Принимая решения

Шум. Шума никогда не было. Я всегда оказывался в этом помещении и находил в себе силы изумляться: здесь было тихо. Ни выкриков пьяных завсегдатаев. Ни негромкого гомона общающихся посетителей. Ни даже звуков поглощаемой выпивки или хруста раздираемой на части закуски. Тихо. Как в могиле.
Собственно, наверное, это и было могилой. Ведь именно в этом странном баре я и встречался со своими предками.
Иногда мне приходило в голову, что такой выбор места встречи выбран не случайно. Кем выбран? Моими предками? Волей Неба? Другими духами? Или же просто моим разыгравшимся воображением?
Нет ответа. Впрочем, вероятно, мне не очень хочется искать ответ.
- Наконец-то. Я заждался, - отец стоит за барной стойкой с бутылкой водки в руках. Две рюмки. Отец никогда не признавал никакого алкоголя, кроме водки, и учил меня относиться к выпивке так же. Безуспешно учил.
В этом сне (как и в десятках… сотнях?.. тысячах?... снах, похожих на этот) я не мог управлять своим телом. Я вообще никак не мог повлиять на происходящее, становясь лишь сторонним наблюдателем. Мое тело действовало само, мой язык что-то говорил сам, а я мог лишь досадовать, что лично меня никто не услышит.
Я (который не я) подошел к стойке, уселся на высокий табурет, спокойно дождался, пока отец наполнит рюмку. Пододвинул к себе.
- Ты долго возишься, - заявил отец.
Мое тело подняло взгляд, пожало плечами. Не ответило. Чувствовало свою вину? Вряд ли. Я (который не я) в этом сне не терзался сомнениями, он уже выбрал цель и шел к ней тем путем, который казался ему наиболее правильным. Я (который, действительно, я) так не умел.
Отец хмыкнул. Мы (или все-таки они?) осушили свои рюмки одним слитным движением. Одинаковым. Одновременным. Если бы кто-то мог наблюдать за мной в эту секунду, он бы вряд ли усомнился, что я сын своего отца.
- Ты ведь собираешься что-то делать, правда? – пытливо спросил отец, заглядывая мне в лицо.
Я (который, опять же, не я) лишь кивнул. Беззвучно.
- Хорошо, - похоже, отец был удовлетворен. – Тогда зачем ты пришел?
И снова ненастоящий я лишь пожал плечами:
- Чтобы выпить, - ответил мой голос. – Для чего еще ходят в бар?
- Хорошая причина, - согласился отец, наливая еще по одной. – Но ты все равно долго возишься.
Моя голова качнулась, выдавая уверенный кивок, который мне не хотелось делать. А хотелось задать тысячи вопросов, обсудить планы, спросить о маме… Но у ненастоящего я, очевидно, были причины не продолжать этот разговор.
- Все идет, как идет, - ответили мои губы. – И все будет в свое время.
Во сне это казалось очень мудрым. Наяву – бесконечно глупым.
- Хорошо, - задумчиво кивнул отец…
…а потом резко перекинул свое туловище через барную стойку, и приблизил свое лицо к моему:
- А теперь убирайся отсюда!
И я понял, что сейчас проснусь.
_________________________________

И проснулся. Сон запомнился до мельчайших деталей, но Максим понятия не имел, какое отношение он (этот сон) имеет к его отцу. Правда ли это его дух пытается с ним общаться таким образом, или же так шыворот на выворот заработал дар прорицания, или, может быть, это просто обычный сон, рожденный его усталым воображением? Сложный вопрос. И, так же, как и во сне, Казанцев не хотел искать на него ответ.

Стоя посреди своей комнаты, Максим понимал, что его здесь держит только одно: Уля. Она не просила помочь, она бы тут же отпустила его, стоило лишь сказать, что ему нужно повидаться с семьей. Но у нее сейчас было столько проблем, и она как раз, кажется, нащупала путь, который позволит вылечить ее собственную семью, что Макс посчитал, что рассказывать ей о своих проблемах будет подлым. Его дело подождет.
Так он думал. Позабыв, что времени у него с каждым днем все меньше.
Казанцев огляделся. Комната был превращена в какой-то совершенно невообразимый склад всякой всячины. Были здесь обломки какого-то оборудования, валяющегося то тут, то там, путались под ногами куски каких-то минералов, всюду были разбросаны тетради: некоторые исписанные до самого последнего листика, так что даже на полях не осталось места, другие украшало всего несколько записей, словно кто-то увлеченно что-то начал записывать, а потом потерял к этому интерес и бросил.
А еще у него все еще работал ноутбук, который заряжался от щелочного аккумулятора, что был создан лично Казанцевым и позволял продлить работу техники аж на два дня.
- Свинарник, - констатировал Макс.
И сделал то, чего не делал, кажется уже недели две: начал уборку. Но на этот раз он не просто перекладывал вещи из одного места в другое. Он достал ведро, и складывал все свое добро туда. Как только ведро наполнялось, Казанцев уносил ведро к мусорке, откуда возвращался с пустым ведром. И все повторялось сначала.
Через два часа в комнате не осталось ничего, что когда-то составляло личность Максима Казанцева, кроме ноутбука, телефона, почти пустого рюкзака и любимого полупальто. Все, что успело накопиться за эти годы жизни в монастыре, было безжалостно выдворено в мусорку.
После этого Макс тщательно вымыл полы, отмыл стены и окна. Протер влажной тряпкой тумбы, комод, вешалку и стол. Расстелил цинковки, установил стол, разложил ковер, предварительно вычистив его. Постоял посреди комнаты, вдыхая аромат чистоты и свежести. Поглядел на шторы, поморщился, и, выпросив у кого-то большую бадью, натаскал туда воды. Позволил Манипуре в груди запульсировать ярче, ощущая, как по кровеносным сосудам проходят волны горячего огня, погрузил руки в воду, позволив энергии собраться в ладонях. Не прошло и минуты, как вода нагрелась. Максим равнодушно замочил шторы в воде, залил порошком, и потратил почти час, чтобы отмыть их. Наконец, даже эта работа была закончена, и комната встретила Казанцева такой, какой она была тогда, когда он только пришел в монастырь.
- Либорайо удивиться, если вернется сюда, - нашел в себе силы улыбнуться Казанцев, и уселся на цинковку у стола. Достал из рюкзака бутылку водки, на самом донышке которой едва плескалась прозрачная жидкость, налил в крышку. Залпом выпил, почти не почувствовав вкуса. Сидел, уставившись в одну точку с почти пустой бутылкой на столе…

