не оставляя на сомнения ни секунды, направилась к нему. Шла тихо, будто бы кралась, закутываясь в кожаную куртку и пряча лицо от пронизывающего ветра. Обошла его сзади и остановилась рядом, вглядываясь в лицо мужчины. Она чувствовала себя виноватой перед ним.

Что будет, если однажды проснуться и ощутить себя виноватым? Не помня греха, признать вину? Вырастет ли еще одно яблоко на дереве запретов? Вырастет ли?
Он мог стать отрешенно-прозрачным, перестать вдыхать этот воздух, окаменеть, слившись с землей. Как прозаично для мага – сделаться камнем, покрыв себя твердью, через которую не пройдет дыхание. Без шума, без страха – исчезнуть из мира, где он не такой. И быть слабаком.
Двер любил жизнь. Все равно, пусть какую. С нежным запахом резкой воды, окунуться в которую холодно. В темной пропасти неба, сереющего, когда приближался новый предел. Жизнь полна границ, полна чередований, на своем пути ты шагаешь из одного мира к другому, но он застрял на ребре монеты. Может, эта такая шаткая стабильность – для его Земли и для ее Неба. Место, где может встречаться ангел с демоном из преисподней. И с морозным воздухом он выдохнул еще одну дюжину мошек, планирующих у лица. Шаги… «Я хочу, чтобы здесь была Хизер».
Жаль, волк знал, что это невозможно. По шагам, слишком легким и приземистым из-за ботинок, которых бы та не надела. По манере двигаться быстро, даже перемещаясь неспешно. По, в конце концов, запаху – чуждому, но знакомому. Это была не она. Это не просто была не она – это была Кошка.
Двер сглотнул, запирая внутри безразличие. Мерно шедшие мысли о чем-то высоком упали, обрушились. И так быстро, как был другим – стал собой, неотесанным, грубым, ленивым, диким. «Шляешься.» - так сказал о ней мысленно, впрочем, не зло. На кого- на кого, а на девушку он не сердился. Здесь, от сих и до сих, он провел себе грани, где матом крыть можно только на самых близких. А Оливия – это Оливия.
- Сядь. – Пэйн поморщился, раздраженный ходьбой вокруг себя, но поднял взгляд и не стал прогонять: ей тоже плохо было. – Не показ-дефиле. – отвернулся в сторону, ощущая, как пропадает воля к жизни. В сердце ухнуло обреченно – приказал смеяться: все проходяще. «Эх, пантера бесхвостая! - волк улыбнулся внутренне. – Знаешь ведь, я даже рад, что пришла».

Тихо вздохнула, поймав себя на мысли, что это очередной человек, перед которым она чувствует себя виноватой. Легко совершать глупости, когда знаешь, что не будут мучить угрызения совести. Однако так же легко их совершать, когда хватает душевных качеств, чтобы было не безразлично. Вот только бегать и разгребать заваренную кашу... Совершим все возможные ошибки, потому что иначе мы не будет знать, почему их не нужно было совершать. Умная фраза. Лив не помнила, кто её автор, но чувствовала, что она становится её девизом по жизни.

В голосе оборотня слышалась едва различимая, хорошо скрываемая горечь. Британка знала, что своими колкими и неосторожными фразами она доставила ему не мало неприятностей с Хизер. Впрочем, у них история была и без того запутанная сложная. Она вздрогнула от звука его голоса и поморщилась в ответ. Ей было что сказать Пэйну, но слова застревали в горле. Как всегда заупрямилась, отказываясь сесть и быть ниже. Лишь перевела взгляд на горы, вглядываясь в их, покрытые снегом, верхушки. Приобняла себя за плечи, раздумывая о том, почему пришла сюда именно сейчас. Она ведь так любила озеро и лес. Говорят, что у кошек интуиция наподобие шестого чувства. Внутренне усмехнулась, заметив, что опять, непроизвольно, обнимает сама себя. Эта поза стала любимой за последнюю неделю. Что-то подсказывало ей, что у оборотня на душе так же гадко, как и у неё самой. Было жаль его и себя.

