Тридцать шесть клятв

Чжоу наблюдал за жертвоприношением, не отводя глаз от лунтао. Он находился в таком же неподвижном молчании, пока Бизон, Чжэнь и Сантана первыми приносили клятвы, потому что переживал, насколько хорошо мэймэй выучила текст. Но она справилась, и пока все шло идеально. Чжоу несколько раз рассказывал Сантане о том, что нужно будет ответить на вопрос фу шан шу, но окончание посвящения не мог толком увидеть и услышать, потому что Гунмао увел троицу в беседку. А в это время место в первом ряду нужно было занимать уже четыреста двадцать шестым.

Так как, считая Чжоу, их было семеро, не было ни волнения насчет текста клятв, ни ощущения, что все слушают только тебя и смотрят только на тебя. Просто боевые командиры должны были быть примером для своих людей, то есть держаться уверенно, говорить четко и ритуалы соблюдать безукоризненно.

Чжоу показалось, что запах и привкус крови в вине были очень заметными, хоть он и видел, что в напиток попало лишь несколько капель. Его этот привкус не смутил, просто немного удивил. Как будто в глубине души был какой-то зверь, рвавшийся на волю от запаха этой крови. Буквально мгновение, во время которого сознание спуталось, будто Чжоу был пьян, взгляд каких-то рыжеватых глаз, рык, похожий на скрежет стали, а затем снова факелы и поляна. Четыреста двадцать шестой зажмурился на пару секунд, приходя в себя. Он надеялся, что никто не заметил его состояния, а то еще подумают, что руководитель инфорсеров может быть настолько впечатлительным, что выпадает в дзен от мысли о том, что пьет свежую птичью кровь, щедро разбавленную вином.

Все молчали, дожидаясь, когда лунтао даст им слово. Молодежь принесла благовония, и резковатый теплый запах сандала быстро разогнал остатки наваждения, возвращая мысли Чжоу к церемонии.

Син наблюдал за происходящим с каменным лицом, и лишь то, как нервно он кусал губу, выдавало его истинное настроение. С одной стороны, он был готов язвить на тему средневековых обычаев, с другой, было дико обидно чувствовать себя чужим на этом празднике жизни. Он даже не прислуживал отцу, он просто стоял в стороне, дожидаясь, когда нужно будет нести подносы с выпивкой. Глаза немного щипало, а горле стоял горький ком. Явно факелы чадили так сильно, что невозможно было находиться с ними рядом.

Среди тех, кто сегодня официально становился сорок девятым, было немало парней младше Сина. Но они чем-то уже заслужили странную честь твердить эти клятвы и делать наколки с символом пекинской триады. Син слушал смутно знакомый текст, хотя со своего места мог более-менее внятно расслышать только бас Бизона.

Ощущение было сюрреалистичным, как будто кольцо из факелов было границей параллельного мира. Здесь – реальное время и реальный парк у «Речных заводей», а там – что-то из смутных времен, когда закончился Золотой Век династии Мин и воцарились маньчжуры из династии Цин. Только многие из этих полуобнаженных людей, находившихся в свете огней, были знакомы Сину с детства по реальному миру, тому, где он родился и вырос.

Глупости. Син понимал, что просто ищет какие-то мысли, за которые можно зацепиться, чтобы не было так тошно. Отец поступил так, как считал нужным, и больше всего наследника триады злило то, что он понимал головой, как лунтао снова добился своего. Син действительно хотел доказать, что он не хуже. Он теперь был готов разбиться в лепешку, лишь бы получить этот чертов сорок девятый номер. Просто чтобы доказать, что он не хуже тех, кто приносит клятвы сегодня.

Как бы хорошо ни выучил Цхао клятвы, как бы близко не воспринимал необходимость их соблюдения, не задержать взгляд на Сантане он не мог. В конце концов, клятвы не запрещали смотреть на женщин братьев, особенно когда те стремились к минимализму в одежде.

За самим ритуалом сорок девятый наблюдал не очень внимательно, да ему и не так многое было видно с того места, где он сидел, дожидаясь своей очереди. Было слышно, как произносит текст клятв Бизон, и как намного тише этот текст твердят Чжэнь и мэймэй. Потом они ушли за Гунмао, и вместо них места в первом ряду заняли четыреста двадцать шестые, в том числе Чжоу. Рядовые бойцы в этот момент не только замолчали, но и замерли: каждый из них понимал, что если кто-то из их командиров собьется во время клятвы из-за того, что сорок девятые перешептываются между собой, виновным мало не покажется. Да и любопытно было, как во время церемонии будут держаться старшие братья.

