Письмо сына

Последние дни Руж была сама не своя. И не то, чтобы что-то происходило, ведь, казалось бы, все что только могло, уже произошло: и Кассий назвал Эрика папой, и кольцо, ее обручальное кольцо, треснуло, но она со всем этим справилась, отмахнулась от прошлого, училась жить настоящим… Но сейчас вдруг полный раздрай и чуть ли не глубокая депрессия. Она даже просила Даниэлу и Чина лишний раз посидеть с ребенком, чтобы уйти к обрыву и просто остаться наедине самой с собой и собственными мыслями.

Сегодня, когда дежурные вернулись из города, ей принесли письмо. Странно, но она отчего-то не хотела открывать его сразу. Она сразу же поняла, что письмо от Гая – в последнем телефонном разговоре она сообщила ему куда необходимо слать письма, чтобы они до нее дошли – сын был сейчас далеко от академии, чтобы бояться, что бывший супруг выпытает у него ее местонахождение. Руж оставила Кассия с Даниэлой, а сама, прижав письмо к груди, отправилась к обрыву. На сердце было неспокойно. Уже пару недель как она была сама не своя, и чуяло ее сердце, что в этом письме ответы на ее вопросы.

Она не любила сидеть в беседке – строение хоть и было открытым, но не давало возможность насладиться родной стихией. Руж просто села на краю обрыва, глядя на запечатанный конверт. Письмо было, по идее, срочным, но в пути было две недели. Странное совпадение, хотя… какие тут могут быть совпадения, если она прорицатель? Дрожащей рукой, женщина распечатала конверт, вытаскивая сложенный вдвое лист бумаги. Почерк сына выдавал его волнение.

Мама,
Знаю, ты получишь письмо уже значительно позже этого дня. Мне очень неудобно сообщать тебе подобном виде…

Эта часть письма была зачеркнута, а дальше шло уже совсем неровным почерком:

Папа умер.

Далее шло несколько строк, написанные женской рукой:

Мисс Флёр, ваш бывший супруг покинул этот мир. Вам надлежит явиться в Бирмингем вместе с Кассием для улаживания всех формальностей.
Примите мои искренние соболезнования.

Искренне ваша,
Лиз Андерсен

Глаза прорицательницы буквально остекленели. Он ушел. Его больше нет. Предсказательницу начала бить мелка дрожь, а глаза наполнились слезами. Дата… да, тот же день, когда на этом же месте камень на ее обручальном кольце треснул пополам, когда она освобождалась от тяжести своего прошлого. Она все еще любила его, наверное, где-то в глубине души, но сейчас ей казалось, что все, что случилось между ней и Эриком – все это предательство. Слезы ручьем текли из глаз, а Руж согнулась пополам, прижимая к себе письмо и трясясь в беззвучной истерике. Она в очередной раз винила во всем себя, что это из-за нее он ушел, что она виновата в том, что он ушел, что дети остались без отца, что Кассий так и не узнал своего отца.

- Почему? – судорожно зашептала прорицательница, раскачиваясь вперед-назад, - почему так получилось? За что?

Она сейчас ненавидел себя, ненавидела за то, что разлучила сына с его отцом, за то, что оказалась никуда не годной женой, что из нее плохая мать, что…

Кажется, самобичевание стало для нее вполне естественной вещью с тех пор, как она оказалась окольцована двадцать лет назад. Уже даже больше. Женщина потеряла счет времени, так и продолжая сидеть на краю обрыва, подтянув к себе колени и молча, остекленевшим взглядом смотря в одну точку. Слез уже не было – они уже просто закончились, но глаза были красными и припухшими, а на щеках лишь следы от них.

В последнее время с Руж творилось что-то странное. Она выглядела нервной и напуганной, хотя ещё две недели назад казалось, что она уверенно решила оставить прошлое в прошлом. Видимо «уверенно решила» и Воздух между собой не сочетаются. Она говорила, что все в порядке, и, вроде бы, говорила искренне, но выглядела так, будто за ней по пятам ходит стайка призраков, которые пугают её из-за каждого угла. Эрик зашел за прорицательницей в её комнату, но застал там только Даниэлу, которую оставили сидеть с Кассием. Он удивился, Руж не так часто оставляла сына одного, когда у неё не было особенно срочных дел. Насколько он знал, сейчас у неё не было ни занятий, ни дежурств. Значит, искать её лучше все у того же обрыва.