Постояв пару минут молча, она устало вздохнула. Неделя выдалась сложной и, наверное, если бы можно было увидеть, как выглядит моральный облик человека, то её облик был бы болезненно бледным и худым. Совсем запуталась, и, самое главное, с каждым днем запутывалась всё сильнее. Как же гадко на душе... Не особо задумываясь о том, что делает, девушка шагнула к Дверу, прижимаясь, и уткнулась носом ему в грудь. Какое-то детское желание оказаться рядом с кем-то, рядом с теплом, рядом с человеком. Пусть это был Пэйн, но их многое связывало. Уткнувшись в него, она закусила губу, чувствуя, как наружу просятся слезы. Она, все-таки, переоценила собственные силы, решив, что не даст себе плакать. Лишь несколько слез, но их невозможно было увидеть. Она все так же молчала, боясь, что если начнет говорить, хриплый голос и всхлипы выдадут её.

Иногда Двер чувствовал себя как дерево: настолько вросшим корнями, что хоти не хоти, не отстранишься. Она была пожаром – по его ветвям, по корням, по грубой оболочке, и, горячее ее снаружи, он обжигался изнутри. Но все равно, был обречен терпеливо стоять рядом с источником пламени.
«Как ты себя чувствуешь, хах?» - Пэйн удивился и смутился одновременно, не зная, что делать и, вяло дернув руками: обнять-оттолкнуть? – оставил их плетками свисать как было. Она опять бралась за свое? На этот раз по-другому, без пафоса соблазнительных движений, но так, как это могло действительно затронуть его за живое. «Зачем, Оливия?»
Волк вдохнул так много холодного воздуха, что стало больно в груди. Ее маленькая головка прильнула ровно там, где можно было слушать сердце, и от голого касания оно забилось быстрее. «Отойди.» - выдохнул сквозь зубы, но прозвучал лишь неслышимый свист. Двер смотрел на девушку сверху, ощущал, но не понимал, почему дрожит.
- Тебе холодно? – тихо спросил, даже ласково. Его куртка больше подходила для таких рассветов. Он бы снял ее только чтобы отстраниться: не мог без причины. А хотя… Кого он обманывал? – не хотел. – Я больше не пугаю тебя?
Волк не злился. Не обижался, нисколько. Ляпнула – дура, ага, только ощущалось, что последствия ее саму не удовлетворили. «Ну, как ты себя чувствуешь, Оливия?» - он рассматривал ее макушку, зачем-то придвинув руку к женской спине, и бережно, насколько такое возможно для монстра-громилы, погладил.
- Тише, тише… - Двер не знал, что девочка плачет. Его смущало ее молчание и дрожь, как хищника смущает смирение жертвы. Некоторые опасаются нападать, когда от них не бегут. Он хотел ее пожалеть, но не знал, насколько уместно. Все-таки, взрослый мужчина – а она маленькая… - Сколько тебе лет, Оливия?
Эта мысль родилась внезапно, когда он вдруг понял, что способен забыть о запахе кошки. Рядом с ним был человек, была девушка – красивая, юная, соблазнительная, очаровательная. И дрожала, желая тепла, будучи сама по себе горячей. Он вздрогнул, касаясь губами макушки и нюхая волосы.
- Тише…