Цхао воспринимал Чжоу как старшего брата, но такого, с которым не очень большая разница в возрасте. Да, он умнее и опытнее, но с ним нет проблем общаться на «ты», говорить на личные темы, а иногда и нарушать дисциплину. Другие четыреста двадцать шестые казались намного старше и серьезнее. Например, матерый бритоголовый глава тяньцзиньской братвы или Гуаньи, в чье распоряжение поступали провинившиеся бойцы на время дежурств в борделях. Почти все трехзначные номера сидели и прошли такие университеты, которые многим сорок девятым и не снились. В общем, если их воспринимали и не как лунтао с фу шан шу, все же чувствовалось достаточно уважения и почтения. Да и прилетало сорок девятым от них не в пример чаще, чем от более серьезных авторитетов.

Некая театральность действия, тем не менее, не скрывала ответсвенности и таинства церемонии, так что Тай чувствовал некую торжественность, вполне приличествующую случаю. Он хищно втянул носом воздух, ясно учуяв в воздухе запах животной крови, на мгновение в нем проснулось звериное начала, урча и ворочаясь где-то внутри, но животная кровь - не человеческая, которая могла бы существенно выбить его из колеи, да и Тай был способен охотиться самостоятельно, чтобы не так остро реагировать на петушиную кровь и то, что ее зарезал кто-другой. Принимать подачки с рук - это так унизительно. Пусть он и охотится только в монастыре, превращаться на глазах у целой толпы народа он как-то не планировал. А вскоре запах крови заглушил запах зажженых благовоний, и вот тут Тай почувствовал, как привычно на этот запах начинает реагировать голова - то есть подкрадывающейся откуда-то из-за затылка тупой болью.

Тем временем первая тройка закончила читать текст клятв - его Тай знал и сам, попросив у отца отдельный экземпляр, чтобы просто хотя бы прочитать. Конечно, он не удержаля от того, чтобы выучить его наизусть, но ему хватило сдержанности не шептать его, повторя следом за Бизоном. Вряд ли в трубном гласе бугая его шепот можно бы было расслышать, но как минимум на него могут начать коситься, как на бревно, научившееся разговаривать человеческим языком. Тай вспомнил наставления отца - что им нужно будет поднести пиалы всем, кто принеет клятвы, но их не позвали, поэтому Тай остался на своем месте.

Он переступил с ноги на ногу, наблюдая за тем, как отец уходит вместе с сифу, Бизоном и Чжэнью в беседку и буквально проклял все на свете оттого, что ему приходится наблюдать за всем этим издалека. Он бы с удовольствием постоял рядом, наблюдая за лицами тех, кто приносит клятву, и сейчас дико желал оказаться на чьем-нибудь месте - ощутить, как твоей шеи касается остро отточенное стальное лезвие. Стать, наконец, частью чего-то большего, чего-то единого, заслужить эту честь не потому, что ты - сын фу шан шу, и тебе вроде как одна дорога, а потому, что ты это заслужил сам, без чьей либо помощи.

Он уже знал, как ответил бы сам. Там просто не было других слов. Не потому, что так нужно, а потому, что лучше умереть за того, кто тебе верит, чем предать его доверие.

У Тео на лице было написано одно единственное слово "Вау!". Если бы ему на лоб нацепили бумажку со словом "Круто", то это было бы не так заметно, как нетерпение и воодушевление, что он испытывал. Ему едва хватало сил не подпрыгивать и не приплясывать на своем месте, чтобы как следует рассмотреть все, что делал лунтао и все остальные в круге. Свет факелов окрашивал смуглые спины в багровый цвет, а драконы на спинах папы и лунтао казались живыми. Тео силился рассмотреть было татуировки на спине Бизона, но там было столько всего, что младший так практически ничего и не разобрал.

