Линь Ян Шо
{{flash.message}}

Принимая решения

Сообщений: 5
АвторПост
Обитатель
07.02.2014 15:19

Шум. Шума никогда не было. Я всегда оказывался в этом помещении и находил в себе силы изумляться: здесь было тихо. Ни выкриков пьяных завсегдатаев. Ни негромкого гомона общающихся посетителей. Ни даже звуков поглощаемой выпивки или хруста раздираемой на части закуски. Тихо. Как в могиле.
Собственно, наверное, это и было могилой. Ведь именно в этом странном баре я и встречался со своими предками.
Иногда мне приходило в голову, что такой выбор места встречи выбран не случайно. Кем выбран? Моими предками? Волей Неба? Другими духами? Или же просто моим разыгравшимся воображением?
Нет ответа. Впрочем, вероятно, мне не очень хочется искать ответ.
- Наконец-то. Я заждался, - отец стоит за барной стойкой с бутылкой водки в руках. Две рюмки. Отец никогда не признавал никакого алкоголя, кроме водки, и учил меня относиться к выпивке так же. Безуспешно учил.
В этом сне (как и в десятках… сотнях?.. тысячах?... снах, похожих на этот) я не мог управлять своим телом. Я вообще никак не мог повлиять на происходящее, становясь лишь сторонним наблюдателем. Мое тело действовало само, мой язык что-то говорил сам, а я мог лишь досадовать, что лично меня никто не услышит.
Я (который не я) подошел к стойке, уселся на высокий табурет, спокойно дождался, пока отец наполнит рюмку. Пододвинул к себе.
- Ты долго возишься, - заявил отец.
Мое тело подняло взгляд, пожало плечами. Не ответило. Чувствовало свою вину? Вряд ли. Я (который не я) в этом сне не терзался сомнениями, он уже выбрал цель и шел к ней тем путем, который казался ему наиболее правильным. Я (который, действительно, я) так не умел.
Отец хмыкнул. Мы (или все-таки они?) осушили свои рюмки одним слитным движением. Одинаковым. Одновременным. Если бы кто-то мог наблюдать за мной в эту секунду, он бы вряд ли усомнился, что я сын своего отца.
- Ты ведь собираешься что-то делать, правда? – пытливо спросил отец, заглядывая мне в лицо.
Я (который, опять же, не я) лишь кивнул. Беззвучно.
- Хорошо, - похоже, отец был удовлетворен. – Тогда зачем ты пришел?
И снова ненастоящий я лишь пожал плечами:
- Чтобы выпить, - ответил мой голос. – Для чего еще ходят в бар?
- Хорошая причина, - согласился отец, наливая еще по одной. – Но ты все равно долго возишься.
Моя голова качнулась, выдавая уверенный кивок, который мне не хотелось делать. А хотелось задать тысячи вопросов, обсудить планы, спросить о маме… Но у ненастоящего я, очевидно, были причины не продолжать этот разговор.
- Все идет, как идет, - ответили мои губы. – И все будет в свое время.
Во сне это казалось очень мудрым. Наяву – бесконечно глупым.
- Хорошо, - задумчиво кивнул отец…
…а потом резко перекинул свое туловище через барную стойку, и приблизил свое лицо к моему:
- А теперь убирайся отсюда!
И я понял, что сейчас проснусь.

_________________________________

И проснулся. Сон запомнился до мельчайших деталей, но Максим понятия не имел, какое отношение он (этот сон) имеет к его отцу. Правда ли это его дух пытается с ним общаться таким образом, или же так шыворот на выворот заработал дар прорицания, или, может быть, это просто обычный сон, рожденный его усталым воображением? Сложный вопрос. И, так же, как и во сне, Казанцев не хотел искать на него ответ.