Он почувствовал в голосе слабость, граничащую с истеричностью. Что, ломается Лив, как тонкий грифель карандаша? Ты тише, спокойнее… Рука мягко прижала плечи – к себе, в обхват, унимая дрожь, и Двер трепал ее, глупую, по шву на куртке, пока девочка боролась со всхлипываниями. «Не такая уж ты маленькая, милая, - думалось ему, когда он хмурился и дышал ей в спутанные волосы, - не такая уж…»
Он не знал, сколько было Кораеву, когда тот завязал отношения. Им с Хиз два, три, четыре года? Никогда не считал, сколько этот бред длился, но Эшфорд словно была не старше вот этой… кошки. Им дружить бы – по одной глупости, как по увлечениям. Так все дети дружат. Только Пэйн сильнее обнимал дрожавшую девочку, и понимал, что этого ей сейчас не скажет.
- Нет. – качнул он головой, доверительно искренний, и прошептал, снова целуя в волосы. – Ты не идиотка, Оливия. Ты… совсем как обычно.
Он ей улыбнулся. Улыбнулся, наблюдая, как светлеет его любимое серое небо, а сам подумал, что если и называть кого дураком, то это его. Пэйн ведь ведется, как любой мужчина – по правильному ключу, стремясь оправдать женскую слабость тем, что умеет и хочет защитить. «Кошка, ты сама поняла это?» - спросил волк, молча гладя запутанную паутинку волос, попавшую в пальцы. И все же, какими ни были ее мотивы, верил в искренность: потому что девушки слабые.
- Успокойся, ты что, хнычешь там, что ли? – он в насмешке не заметил, как попал в точку, и взял за плечи без задней мысли – просто отодвинуть и взглянуть в лицо. Но Оливия сжалась сильнее и воспротивилась, а Двер решил не настаивать – снова вернулся к трепетному поглаживанию.
Знала бы дурочка, от каких мыслей его спасала своим появлением. Пэйн был благодарен. Действительно, искренне, очень благодарен.
- Да не трясись ты, давай дам куртку, ладно? – волк уже стаскивал с ее плечей, морщась от холодного воздуха. Ему тоже не хватало тепла… внутри. Не хватало близости и ласки. Как ты можешь дать это кому-то, когда нуждаешься сам? Ему было неудобно, вот так – смущался, не знал, что с ней делать, хотел возможно, или не очень хотел. – Чего гуляешь ночью? – спросил, не смотря на то, что уже был рассвет. «Вот ведь, дурная кошка.» - Двер выдохнул.

Его ответ её удивил. Она, с того самого занятия считала, что является огромнейшей идиоткой. Просто хуже некуда. Интересно, он правда так считал или просто не хотел расстраивать? Совсем как обычно... Ей показалось, что это звучало как приговор. Она привыкла думать о себе, кажется, хуже, чем она была на самом деле. Даже он сам, Пэйн, при первой встрече принял её за проститутку. Он был не первым и, наверное, не последним. Это откладывало свой, какой-то особый, отпечаток на характере. Она лишь ухмылялась, показывая, что ей всё равно и что люди могут думать, что им вздумается. Это действительно было так, чаще всего. Но не сейчас, когда она чувствовала себя физически и эмоционально слабой. Страхи и сомнения, ютившиеся в глубине души и, в обычное время, не решающиеся выглянуть, сейчас чувствовали, что хозяйка дала слабину и старались наброситься.

Прикосновения были приятными, хотя, казалось бы, это был тот же человек, который пол года назад пытался сделать вид, что хочет её изнасиловать. Ей нравилось, что с рядом с Пэйном она могла вести себя так, как ей вздумается. Он видел её в самый унизительный момент её жизни, в жалком состоянии. Вряд ли она смогла бы его как-то удивить или поразить.
Он угадал, подумав о том, что она плачет. Но не дала ему посмотреть в лицо, зная, что красные глаза могу её выдать. Глупая... Из чистого упрямства не хотела, чтобы кто-то видел её слезы.

- Я вообще по ночам не сплю. Это из-за кошки. Они не спят по ночам... гуляют, охотятся. Спят днем. Так и я, - начала рассказывать она. Отстранившись, она приняла у него куртку. Казалось, они оба забыли, что могут согреться благодаря огню. Хотя... Так было даже приятнее. Больше похоже на обычную жизнь, где люди не могли читать мысли и передвигать предметы взглядами. Девушка улыбнулась, закутываясь в большую для неё куртку. Было забавно как он, сам замерзая, отдал ей куртку. Даже как-то мило. Британка, не удержавшись, приподнялась на носочки и легонько коснулась губами его щеки.
- Ты, оказывается, не такой плохой, каким хочешь казаться.