Зато он чуть не заскулил вслух, когда папа взял цзянь и ушел в беседку - Тео чуть шею не сломал, вытянув голову так далеко, как только мог. Вот с этого места все было уже намного интереснее, потому что петух и кровь - это, все-таки, фигня по сравнению с тем, что в руках папы был настоящий меч. Тео даже задней мыслью понадеялся, что сейчас кому-нибудь отсекут голову, но вовремя сообразил, что скорее всего до этого не дойдет. И, конечно, это его слегка расстроило. Ему было даже обидно, что ему приходится стоять так далеко, где практически ничего не видно. Ну, видно, конечно, но плоховато, особенну ту заключительную часть с мечом. Причем Тео завидовал не сколько той чести, которой удостаивались приносившие клятвы, сколько тому, что ему дико как хотелось подержать в руках цзянь, ведь ему, словно маленькому, оружие в руки до сих пор не давали. Ему было четырнадцать, а все вокруг до сих пор считали его недостойным или не очень умным для того, чтобы не отрезать себе руку или кого-нибудь не проткнуть. Это при том, что самый максимальный вред, который он нанес окружающим - это уронил папе пистолет на больную ногу, да сжег занавески на кухне, когда пытался тренировать магию огня. Где справедливость, спрашивается?

Было довольно странно наблюдать за всеми этими действиями, зная, что когда-нибудь тебе придется повторить этот же путь. При всей своей показушной глупости, Тео знал, что он не станет хорошим полицейским, он просто не сможет, зная, что где-то напротив него будет Тай. Конечно, легче было строить иллюзии, что в мире всегда небо будет голубым, а трава зеленой, и что всегда можно спрятаться за спиной близнеца, если что, но на самом деле все будет совсем не так. Даже если Тео не в восторге от того, чем занимается отец и чем будет когда-нибудь заниматься Тай, он всегда должен быть рядом с братом. Это так же неизбежно, как то, что когда-нибудь он повзрослеет настолько, что притворяться наивным и дальше будет попросту глупо. Тео покосился на близнеца, ему вдруг очень сильно захотелось сжать его плечо, боднуть его лбом в висок, словно маленькому щенку, и замереть от преданности, глядя ему в глаза, как смотрят собаки, готовые жизнь отдать за своего хозяина. Но Тео не стал этого делать, только сцепил зубы и вперил взгляд вперед.

Бизон сохранил лицо, правильно произнеся все клятвы, Чжэнь с Сантаной очень убедительно пообещали не приставать к женам братьев, и можно было считать, что первая тройка с основной частью ритуала справилась успешно. Лунтао лишь кивнул, дослушав произнесенные клятвы. Он задержал взгляд на Чжэни, гнев в адрес которой уже успел утихнуть. Она приносила ему тридцать шесть клятв, говоря с лунтао, а не с предметом зазнобы. Роль преданной четыреста тридцать второй была ей ближе и понятнее, чем роль женщины, принадлежащей кому-то одному. Тигра не смущало её прошлое. Он знал, что такие женщины не уходят и не изменяют. Он знал, что Чжэнь – единственная женщина, которой он может по-настоящему доверять, и лишь потому, что лично в этом убедился. И он не видел никаких противоречий в тех отношениях, которые складывались между ними.

Краем глаза Тигр видел находившихся за пределами круга Сина и сыновей Кота, которые будут приносить те же клятвы в другой раз. Сегодня они должны были просто понять атмосферу, почуять дух семьи, к которой принадлежат по происхождению, но место в которой им нужно заслужить. Лично лунтао не видел причин им не доверять, чтобы дожидаться тех, кто будет готов за них поручиться после первых заданий. Просто Син когда-нибудь возглавит триаду, близнецы с большой вероятностью будут идти к должности фу шан шу. Особенно большие надежды лунтао были связаны с Таем, в котором чувствовался характер бойца и полководца.

За первой тройкой подошли четыреста двадцать шестые. Командиры, от которых зависела объективная сила триады. Лунтао понимал их лучше, чем кого бы то ни было. Тонкости с финансами и дипломатией он понимал, потому что пришлось в них разобраться, но по-прежнему считал, что нет аргумента весомее огнестрельного оружия. Когда четыреста двадцать шестые отпили вино и приготовились читать клятвы, лунтао объявил, что готов их слушать.