Эрик издалека увидел Флёр, сидящую на краю пропасти. Он ещё не успел разглядеть её лицо, но сразу почувствовал, что случилось что-то страшное. Он это понял скорее интуитивно, по тому, как сжалось сердце и где-то в спине возникло ощущение ледяных мурашек. Адлер молча подошел к Руж, не став её звать. Её лицо было похоже на маску, а глаза были, будто стеклянные, лишь покрасневшие от слез. Эрик заметил письмо и понял, что именно оно стало причиной такого состояния прорицательницы. Никогда прежде он не видел Флёр в таком виде. Это не было похоже на прошедшую истерику, скорее на глубокое горе. Он сел на землю рядом с прорицательницей и обнял её за плечи, вопросительно посмотрев в глаза. Эрик почувствовал, что нельзя ни говорить, ни спрашивать. Она должна сама захотеть рассказать о том, что случилось. Он старался не думать о том, что могло быть в письме, но мысли сами лезли в голову. Что-то с детьми или родителями? Этого он боялся больше всего, зная, как Руж всегда любила свою семью. Она не так часто говорила о старших детях, но Адлер хорошо чувствовал, что она по ним очень скучает и переживает за каждого из них. Они уже почти самостоятельные, но для неё-то навсегда останутся детьми вроде того же Кассия.

Наверное, время действительно делает многое, сглаживая боль. Она уже практически ничего не чувствовала, все тело будто заледенело и превратилось в камень – такой неправильный и неподвижный камень. Женщина не чувствовала рук и ног, не чувствовала холода, не чувствовала ничего, кроме пустоты внутри. Ей казалось, что она предала того, кто пытался защитить ее от неизбежного – он знал о том, что скоро его не станет, знал, потому и пошел на подобный шаг, конечно… Неожиданно Руж почувствовала тепло – кто-то очень ласковый и заботливый сейчас обнимал ее за плечи. Эрик… Она устало улыбнулась мужчине, что так заботится о ней все это время, благодаря которому сердце стучит быстрее громче, чьи прикосновения заставляют дыхание остановиться и ждать… ждать чего-то большего. И теперь, на фоне случившегося, ее совесть напомнила о себе с двойной силой, а на душе заскребли кошки. И все равно, даже это не помогло ей проронить хотя бы одного слова. Руж молча протянула Эрику письмо – там все предельно ясно написано. Он может злиться на нее, может обвинять в беспечности и дурости, а может, наоборот, просто обнять и сказать, что все будет хорошо. И быть вместе с ней там, в Бирмингеме, куда ей необходимо приехать вместе с малышом Кассием.

- Он ушел в тот день, когда треснул бриллиант в обручальном кольце, когда мы были здесь с тобой в последний раз, когда он отпустил меня, - голос не выражал никаких эмоций, кроме боли и холода, что поселился сейчас в ее душе. – Он наверняка знал об этом, наверняка сделал все это лишь для того, чтобы уберечь нас с Кассием от лишних страданий и боли… - она подняла на Эрика взгляд посветлевших глаз, которые сейчас походили на две льдинки, но в которых был не холод, а боль, - Пожалуйста, скажи, что все, что я делала, было правильно. Пожалуйста…

В письме все было написано предельно понятно. Руж, как прорицательница, все почувствовала ещё две недели назад. О мертвых либо молчать, либо их хвалить. О том, что Адлер слышал и думал о Тиберии, стоило молчать. Но он не станет отговаривать Флёр от идеи, что её бывший супруг бросил её одну и хотел отнять у неё ребенка только из-за того, что чувствовал скорую смерть. Ей так проще.

- Тебе не в чем себя винить, - уверенно сказал Эрик, крепче обнимая прорицательницу. – Он сделал свой выбор, ты имела право на свой. Ты будешь счастливой, как и твои дети.

Взгляд Руж казался ледяным, но за этим льдом была не злость, а боль. Что бы ни думал Тиберий, принимая тогда решение, она не должна была сомневаться в том, что все происходит правильно. Бывшему мужу нельзя изменить, сейчас на дворе не тот век, когда женщины после развода неизбежно уходили в монастырь. Руж ещё молода, выглядит и вовсе так, будто не было двадцати лет между их встречами. Она достойна того, чтобы быть счастливой и думать о будущем, а не о прошлом.