Я не верю так, как верят другие. С этим у меня сложновато. Но если бы меня спросили "во что бы ты поверил?" - я бы ответил, что верю в ложь. (с) Дмитрий Абрнаменко
Обитатель
07.02.2014 15:28

Прошло уже довольно много времени, с тех пор, как Макс узнал, что его отец погиб, а мать лежит в больнице, не в силах прийти в себя. Все это время парень находился в каком-то странном состоянии полуяви. Он все осознавал, понимал и адекватно реагировал. Ходил на занятия и проводил их сам. Даже улыбался иногда. Но все это проходило как-то мимо. Казанцев вряд ли сумел бы вспомнить, чему он только что улыбнулся, с кем был на прошлом занятии, и о чем только что закончил рассказывать. Он легко вспоминал имена людей, с которыми встречался лишь мельком, но не смог вспомнить обстоятельств встречи или рассказать, когда эта встреча произошла. Для него дни слились в калейдоскоп серых картин, каждая из которых отличалась от других лишь внешней оберткой, но никак не эмоциональным фоном.
И постоянно занозой в сердце сидела мысль о том, что надо что-то сделать. Но сознание плавно и старательно эту мысль огибало, словно защищаясь, словно окружив себя тонкой полупрозрачной оболочкой, сквозь которую не проникали эмоции. Правда иногда эта пленка рвалась, или истончалась, но каждый раз слишком далеко от той самой занозы, чтобы мысль была обдумана до конца, без страха загнуться от душевной боли.
Какая-то часть сознания Максима это понимала. Она знала, что так долго продолжаться не может, что нельзя постоянно бегать от собственных мыслей, и очень скоро он не выдержит. И тогда всего два пути: вниз головой с обрыва или пуля в висок.
Казанцев встал. Почти привычно скосил глаза назад, снова привычно почти уловив движение какой-то полупрозрачной фигуры, которую привык считать онгоном. Правда ли это? Джильди говорил, что такое возможно, но… кто знает?
А потом руку прожгло болью. Болью страшной, резкой, неожиданной. Пальцы скрючились, мускулы напряглись, разрывая сами себя, получая самые противоречивые команды от взбесившихся нервных окончаний, и взрывались в мозгу лишь одной эмоцией: болью. Макс почти привык к постепенным приступам, когда боль наступала шаг за шагом, отвоевывая у него руку. Было время, чтобы принять лекарство, прилечь, переждать приступ… Но сейчас боль напала резко, растерзала все барьеры, поставленные в сознании, и принялась рвать, метать, пережевывать руку, резко заглотив ее целиком и полностью. Казанцев зарычал, злобно выругался, вынырнув из объятий боли, и баюкая руку, словно это могло помочь. Потянулся за лекарством, долго, непозволительно долго возился с крышкой пузырька. В конце концов, помогая себе зубами, открыл крышку, высыпал горсть таблеток прямо на стол, судорожно корчась от боли, проглотил две. Свалился на цинковку, тяжело дыша и обливаясь потом, и ощущая, как слабость отступает. Прошла пара минут, прежде чем последние отголоски боли исчезли, и Макс смог подняться. Аккуратно сложил остатки таблеток в пузырек, задумчиво глядя на название.
Лекарство, очевидно, помогало при приступах. Но приступов не стало меньше, наоборот, они стали чаще, сильнее, резче. Болезнь прогрессировала. А значит, времени у него было вовсе не так много, как он надеялся.

Я не верю так, как верят другие. С этим у меня сложновато. Но если бы меня спросили "во что бы ты поверил?" - я бы ответил, что верю в ложь. (с) Дмитрий Абрнаменко
Обитатель
07.02.2014 15:29