Уверенно заявив, что шея по-любому крепче меча, Бизон закончил ритуал посвящения себя любимого в семью, в которой уже и так имел почетную должность Хранителя Благовоний. А дальше было уже интереснее: ему предстояло на пару с Гунмао проверять прочность шей четыреста двадцать шестых, которые уже сидели напротив лунтао с серьезным и несколько обреченным видом, с каким женихи обычно бьют поклоны на свадьбах.

Окончательно войдя в роль очень большого и сурового брата, Бизон взял цзянь и встал неподалеку от Кота, готовясь встречать командиров отрядов. В этой семерке он не сомневался, а вот прочность психики ребят помладше еще предстояло проверить. В полумраке, нарушавшемся только отблесками горящих в стороне факелов и светильников, туша Бизона с разрисованной под хохлому спиной и метровым мечом, украшенным длинной алой кистью, могла впечатлить многих. Тут проигрывал даже субтильный по сравнению с хранителем благовоний товарищ фу шан шу.

- Вот лунтао заманается сегодня слушать одно и то же, - негромко сказал Бизон, обращаясь к Коту. – Кто оговорится – головы рубим? – уточнил он у Кота с не очень дружелюбной ухмылкой. – Мэймэй, Чжоу хорошо выучил клятвы?

Бугай понимал всю важность церемонии и серьезность момента, но он не мог просто молчать с суровым видом, пока приходилось просто ждать следующую партию принесших клятвы.

Когда самое сложное закончилось, Чжэнь немного растерялась, не зная, куда себя деть. Они с Сантаной должны были оставаться в беседке хотя бы до момента, когда все трехзначные номера закончат приносить клятвы, чтобы посвящением сорок девятых занимались уже в основном четыреста двадцать шестые. Немногочисленные женщины в семье были избавлены от необходимости, имея трехзначные номера, размахивать цзянями: Чжэнь из-за абсурдности самой сцены, в которой она держала бы оружие, Сантана за компанию.

- Смотрю, диди, ты осмелел, - мурлкынула четыреста тридцать вторая, проходя за спину Бизона, чтобы усесться на подоконник беседки. – Ты был так уверен, что тай ло не дал Кысе приказ отсечь голову тебе?

Лунтао был слишком занят и находился далеко, поэтому сейчас можно было не переживать, что он услышит этот разговор. А Чжэнь считала, что нарваться на Тигра и не прицепиться за это к якобы виновнику было идейно неверно. Присутствие Гунмао и Сантаны при этом её ничуть не смущало, ведь они, в отличие от Бизона, умели держать язык за зубами.

Чжэнь взглянула на освещенную факелами поляну на берегу пруда. Около двух сотен бойцов, которые безропотно приносили Тигру клятвы. Живое воплощение власти лунтао в городе. Лунтао, который проводил церемонию гордо и невозмутимо, лишь отблески пламени отражались в его темных, почти черных глазах. Пожалуй, он еще никогда не казался Чжэни столь привлекательным. И все равно это не было поводом не цепляться к Бизону.

Крепче ли шея этого меча? Кажется, более глупого вопроса задать они не могли, но, естественно, бразильянка, подтвердила, что крепче. Просто потому что так оно и есть, как бы законы физики ни хотели рассказать убедить всех в обратном. Есть такие вещи, которые не выудить даже под страхом смерти. Смерть страшна не потому что ты умираешь и тебя больше не будет, а потому что тут останутся те, кому без тебя будет плохо.

Сантана отошла в сторону следом за Чжэнью. Наверное, это все же большая честь для нее быть среди первых, кто произнес клятвы. Она бы могла даже, наверное, гордиться тем, что произнесла клятву раньше Чжоу, наравне с Бизоном и Чжэнь, но это не то, чем стоит кичиться. Просто это ее жизнь, теперь оставалось дождаться, пока свои клятвы повторит Мин. Вроде бы как ее будущий муж, но, хвала небесам, пока что тема дальше предложения все же не развивалась.

- Он уже произносил клятвы, - не без гордости заявила она, - Не замечала у него проблем с памятью.

Устроившись рядом с четыреста тридцать второй, Сантана лишь ухмыльнулась, слушая разговор Чжэни с Бизоном. Забавно наблюдать такую, по-настоящему семейную, перепалку между братом и сестрой. И что-то ей подсказывало, что диди из уст четыреста тридцать второй в отношении Бизона – очень изящная издевка, чтобы задеть гордость и самолюбие бугая. Забавно.