Волка так забавляло, когда она начинала нести этот бред…По-своему расставляла акценты в вопросах, и мелочи расписывала так, как будто они были важными – наверное, из-за стресса. «Ты трогательная, Оливия,» - думал он, шепча что-то неразборчивое про холод. Двер глядел на свою куртку, на ее скромную фигурку, крохотную в подогнанной не по размеру одежде, на волнистые волосы, падающие на лицо. Если бы на нее попал свет, он разглядел бы вместо темного пятнышка красные от слез глаза и мокрые дорожки слез по щекам, но уходящая ночь прятала ее страхи. Девушка предстала перед ним - смелая, но просто немного запутавшаяся и будто бы виноватая. А еще она… заставила его вздрогнуть от порывистого движения.
Волк сглотнул. Точно также, когда-то, он смотрел и на Хизер – в трепетном страхе стать таким же чудовищем, как однажды. Он не знал, как утешить заблудший агнец, как заставить ее улыбнуться. Он сейчас оттолкнул, чтобы не чувствовать – и опять захотел прикоснуться.
- Ты не знаешь меня… - прошептал, прикрывая глаза и тронув кончиком языка солоноватые губы. Зверь охотился ночью? Пэйн не помнил, но привкус показался таким странным. Он ведь тоже бродил… не потому, что не хотелось спать. – Пойдем сядем. – волк кивнул на беседку, приглашая.
На щеке оставался след от прохладного носа и колких обветренных губ, и ему не терпелось потрогать, потереть, почесаться. Незаметно, когда развернулся спиной, он сделал это нечаянное движенье, хмыкнул, напоровшись на колкость собственной щетины, и понял, что если она намекнет – он сделает это ласково.
«А вдруг?» - прошептало отчаявшееся от одиночества сознание, понимая при этом, что он не влюбился. Он просто искал, как она – замены, и не было судей, достойных упрекнуть: «а я-то думал». Все ведь давно уже об этом думали, правда, волчара?
И сделав несколько шагов, Пэйн вдруг обернулся: она поотстала. Подумав, оборотень вернулся, поддавшись спонтанному желанию взять девочку на руки, и поднял, нежно обняв за талию.
- Не бойся, - шепнул, зная, что так кажется более властным: держа человечка, вряд ли способного вывернуться. – Я просто давно не носил никого... как сейчас.

Девушка ухмыльнулась. Ну да, куда ей, глупой, она же ничего и никогда не понимает. Однако она подумала это с сарказмом. Она очень давно встречала человека, который был бы открыт людям и ничего не скрывал, даже свои недостатки. Всем было что скрывать. Даже ей, хотя она никогда не умела хранить тайны и секреты.

Покосилась на беседку, понимая, что не очень то и хочет туда идти. Над беседкой словно было какое-то облако, состоящее из обрывков воспоминаний. Эти воспоминания были счастливыми, даже очень. Медленно, стараясь не особо показывать нежелание идти к беседке, она направилась к ней, но чувствовала, что не может заставить себя идти быстрее. Как-будто она и беседке - магниты с одинаковыми полюсами и приходилось прилагать усилия, чтобы двигаться.
Впрочем, спрашивать её, кажется, не собирались. Оборотень развернулся, чтобы, как показалось Лив, подождать её. Вот только она никак не могла предположить, что он решит взять её на руки. Кажется, запах кошки больше не смущал Пэйна. Лив только и оставалось, что тихо пискнуть от неожиданности, этим же писком показывая недовольство тем, как легко распоряжаются её телом. Она вцепилась в него и расслабилась лишь тогда, когда он тихо зашептал. "Буксир на ножках, блин" - c улыбкой подумала девушка, обвивая его шею руками и осторожно положив голову ему на плечо. Она ощущала легких налет страха на коже. Как бы она не храбрилась, но страх, который она так долго вскармливала сама в себе, не мог испариться за пару дней, пусть она и храбрилась, говоря, что больше не боится. Она как-будто заставляла себя не бояться и ощущала себя неудачливым лыжником, который по ошибке выбрался на середину озера, покрытого снегом, и внезапно понял, что лед под ногами невероятно тонок.
- Не боюсь, - вновь подтвердила она, скорее, чтобы попытаться саму себя убедить. Опустила голову так, чтобы он не видел её лица, а когда он переступил порог беседки, поморщилась, словно от зубной боли. Минус одно любимое место, а всё проклятый Кораев.