Стоя посреди своей комнаты, Максим понимал, что его здесь держит только одно: Уля. Она не просила помочь, она бы тут же отпустила его, стоило лишь сказать, что ему нужно повидаться с семьей. Но у нее сейчас было столько проблем, и она как раз, кажется, нащупала путь, который позволит вылечить ее собственную семью, что Макс посчитал, что рассказывать ей о своих проблемах будет подлым. Его дело подождет.
Так он думал. Позабыв, что времени у него с каждым днем все меньше.
Казанцев огляделся. Комната был превращена в какой-то совершенно невообразимый склад всякой всячины. Были здесь обломки какого-то оборудования, валяющегося то тут, то там, путались под ногами куски каких-то минералов, всюду были разбросаны тетради: некоторые исписанные до самого последнего листика, так что даже на полях не осталось места, другие украшало всего несколько записей, словно кто-то увлеченно что-то начал записывать, а потом потерял к этому интерес и бросил.
А еще у него все еще работал ноутбук, который заряжался от щелочного аккумулятора, что был создан лично Казанцевым и позволял продлить работу техники аж на два дня.
- Свинарник, - констатировал Макс.
И сделал то, чего не делал, кажется уже недели две: начал уборку. Но на этот раз он не просто перекладывал вещи из одного места в другое. Он достал ведро, и складывал все свое добро туда. Как только ведро наполнялось, Казанцев уносил ведро к мусорке, откуда возвращался с пустым ведром. И все повторялось сначала.
Через два часа в комнате не осталось ничего, что когда-то составляло личность Максима Казанцева, кроме ноутбука, телефона, почти пустого рюкзака и любимого полупальто. Все, что успело накопиться за эти годы жизни в монастыре, было безжалостно выдворено в мусорку.
После этого Макс тщательно вымыл полы, отмыл стены и окна. Протер влажной тряпкой тумбы, комод, вешалку и стол. Расстелил цинковки, установил стол, разложил ковер, предварительно вычистив его. Постоял посреди комнаты, вдыхая аромат чистоты и свежести. Поглядел на шторы, поморщился, и, выпросив у кого-то большую бадью, натаскал туда воды. Позволил Манипуре в груди запульсировать ярче, ощущая, как по кровеносным сосудам проходят волны горячего огня, погрузил руки в воду, позволив энергии собраться в ладонях. Не прошло и минуты, как вода нагрелась. Максим равнодушно замочил шторы в воде, залил порошком, и потратил почти час, чтобы отмыть их. Наконец, даже эта работа была закончена, и комната встретила Казанцева такой, какой она была тогда, когда он только пришел в монастырь.
- Либорайо удивиться, если вернется сюда, - нашел в себе силы улыбнуться Казанцев, и уселся на цинковку у стола. Достал из рюкзака бутылку водки, на самом донышке которой едва плескалась прозрачная жидкость, налил в крышку. Залпом выпил, почти не почувствовав вкуса. Сидел, уставившись в одну точку с почти пустой бутылкой на столе…

Я не верю так, как верят другие. С этим у меня сложновато. Но если бы меня спросили "во что бы ты поверил?" - я бы ответил, что верю в ложь. (с) Дмитрий Абрнаменко
Обитатель
07.02.2014 20:58

Озорной ветер ворвался в храм, прошмыгнул меж ворот, промчался между учениками, оказываясь одновременно везде и нигде. Он играл, веселился и пел, заглядывая во все щели, подбрасывая в воздух мелкие куски мусора и пыли, кружась меж занавесок и цинковок. Ворвался в какую-то комнату, врезался в человека, сидящего на жестком коврике, понюхал жидкость в бутылке, на столе… запах ветру не понравился. И человек тоже.
Максу тоже не нравился ветер. Он зябко поежился, и, налив себе остатки из бутылки, допил. По-прежнему вкуса не почувствовал, но в голове слегка зашумело, а мысли прояснились. Немного.
Вдруг взгляд Казанцева упал на этикетку. "Столичная". Присланная из Казани. Любимая водка его отца…
Где-то совсем близко раздался приглушенный крик ворона. Водятся тут вороны, или это кто-то из магов-перевертышей осваивал управление своим внутренним зверем, Максим не знал. Да и не интересовало его это. Ибо этот самый крик что-то сломал в душе Казанцева. Сломал ту странную но спасительную пустоту, что обволакивала разум Максима. Защита, которую он сам для себя возвел, вдруг исчезла, лопнула, словно мыльный пузырь. Лопнула, неосторожно коснувшись той самой занозы, что засела в сердце. И заноза вылетела, выплеснулась, растворилась в его разуме, отравляя его болью. Сильной. Почти невыносимой.
- Ааааааааааааааа! – Максу казалось, что он заорал, но на самом деле, из его горла вырвался лишь хрип. Его скрутило пополам, он рухнул на пол, скрючился, словно беззащитный ребенок. В какой-то момент ему показалось, что болезнь вернулась, что это очередной приступ. Только гораздо более сильный, разрушительный, предсмертный. Он даже потянулся к пузырьку с лекарствами, но уже через секунду понял, что не сможет. Не было сил даже на то, чтобы поднять руку, их хватило лишь на то, чтобы свернуться калачиком в позе эмбриона, и затаиться. Надеется, что удастся пережить это, и сохранить разум в целостности.
Боль пожирала каждую клеточку тела, хоть и не обжигала, как обычно. Она давила и кромсала разум Казанцева, полосуя его на мелкие кусочки.
К ужасу Максима, он понял, что в истязаемом разуме тоже рождаются мысли. Они (эти мысли) обгоняли одна другую, трансформировались в чувства, что бурлили внутри Казанцева, образуя какой-то жуткий, адский котел. Парень беззвучно орал и царапал пол, разрывая ногти в кровь. Он пытался успокоиться, взять свое непослушное тело под контроль, впечатать себя в пол и молчать. Напрасно. И если кричать он не мог - просто не хватало воздуха в судорожно сжатых легких - то лежать недвижно был не силах. Метался по полу, то и дело сшибая стол. Но боли в его теле сейчас было так много, что ушибы от столкновения со столом практически не замечались. Боль затопила все сознание, рождая мысли, которые вели к еще большим страданиям. Боль от потери двух людей, которые с детства были ему дороже всего на свете, от потери тех, ради которых он готов был почти на все, казалась невыносимой. Нет, вру. Она была невыносимой. Совершенно точно такой была...
Вся прошлая жизнь, все, что он делал, чему учился, вдруг оказалось бессмысленным. Все его планы вдруг оказались бесцельны, все, чего он хотел добиться, обучаясь здесь – неважным.
Сколько он так пролежал, отдавшийся на милость боли, Макс не знал. Но все проходит. Прошло и это. И после такой встряски, седых волос у него прибавилось. Сильно.