Пока четыреста двадцать шестые усаживались, готовясь произносить клятвы, Бизон и Чжэнь решили нарушить торжественность момента своими перебранками. Причем главная по связям явно нарывалась, развивая тему, из-за которой бугаю и так сегодня прилетело. Реплики самого Бизона Кота мало занимали, к ним стоило относиться как к физиологической особенности бизонова организма. А вот Чжэнь сегодня подозрительно сильно бесила. Явно исстрадалась от нехватки внимания, пока Тигр был занят подготовкой к мероприятию.

- Отставить балаган, - резко сказал Кот. – Чжэнь, уволь мои уши от темы твоей личной жизни, сильно искушаешь её пообсуждать, а тай ло запретил.

Гунмао сдержался, не добавив, что в случае чего, голову он бы снес не Бизону. Есть вещи, которые женщины не способны понять на каком-то глубинном уровне. Сегодняшний ритуал должен был упрочить иерархию в стае, где последний щенок мнит себя волком, а старшие соблюдают традиции уже для того, чтобы избежать кровавых междоусобиц. Сантана в какой-то мере это чуяла, сказывалась и её почти армейская подготовка в бразильской полиции, где научили выполнять команды старших, и то, что она была боевиком, нанюхавшимся пороха. Чжэнь боевиком не была, за место в иерархии не билась, на силу не рассчитывала и ничего ей не добивалась, и потому не могла понять и половины того смысла, что был заложен в традиции принесения клятв. Ей это было бы простительно, если, произнеся заветный текст, она бы села в сторонке и не отсвечивала, но именно сейчас она решила выступить.

- Бизон, смотри по ситуации. Но именно Чжоу мне нужен живым. Ему еще на мэймэй жениться, – все же сказал Кот.

Четыреста двадцать шестые могли чувствовать себя едва ли не эпицентром сегодняшнего действа: они и сами по всем правилам приносили клятвы, и принимали подопечных им бойцов в семью перед лицом лунтао и фу шан шу. На голых торсах боевых командиров помимо татуировок были видны следы застарелых ран, в глазах, видевших намного больше, чем довелось увидеть сорок девятым, была та внутренняя уверенность, которая появляется лишь с опытом, и которая необходима людям, ведущим других в бой. Когда лунтао сказал, что готов слушать, все семеро красных жезлов начали хором читать клятвы. Это звучало, подобно странной молитве.

– После прохождения через Красные врата я должен относиться к родителям и родственникам моих братьев по клятве как к своему роду. Я умру мучительной смертью от пяти молний, если нарушу эту клятву. Я буду помогать моим братьям по клятве хоронить их родителей и братьев, предлагая материальную и физическую помощь. Я буду убит пятью молниями, если сделаю вид, что не знаю об их бедах.

Голоса звучали стройным хором, но каждый смотрел лишь на лунтао. Бритоголовый руководитель порта, на плече которого с трудом нашлось место для эмблемы семьи, суровый начальник охраны, шрамы на лице которого сейчас выглядели особо зловеще, Жэнь из хутунов, затылком чувствовавший взгляды трущобной братии, Гуаньи, который в последнее время не без оснований опасался Кота, Толстый, по фигуре которого не сразу можно было догадаться, что в боях за триаду он не менее опытен, чем его братья, даже худощавый Шмыга сейчас казался важным и серьезным.

– Когда братья Хун навестят мой дом, я дам им кров и приют. Я буду убит мириадами ножей, если отнесусь к ним как к чужакам. Я всегда узнаю братьев Хун, когда они идентифицируют себя. Если я их проигнорирую, я буду убит мириадами мечей. Я не должен раскрывать секреты семьи Хун, даже своим родителям, братьям и жене. Я никогда не раскрою секреты за деньги. Меня убьют мириады мечей, если я так поступлю.

Хор голосов гипнотизировал Чжоу, который уже не задумывался над текстом, просто в унисон с остальными повторял слова, которые, казалось, знал всегда. Ему казалось, что он не приносит клятвы пекинскому лунтао и братьям, а твердит заклинание, меняющее всю его судьбу.

