Старые друзья и с чем их едят

Пояснение было настолько длинным, что Пэйн устал слушать. «Грей, кошечка, ну на кого я бросаюсь? Сижу, спокоен, что зяблик перед заморозками, и все, что меня бесит, так это необходимость требовать у тебя моего же сына». Он рыкнул, вязко дернув плечами, и песок на полу рассыпался: надоело вытягивать из этой комнаты жилы.
Волк чувствовал чуждость того, что она говорила. Не мог заглянуть в себя глубже, чем это удалось кошке, а посему не понимал, откуда в ней бредовые идеи. Избавиться от Малька? Да что за вздор, как такое может прийти в голову взрослому мужчине, он же не изверг и не ребенок. Или так ее научила Хизер? Хизер что, правда думает, будто он так ревнует?
- Кончай заговаривать уши, Цирилла. – Двер встал, опять не способный сидеть на месте, и снова закружил по комнате, как предпраздничная снежинка. Он хлопнул открытой дверью, в которую пять минут назад должен был уже выйти, и нервно взглянул на кроватку, в которой ворочался мелкий.
Всё. Прерван сон, сейчас начнутся крики. Как же его задолбал бесконечный рев, поднимаемый Мальком по поводу и без: ой, я хочу кушать, ой, уже не хочу, вай, я потеря маму, у меня выпала соска, зубик режется, я об перила ударился! Урод. Он только создан для того, чтобы отбирать у Пэйна Хизер, хотя Двер-то знает: не обращай на него внимания, и мальчик заткнется. Рано или поздно, они все перестают кричать от бессилия. Все перестают.
Он ухмыльнулся: давай, Цири, скажи мне еще, что я не умею воспитывать. Вы, самки, все двинутые на своих личинках. Заботитесь о них, как прислуга, о, точно! Вы от природы ниже мужчин по рангу, вам просто необходимо ползать за кем-то и угождать, иначе какие же вы женщины? А эта вычурность, - все наносное, для показухи.
Рев начался через минуту, как и предсказывалось. Сначала пробное хныканье, затем уже во весь рот, и волк дернулся к колыбельке, вовремя остановленный взглядом Грей: не суйся. Пэйн отпрянул, на глазах бледнея от злости: еще не хватало сирену слушать, и так башка всю неделю пополам трещит. Поднял воспаленно красные глаза: «Заткни его, заткни!» - а сам покосился на дверь: проще выйти. Он знал, что уже ничего не добьется.
- Почему… - просочилось само по себе изо рта, и на сердце как будто взорвалось болью: она не верит тебе, она не любит тебя, ты плохой папа, оборотень. – Почему?
И дитя все кричало, не реагируя на попытки Цириллы его успокоить: кто в таком напряге может быть спокойным? Изнутри разливалась щемящая, необъятная грусть. Это кризис среднего возраста, да? Волк смотрел на девушку, трепетно прижавшую мальчика к груди и баюкавшую, так умиротворенно, так самозабвенно, так счастливо… А он не мог, не мог даже пальцем коснуться его светлых, не Пэйновских, волосиков, не мог улыбнуться пухлому детскому личику, подставить ладошку, чтобы они вместе на ней сосчитали пальчики: раз-два-пять! Ну, Мальк, я же тоже хочу быть счастливым. Ну скажи ей, что я твой папа… Ну давай поиграем вместе.

Она говорила, как с глухим. Нет, даже не так - как с тем, кто тебя слушает, но не слышит, потому что до него не доходит. До упрямого Пэйна не доходит. Разговор с душевнобольным - что может быть интереснее. То он как псих бросается на тебя, грозясь перегрызть шею, то опускается на пол в бессилии, потому что ничего не может сделать и только бьется в кровь о железные прутья собственной клетки, куда загоняет себя сам, потому что боится меняться ради кого-то, потому что это больно - меняться. Конечно, это же надо прикладывать усилия, что-то менять, делать самому. Девушка с брезгливой жалостью посмотрела на Пэйна, не подпуская его близко. Ты, Двер всегда будешь один, всегда в этом мире будешь один, потому что ты не способен отказаться от своих желаний в пользу кого-то другого. Тебя можно только пожалеть, только вот жалость тебе не требуется. Тебя уже ничего не спасет - даже если Хизер будет безответно любить тебя, ты всегда будешь думать только о себе.

- Почему? Потому что ты не можешь просто принять его, как часть Хизер. Как часть ее, как что-то большее, чем просто требующий внимания кусочек живой жизни. Чем он заслужил такую твою ненависть, ты даже смотришь на него презрительно? Это ребенок, Пэйн, он не виноват в том, что родился, он не умеет по-другому изъяснять свои мысли. Ему больно, плохо, холодно, жарко, одиноко - он плачет, потому что это нормально. А ты никак этого не поймешь. Вот поэтому. Ты думаешь, твой собственный ребенок вел бы себя по другому? Он точно бы также требовал к себе внимания, точно также плакал и капризничал, и ты точно также бы бесился, видя, что он занимает в ее сердце чуть больше места, чем ты. Это нормально, это правильно, смирись уже с этим.

Малькольм не успокаивался, Цирилла прижала его к груди, как родное дитя, умудряясь между словами проповеди, направленной в уши оборотня, что-то ласково шептать ребенку. Цири страстно желала, чтобы Хизер поскорее вернулась из Лхасы. Пусть держит своего цепного пса на коротком поводе, или хотя бы попытается успокоить одичавшего зверя.

- Тебе лучше уйти. Не мучай себя, знаешь ведь, что он не замолчит, а я тебя близко все равно не подпущу. И дело не в том, что ты плохой или какой-то другой, а в моей природной подозрительности, уж извини.