Оу, а она вовсе не была тяжелой. В смысле, Двер ожидал хоть малейшей, небольшой такой необходимости прикладывать усилия. А поднял вверх пушинку – десять книжек стопочкой. Правда, живую, ерзающую, колючую от пуговиц или костей – фиг наощупь разберешь, - теплую и пищащую. Смешная по-детски. Волк подумал и вспомнил вдруг, что у него-то и не было этого детства: с дерганьем за косички и взваливанием на плечо, после которого обычно тебе дубасят в спину кулачками, между делом месят ногами по бубликам и истошно орут «отпусти». «Покричи, Лив.» - попросил он, как всегда молча, но она затихла и поехала, не думая сопротивляться.
Пэйн ее опустил уже на скамейке, где тут же сел рядом. Отсюда был хуже виден рассвет, и романтики меньше: все-таки не у подножия пропасти очутились. Но ветер перестал пронизывать спину и сделалось как-то теплее.
- Не сильно помял тебя, мелкая? – волк стал фамильярничать, кажется, абсолютно забывшись. Как будто вдруг встретил сестру – да, он давно с ней не виделся и сейчас ощутил, что скучает, а Эшфорд держит его в унылом и сером Тибете, не позволяя ни отдалиться, ни приблизиться. – Ты знала же, что я баловался? – спросил про ТОТ случай, так резко сменив тему, что она, возможно, и не поняла.
Пэйн всегда был эгоистом. «Не такой и плохой» подстегнуло, заставило думать опять не в ту сторону, хотя и без бывшей резкости. Дамьян ее кинул, - он знал по выдавшемуся разговору накануне, хотя предполагал, что ненадолго. Эти двое любили друг друга, как и он – любил Хизер, но сейчас речь не шла не об этом. Чувства брошенности, одиночества, ошибки – Двер искал ее также, как она его, быть может.
- Ты красивая. – ему никогда не удавались ухаживания, а слова и вовсе редко звучали как полагается. Волк торопился, словно подгоняемый последними рассветными лучами. И робко, осторожно, тронул девичью руку, как будто спрашивая: правильно ли я все понимаю? «Нам нечего терять, да, Оливия?» - и он бросил в ее глаза взгляд, примечая, но словно не видя, следы влаги на кончиках крашеных тушью ресниц и потеки размытой косметики.

- Сам ты мелкий, - фыркнула она в ответ, но не слишком уверенно. Было странно говорить такое человеку, который в два раза больше тебя. А во сколько раз сильнее? Наверное, больше, чем в два. Однако она снова услышала в голосе насмешку и, как это всегда бывало, подстраиваясь под настроение собеседника, сама начала говорить насмешливо. Переменчивая. Это не так уж просто постоянно меняться под влиянием других людей и при этом не потерять саму себя.

Поворот разговора ей не понравился. Впрочем, тогда на занятии она не спрашивала его о том, не против ли Двер, что она заговорит о том случае.
- Нет, до занятия не знала, - неохотно признала она и в задумчивости начала разглядывать стенки беседки. Тихо хмыкнула и, встав на скамейку коленями заглянула за неё, вглядываясь в деревянные перила и будто стараясь что-то там отыскать. В темноте это было не так-то просто. Так часто люди оглядываются в поисках чего-то, ищут повсюду, и не замечают, что искомая вещь прямо под носом. У Лив даже бывало пару раз, что она искала вещь, которую держала в руке. Вот и сейчас, она пристально оглядела все перила, а нашла черный след от ладони прямо у себя под носом. Сейчас же погрустнела, проводя пальцами по обожженному дереву. Раньше она, когда видела его, всегда улыбалась. А сейчас ей вновь захотелось заплакать. Правда, она совершенно точно знала, что лимит слез на сегодня, да и на довольно долгое время вперед, исчерпан. А потому она, в последний раз грустно вздохнув и проведя ладонью по следу, уселась на скамейку и посмотрела на Двера.
- Я знаю, - заявила она нагло, с ухмылкой рассматривая его лицо. Все-таки да. Оливия была совсем, как обычно. Такая же неосторожная и невнимательная, с напрочь отсутствующим инстинктом самосохранения. Она взглянула на их соприкоснувшиеся руки и, не совсем понимая, что он хочет этим сказать, пододвинула свою ближе, погладив мужскую ладонь большим пальцем.