– Я никогда не предам братьев по клятве. Если, по недопониманию, я стану причиной ареста одного из моих братьев, я должен немедленно его освободить. Если я нарушу эту клятву, меня убьет пять молний. Я предложу финансовую помощь братьям по клятве, находящимся в беде, чтобы они могли выплатить залог и т.п. Если я нарушу эту клятву, меня убьет пять молний. Я никогда не причиню вред моим братьям по клятве и Старшему Брату. Если я так поступлю, меня убьют мириады мечей. Я никогда не буду вести себя недостойно в отношении жен, сестер и дочерей моих братьев по клятве. Меня убьет пять молний, если я нарушу эту клятву. Я никогда не отниму деньги и собственность моих братьев по клятве. Если я нарушу эту клятву, меня убьют мириады мечей. Я буду заботиться о жене и детях братьев по клятве, которые были вверены мне для заботы. Если я так не сделаю, меня убьет пять молний.

Из всей семерки семья была только у Лысого, и то, решение начальника порта жениться на Мэй было принято в состоянии аффекта. Чжоу видел лишь то, что его старший брат об этом решении не жалел, и даже хотел приехать сегодня с сыном, но его все же отговорили. Для сохранения лица начальника порта была принята эта формулировка, а не «жена не пустила».

– Если я сообщил о себе ложную информацию, чтобы стать членом семьи Хун, меня убьет пять молний. Если я изменю свое мнение и отрекусь от членства в семье Хун, меня убьют мириады мечей. Если я ограблю брата по клятве или помогу другому это совершить, меня убьет пять молний. Если я воспользуюсь преимуществом в отношении моего брата по клятве, чтобы вести с ним бизнес нечестным образом, меня убьют мириады мечей. Если я осознанно переведу деньги или имущество моего брата по клятве в свое личное пользование, я буду убит пятью молниями. Если я по ошибке во время ограбления завладел деньгами или имуществом брата по клятве, я обязан их вернуть. Если я так не сделаю, меня убьют пять молний. Если я буду арестован во время совершения преступления, я должен принять наказание, не подвергая обвинению братьев по клятве. Если я нарушу эту клятву, меня убьет пять молний.

Чем дольше звучали клятвы, тем сильнее было это ощущение общего транса, в который проваливалось сознание, ловившее лишь отдельные образы: свет факелов, взгляд лунтао, эхо голосов, запах сандала. От этого чувства единения всей братии Чжоу чувствовал странный восторг. Он знал, что принадлежит к пекинский семье, не раз рисковал ради этого жизнью, но впервые испытал это ощущение единства и братства, что-то первобытное, на чем строились триады древности.

– Если кто-то из моих братьев по клятве будет убит, арестован или выслан в другое место, я буду помогать его жене и детям, которые могут находиться в нужде. Если я сделаю вид, что мне неизвестно об их трудностях, меня убьет пять молний. Если другие пристают или обвиняют моих братьев по клятве, я должен вступиться за них и оказать помощь, если он прав, или посоветовать ему сдаться, если он неправ. Если другие неоднократно на него нападают, я должен сообщить об этом остальным братьям, чтобы оказать ему физическую или финансовую помощь. Если я не сдержу эту клятву, меня убьет пять молний. Если мне станет известно, что правительство ищет кого-то из моих братьев по клятве, который приехал из другой провинции или из-за границы, я должен немедленно ему сообщить, чтобы он мог сбежать. Если я нарушу эту клятву, меня убьет пять молний. Я не должен сговариваться с чужаками, чтобы обмануть моих братьев во время азартной игры. Если я так поступлю, меня убьют мириады мечей. Я не должен вызывать разлад среди моих братьев по клятве, распространяя ложные сообщения о ком-либо из них. Если я так поступлю, меня убьют мириады мечей. Я не должен назначать себя старшим братом. Через три года после прохождения через врата Хун лояльные и преданные могут быть повышены в звании с поддержкой братьев по клятве. Меня убьют пять молний, если я самолично присвою себе титул.

Эта клятва была одной из самых важных для трехзначных номеров, от которых зависел остальной порядок. Именно они должны были в случае чего полностью поддержать Сина, который сейчас угрюмо стоял в кустах и пока не получил даже сорок девятый номер, именно они учили младших братьев безоговорочно выполнять приказы лунтао и фу шан шу, и именно они объясняли смысл прозвучавшей клятвы своим подопечным.