Я не верю так, как верят другие. С этим у меня сложновато. Но если бы меня спросили "во что бы ты поверил?" - я бы ответил, что верю в ложь. (с) Дмитрий Абрнаменко
Обитатель
10.02.2014 10:01

Первый осмысленный вопрос, возникший после приступа, можно было сформулировать так: «Что это было?». Это, конечно, если опустить все матерные выражения, экспрессию, интонацию и всякое такое прочее. Макс не опустил. И, честно говоря, я его за это не виню.
Когда его отпустило, Казанцев стер пот, что смешался со слезами, с лица, и еще несколько минут просто лежал, наслаждаясь тем, насколько легче ему стало. Стертые ногти и ушибленные колени болели, но это была обычная боль. Нормальная. Физическая.
А вот те страдания, которые терзали разум Максима пару минут назад, к физическим недугам отношения не имели никакого. Просто парень все это слишком долго держал в себе. Если бы он продержался чуть меньше, то, наверняка, кинулся бы прочь, разрушая все, до чего мог дотянуться. Если бы позволил себе сорваться еще раньше – обошелся бы кошмарной депрессией и парой недель черной меланхолии. Но лучше всего было бы, если бы он открылся чувству потери сразу, не закрывался от него, испугавшись, не прятался за щитом, блокирующим собственные эмоции. Тогда бы он, наверняка, просто поплакал и успокоился, ища способы жить дальше.
Что было бы, если бы он не сорвался сейчас, Максим старался не думать. Душевная боль от потери столь близких ему людей была чудовищной, но она бы выросла еще больше, если бы он продолжал держать это в себе.
Нет худа без добра. Теперь, по крайней мере, Макс воспринимал мир нормально, а не так, словно он был присыпан серой пылью. Вернулась способность соображать четко и ясно, память заработала как надо. Появилась решимость сделать то, что должен.
Максим поднялся. Умылся у умывальника, перевязал кончики пальцев, с которых медленно сочилась кровь. Морщась и шипя от боли поставил на место стол, и вообще привел комнату в порядок. Спрятал пустую бутылку в рюкзак, туда же отправился ноутбук, а телефон – в карман. Казанцев кинул на плечи свое полупальто, встал посреди комнаты, вздохнул.
А потом вышел. Прикрыв за собой дверь.
Решение было принято.

Я не верю так, как верят другие. С этим у меня сложновато. Но если бы меня спросили "во что бы ты поверил?" - я бы ответил, что верю в ложь. (с) Дмитрий Абрнаменко