Когда-то это прикосновение вызвало бы дрожь по телу от кончиков пальцев. Двер смотрел на кошку, следя за ее реакцией, заметил какую-то грусть не смотря на боевой тон, не нашел, чем, кроме серого утра, она может быть вызвана, и забил, принявшись изучать свои чувства.
Естественно, это не было страстным желанием. Она была красивая, несомненно, она двигалась и вела себя непроизвольно заманчиво, и ее слабость, надломленность вспыхнувшей соломинки вызывали определенные ощущения внизу. Но волк то ли устал за ночь, то ли не мог видеть в Оливии именно ЭТО. А потому он думал, и чем дольше задерживался в своих мыслях, тем сильнее начинало давить внутри противненькое чувство.
Хизер. Как ни странно, волк вспоминал ее спокойно и холодно, отмеривая мелькавшим мыслям доли секунды колебаний маятника. Тик-так, блондинка, тик-так. «Наше время уходит, видишь? Нельзя долго стоять на месте и не продавить под собой след».
Их текущие отношения, вся это возня – они вряд ли сдвинулись с того самого момента, когда только произошло незабываемое знакомство. Эшфорд и Пэйн были разные и стояли по противоположные стороны канатов, пускай и на одном ринге. Ее ветер требовал перемен: она искала чего-то нового, отметала парня за парнем, подкупала и классической блондинистостью, и способностью быть Женщиной с большой буквы. Земля Двера протестовала и просила постоянства: раз уж встречаемся, будь рядом и со мной, а никак иначе, и выброси эти свои финтифлюшки о том, что на свете есть много нового. Однако девушка переборола его: волк в итоге привык, что ей можно и нужно порой погулять, и что его это должно и будет бесить, но в итоге наступит кратковременное перемирие и спичка перегорит, а грубые пальцы с издевкой зажгут новую.
Теперь Хизер изменилась. Она перестала играть людьми. Перестала бегать, перестала искать, - успокоилась и ждала от мужчины того же. Все бы ничего, Пэйн бы рад, только образовалась маленькая загвоздка. Маг привык к дисбалансу и неустойчивости отношений, а теперь его отучали. Вновь внутри что-то взбунтовалось и воспротивилось, и он готов был сам создавать сложности своим отношениям: вот так, тебе можно, а мне нельзя? «Моя очередь гулять,» - мстительно думал волк, хотя это до сих пор шло вразрез с его принципами. Одно – очень хотеть и сделать по глупости или по пьяни. Другое – пойти сознательно, чтобы стало хуже, чем есть на самом деле. К тому же… К тому же, Эшфорд сделала свои выводы. У него появился шанс их оправдать, сделать реальными, обоснованными – и оборотень положил камень на чашу весов, отвечающую «За» принятие решения.
С другой стороны, Пэйн подумал про Дамьяна. Это также казалось необычно с его стороны – задумываться о не пойми ком, которого проще признать врагом, нежели другом. Но Двер никогда не отличался подлостью, а менее известный, чем женский, кодекс чести соблюдал, или к тому стремился.
Конечно, Лив была для Кораева экс, то есть бывшей. Равно как и Хизер, по факту, для Пэйна. Однако права на девушку оборотень хотел за собой сохранять, и, честно говоря, болгарина тоже почитал собственником. Правда, птенец был юн и неопытен, а потому о серьезности его намерений к кошке судить было рано, равно как и о незыблемом чувстве любви – ну тут два сапога пара. Волк был уверен, что не напортачь Оливия еще с кем-то, у нее с Дамьяном все еще оставались хорошие шансы. А вот его поступок мог их существенно урезать. Поколебавшись, Пэйн положил камешек поменьше на противоложную чашу весов, обозначенную ярлычком «Против».
И, как ни грустно было за Хамфри, о девушке Двер задумался лишь в последнюю очередь, честно говоря, не найдя ни одной причины, почему ЭТОГО не стоило делать. Лив сама побуждала своим поведением – раз, в настоящем она была свободна – два, на контрольные сигналы давала согласие – три. Вуаля, на какой стороне перевес?
Маг опять бледно улыбался, сосредоточенно гладя ее руку, пока не овладел ладонью и накрыл, отрезая пути к отступлению. Они были близко друг к другу: удачно сели, - так что обхватить маленькую девочку вокруг талии оказалось вопросом пары секунд, а слегка навалиться, оказываясь в опасно жаркой тесноте, на мгновение больше. Пэйн задумался о жесткости скамейки и холоде, но решил, что придержит крошку на весу, если потребуется, пока продолжал наступление. Он пытался не быть резким, хотя это с трудом получалось, и то, получалось лишь в сравнении с прошлым опытом. Губы разомкнулись грубо, как будто на лице были не своими, щетина коснулась ее щеки, уколола, девочка что-то пробурчала, но волк остановил, поцеловав рот в рот. От ладони рука побежала выше, он на секунду оторвал ее от горячей нежной кожи, коснулся девичьего лба и откинул волосы, прижимая к себе Оливию и не давая ей вырваться.
В это время Пэйна настиг восторг: оттого, что наконец решился и владел ситуацией, и к тому же, ему начинало нравиться то, что он делает. В этом было даже какое-то отличное от мести моральное удовлетворение: ему казалось, он утешает брошенную девочку, и именно так он назвал бы это, спроси его кто-нибудь. Они оба этого хотели. Нет, они оба в этом нуждались.