– Если мои родные братья вовлечены в спор или тяжбу с моими братьями по клятве, я не должен принимать чью-либо сторону, но должен способствовать мирному обоюдовыгодному решению проблемы. Если я нарушу эту клятву, меня убьют пять молний. После прохождения через врата Хун я должен забыть обо всех обидах и претензиях в отношении братьев по клятве. Если я так не поступлю, меня убьют пять молний. Я не должен переходить дорогу моим братьям по клятве, покушаясь на их территорию. Меня убьют пять молний, если я сделаю вид, что не знаю об их интересах. Я не должен жаждать или искать имущество моих братьев по клятве. Если у меня возникнут такие мысли, меня убьют. Я не должен сообщать, где мои братья по клятве хранят свое богатство, также я не должен использовать эти знания неправильно. Если я нарушу эту клятву, меня убьют мириады мечей. Я не должен поддерживать чужаков в том, что противоречит интересам моих братьев по клятве. Если я нарушу эту клятву, меня убьют мириады мечей. Я не должен использовать братьев Хун как средство устрашения или физического давления в необоснованных случаях. Я должен быть умеренным и честным. Если я нарушу эту клятву, меня убьет пять молний.

Семь голосов звучали как один, и не было слышно, чтобы кто-то из сорок девятых отвлекался на разговоры, пока старшие произносили клятвы.

– Меня убьет пять молний, если я поведу себя грубо в отношении маленьких детей моих братьев по клятве. Если кто-то из моих братьев по клятве совершил серьезное преступление, я не должен сообщать об этом правительству для получения награды. Меня убьет пять молний, если я нарушу эту клятву. Я не должен забирать себе жен и наложниц моих братьев по клятве, а также совершать с ними прелюбодеяния. Если я поведу себя так, меня убьют мириады мечей. Я никогда не раскрою чужакам секреты и знаки семьи Хун. Если я нарушу это, меня убьют мириады мечей. После прохождения врат Хун я должен быть предан и честен и должен действовать для свержения Цин и восстановления династии Мин, объединив усилия с братьями по клятве, даже если принадлежим мы к разным профессиям. Наша общая цель – месть за наших Пятерых Предков.

Четыреста двадцать шестые затушили благовония, затем, дождавшись разрешения, по одному пошли в беседку к фу шан шу, чтобы сказать о том, что их шеи крепче меча.

Положение Сина в семье было парадоксальным. С одной стороны, он был наследником триады как сын лунтао. С другой, его никто не воспринимал всерьез, особенно отец. И в то время как главарь триады Пекина слушал клятвы, которые приносили его люди, Син мог только нервно кусать губы и уговаривать себя, что пропасть между ним и его отцом не такая бездонная, какой кажется сейчас. Раньше и то было проще: когда тебе двенадцать, на тебя с умилением смотрят уже за то, что ты знаешь, как держать винтовку. Когда тебе двадцать, а ты все еще не умеешь драться как герои Чоу Юньфатта или хотя бы как Чжоу или Гунмао – ты безнадежен и вводишь всю семью в состоянии фрустрации из-за того, что братва уже знает, что тебя назначат главным. К слову, эти люди вряд ли знали слово «фрустрация».

Пока Син находился в Европе, ему было проще абстрагироваться от дел на родине. Он мог почти убедить себя, что отец и подчинявшиеся ему бандиты – это пережиток средневекового прошлого, кого волнует династия Мин, когда после неё власть сменилась минимум трижды. Син убеждал себя, что может заниматься легальным бизнесом, если вдруг отцовских денег не будет хватать на все, что хочется, и он был уверен, что ему не придется пачкать руки в уличных драках.

А сегодня вся эта личная мифология наследника триады рассыпалась в прах. Империя, наследником которой он должен был когда-нибудь стать, не была легальным бизнесом, она была братством, кланом, связанным кровавыми клятвами, во главе которого Чжу Лао смотрелся органичнее некуда, в то время как Чжу Син был недоразумением даже стоя в кустах по соседству.

Следующей попыткой избавиться от скребущихся на душе кошек была мысль «а я так не хочу». Но она не выдерживала никакой критики, Син чувствовал, что завидует авторитету отца. В итоге оставалось стиснуть зубы и клясться себе самому в том, что все еще впереди. Что пройдет несколько лет, и тот, кого сейчас язвительно называют сяо лунтао, будет обладать не меньшим авторитетом, чем четыреста двадцать шестые, которые сейчас заканчивали приносить клятвы.