Озорной ветер ворвался в храм, прошмыгнул меж ворот, промчался между учениками, оказываясь одновременно везде и нигде. Он играл, веселился и пел, заглядывая во все щели, подбрасывая в воздух мелкие куски мусора и пыли, кружась меж занавесок и цинковок. Ворвался в какую-то комнату, врезался в человека, сидящего на жестком коврике, понюхал жидкость в бутылке, на столе… запах ветру не понравился. И человек тоже.
Максу тоже не нравился ветер. Он зябко поежился, и, налив себе остатки из бутылки, допил. По-прежнему вкуса не почувствовал, но в голове слегка зашумело, а мысли прояснились. Немного.
Вдруг взгляд Казанцева упал на этикетку. "Столичная". Присланная из Казани. Любимая водка его отца…
Где-то совсем близко раздался приглушенный крик ворона. Водятся тут вороны, или это кто-то из магов-перевертышей осваивал управление своим внутренним зверем, Максим не знал. Да и не интересовало его это. Ибо этот самый крик что-то сломал в душе Казанцева. Сломал ту странную но спасительную пустоту, что обволакивала разум Максима. Защита, которую он сам для себя возвел, вдруг исчезла, лопнула, словно мыльный пузырь. Лопнула, неосторожно коснувшись той самой занозы, что засела в сердце. И заноза вылетела, выплеснулась, растворилась в его разуме, отравляя его болью. Сильной. Почти невыносимой.
- Ааааааааааааааа! – Максу казалось, что он заорал, но на самом деле, из его горла вырвался лишь хрип. Его скрутило пополам, он рухнул на пол, скрючился, словно беззащитный ребенок. В какой-то момент ему показалось, что болезнь вернулась, что это очередной приступ. Только гораздо более сильный, разрушительный, предсмертный. Он даже потянулся к пузырьку с лекарствами, но уже через секунду понял, что не сможет. Не было сил даже на то, чтобы поднять руку, их хватило лишь на то, чтобы свернуться калачиком в позе эмбриона, и затаиться. Надеется, что удастся пережить это, и сохранить разум в целостности.
Боль пожирала каждую клеточку тела, хоть и не обжигала, как обычно. Она давила и кромсала разум Казанцева, полосуя его на мелкие кусочки.
К ужасу Максима, он понял, что в истязаемом разуме тоже рождаются мысли. Они (эти мысли) обгоняли одна другую, трансформировались в чувства, что бурлили внутри Казанцева, образуя какой-то жуткий, адский котел. Парень беззвучно орал и царапал пол, разрывая ногти в кровь. Он пытался успокоиться, взять свое непослушное тело под контроль, впечатать себя в пол и молчать. Напрасно. И если кричать он не мог - просто не хватало воздуха в судорожно сжатых легких - то лежать недвижно был не силах. Метался по полу, то и дело сшибая стол. Но боли в его теле сейчас было так много, что ушибы от столкновения со столом практически не замечались. Боль затопила все сознание, рождая мысли, которые вели к еще большим страданиям. Боль от потери двух людей, которые с детства были ему дороже всего на свете, от потери тех, ради которых он готов был почти на все, казалась невыносимой. Нет, вру. Она была невыносимой. Совершенно точно такой была...
Вся прошлая жизнь, все, что он делал, чему учился, вдруг оказалось бессмысленным. Все его планы вдруг оказались бесцельны, все, чего он хотел добиться, обучаясь здесь – неважным.
Сколько он так пролежал, отдавшийся на милость боли, Макс не знал. Но все проходит. Прошло и это. И после такой встряски, седых волос у него прибавилось. Сильно.