В том, что они оба нуждались в этом волк сильно ошибался. У неё были мысли о том, что стоит лишь свернуть налево и эти проклятые чувства выветрятся из головы, не оставив следа ни в ней, ни в сердце. Только это было не так, именно это очень заботило девушку и именно это приносило едва ли не больше дискомфорта чем чувство разрыва с Кораевым. Она всегда старалась быть выше чувств и теперь в очередной раз поняла, что раз поддавшись, уже не могла выкорчевать их из себя. Это было странно. Мысли в голове, эмоции в душе сменяли друг друга как цвета в калейдоскопе. Она всегда была ветреной, непостоянной. Порой она хотела остановиться, впустить в сердце кого-то, но у неё не получалось. И лишь тогда, когда она отчаянно сопротивлялась и закрывала его, оно, из чистого упрямства, впустило человека и захлопнулось, не желая его выпускать ни за какие коврижки.

Всё то время, пока оборотень думал о чем-то, девушка пыталась понять, о чем он думает. Это было мучительно, ей вдруг захотелось услышать его мысли. Она напряглась, смотря в его глаза, а когда их взгляды встретились, то в голове будто заработал сейсмограф, оставляя в сознании бледные следы. Они были размытыми, но все же очертания она разобрать могла. Он думал, взвешивал все за и против, размышлял о Хизер. Оливия не могла понять, почему он думает о ней. Что за колебания тревожат его? Очень удивилась, когда он вдруг сжал её ладонь и потянул к себе. Как только их губы соприкоснулись, почувствовала, что дрожит. В сознании словно раненые бабочки затрепыхались мысли, она пыталась выудить из головы хоть какую-то ясную мысль, которая помогла бы ей воспротивиться. Она могла бы поддаться, если бы не была уверена в том, обязательно об этом пожалеет. Как с Кертешем. Она думала о том, что чтобы о тебе не думали как о проститутке, нужно просто не быть ею. Впрочем, на поцелуй она ответила, но скорее по инерции. На пару секунд оборотень оторвался от неё, должно быть, чтобы подышать. В этот момент она слегка повернула голову и заговорила:
- Не нужно, ты ведь на самом деле не хочешь этого. Будешь жалеть, - она не была уверена в последней фразе. Опиралась лишь на собственный опыт. Потому что порой, очень редко, но она жалела, что наставила Кораеву рога. Жалела редко, но мучительно, хотя ненавидела причинять дискомфорт самой себе. Кертеш... Хизер... В голове будто что-то щелкнуло и бабочки в голове испуганно разлетелись, оставляя место здравым и уверенным мыслям. Дождавшись, пока Двер вновь прервет поцелуй, она уверенно заговорила:
- Пэйн. Я не буду человеком, на ком ты проверяешь свои чувства к ней, - говорила мягко, но знала, что вряд ли ошиблась. По сути, он хотел испытать себя, свои чувства, надеясь, что случайная связь сможет избавить его от любви и привязанности к Хизер. Как она с Кертешем. И то, что она испытывала к Кодряну было мало похоже на чувство, которое она желала бы, чтобы испытывали к ней. Как использованная вещь, что-то, что нужно было для того, чтобы разобраться в себе. Эгоистичное и темное чувство.