Если бы Тай был чуть более впечатлительным, он бы зарыдал от бессилия, потому что вокруг происходило такое заманчивое священнодействие, а ему можно было всего лишь наблюдать за этим, не отсвечивая и не высовываясь вперед. И это было обидным не столько оттого, что нужно не отсвечивать - именно это у Тая получалось лучше всего, - а оттого, что он не принимает в этом никакого деятельного участия, а всего лишь наблюдает так, словно его это никаким боком не касается. Факт присутствия на мероприятии, который уже сам по себе был достаточно значимым, все равно не мог скрасить того чувства беспомощности, что ощущал парнишка. Тай сейчас злился на свой возраст, жалея, что ему всего лишь четырнадцать и ни годом больше, ведь будь он чуть постарше, вполне вероятно, что он стоял бы не вместе с синими фонарями - а уже вместе с теми, кто являлся полноправным членом семьи. Тай ненавидел бездействие - если у него были какие-то способности, которые могли бы показаться полезными - он шел и развивал эти способности, он постоянно самосовершенствовался. И из-за чувства самоудовлетворения тоже, но главной причиной все таки было желание уметь защищать тех, кто близок и дорог. Сильнее него в плане магии тут была только Сантана - и все эти люди вокруг даже не подозревали о том, что стоит ему только ударить ногой по земле, и он похоронит их всех заживо - и его способности сейчас пропадали только по одной причине - он был еще слишком мал для того, чтобы применять эти способности в настоящих, реальных условиях. Одно дело кидаться камушками в мишень в монастыре, и другое - отстаивать права на город против других людей, живых, могущих быть не менее опасными.

Нереализованные возможности так и выпирали из него сплошным потоком - вероятно, подобным мыслям нехило способствовали навязчивый аромат благовоний и легкая головная боль, пульсирующая в затылке. Четырнадцать - отвратительный возраст. Ты уже вроде бы не считаешься ребенком, но еще не считаешься взрослым, повиснув в состоянии неопределенности. Тот момент, когда ты должен сам отвечать за свои поступки, но тебе все еще приходится ложиться спать в одиннадцатом часу вечера, потому что так велела мама, а с ней спорить нежелательно.

Первый интерес Тео к происходящему слегка угас, когда следующие трехзначные повторяли клятвы, текст которых младший и так знал хотя бы примерно, поэтому он пропустил это все мимо ушей, принявшись рассматривать находившихся около беседки и вокруг нее людей. Авторитеты триады, полураздетые, с блестящими в свете факелов татуировками - у некоторых была не только татуировка с тигром и драконом, но и многие другие - выглядели даже как-то мистически. Наверное, так оно и было, потому что на церемонию допускались только приближенные и, как выразился папа, те, кто подавал надежды. Понимание этого заставляло Тео дуться от гордости, но все же он многое отдал, чтобы быть сейчас на месте Чжоу.

Лунтао выглядел сурово, Тео до сих пор его немного побаивался, как с ним бывало всякий раз, когда он встречал серьезного человека, умеющего заткнуть тебя не сколько словами, сколько взглядом. Тео постоянно казалось, что он приценивается к ним и присматривается к каждому их шагу, и это заставляло его непрерывно держать спину прямой, а голову гордо поднятой, ведь он - брат Тая, и не может быть хуже его. Это же заставляло Тео думать о своих словах и о том, что он говорит. Если раньше он мог ляпнуть что угодно, не задумываясь о последствиях, то теперь он учился больше молчать и слушать, чем болтать. Конечно, до брата ему все еще далеко, Тео все равно чувствовал, что к нему относятся снисходительно, как к глупому щенку, и не воспринимают его всерьез. И он все еще не знал, как это исправить.

Тео вытянул шею, чтобы со своего места заглянуть в беседку - он увидел хмурого непонятно по какой причине отца, и Лау нюйши, которая выглядела весьма ехидно. Тео до сих пор не мог воспринимать ее никак иначе, чем просто женщину, как он воспринимать мать, сифу Риверу или любых других женщин. Ему было сложно думать о них как о тех, кто относится к "братве", хотя, конечно же, он знал, что они обе - и сифу и Лау нюйши - работают на лунтао. Эти два обстоятельства у него в голове воедино никак не складывались.