- Тут написано, что тебе нужно в Бирмингем, - сказал Адлер после недолгого молчания. – Если ты не против, я поеду с тобой.

Флёр понадобится поддержка, к тому же Эрик неплохо разбирался в юридических документах, в том числе английских, а это будет нелишним. Вряд ли Руж сейчас сможет что-то внимательно читать, и среди тех, кто будет готовить бумаги, могут быть люди, которые не беспокоятся за интересы Кассия. Адлер вполне мог сам обеспечить и Флёр, и её детей, но это не повод не помочь им получить их собственные средства.

Странно, но от этих простых, казалось бы, слов, ей действительно стало легче, словно он развеял все те сомнения, что сейчас закрались в ее душу. Она целых две недели чувствовала все это, чувствовала, но никак не могла осознать, до тех пор, пока не пришло письмо от сына. Гай… Она видела как тяжело дались ему эти строки. Видимо, он даже закончить письмо не мог, раз Лиз написала все остальное… Не хотелось даже думать о том, на сколько сейчас плохо ее детям. Все это понятно без слов. Несмотря на то, что Тиберий никогда не проявлял лишних чувств и эмоций по отношению к ним, уж она-то прекрасно помнила как тот обрадовался, когда узнал о ее беременности, как ласкал двойняшек своей энергией… Но он всегда был со всеми строг, порой слишком строг, из-за чего Руж неоднократно читала ему нотации, на которые он никогда не реагировал… В общем, все равно он их любил и желал самого лучшего, а они любили его…

- Я была бы тебе очень благодарна за это, - теперь уже дрожащим голосом произнесла прорицательница, утыкаясь в грудь Адлера. Нет, она не плакала, но так этого хотелось, чтобы высвободить эту боль, что сейчас сковывала изнутри своим холодом, льдом… - Мне кажется, что я чувствую их боль… Почему мне кажется, что Гаю сейчас тяжелее всего? Или это лишь потому что именно он написал это письмо? – голос прорицательницы звучал глухо и устало. Она провела тут уже несколько часов, продрогла до нитки, но сама же этого и не понимала, лишь подняла на Эрика взгляд, практически сжавшись в комочек в его объятиях, – Ты будешь со мной?

Эрик не знал, что ответить – он не знал старших детей Руж, потому не мог сказать, кто из них что может сейчас чувствовать. Понятно, что им всем тяжело. Флёр дрожала, и явно не только из-за нервов. Сколько времени она здесь провела?

- Да, буду, - он крепче обнял прорицательницу и коснулся губами её лба. – Можешь во всем на меня рассчитывать.

Он взял легкую куртку и накинул её на плечи Флёр, получше укутав замерзшую женщину. Ветер становился сильнее и холоднее, будто родная стихия прорицательницы пыталась поддержать её в этот момент. И пусть Адлер воспринимал противоположную стихию настороженно, потому что не мог понять её энергию, лишь чувствуя огромную мощь, которая находится вне его контроля, сейчас он радовался этим холодным вихрям.

- Руж, ты замерзла, пойдем домой, хорошо? – он обхватил прорицательницу руками за плечи и заглянул в её глаза. – Я сделаю тебе горячий чай и побуду с тобой.

Когда Флёр немного успокоится, нужно решить много вопросов – когда ехать в Бирмингем, чтобы на всякий случай вызвать к этому времени своего юриста. Заодно узнать, кто оплачивает обучение детей, если платил Тиберий, нужно решить вопрос с дальнейшей оплатой. Наследство оформляется долго, а финансовое положение Эрика позволяло ему оплатить эти расходы, чтобы Руж не пришлось лишний раз беспокоиться. Но это все позже, сейчас ей просто нужно хоть немного прийти в себя и согреться.

От Эрика шло тепло, отчего женщина задрожала еще сильнее, постепенно начиная осознавать то, на сколько она продрогла. Правда, возможность заболеть ее совершенно не пугала, ведь она просто не заботила ее. Сейчас главное – найти в себе силы пройти и через это, пройти, несмотря на желание забиться куда-нибудь в угол и плакать, несмотря на желание оказаться где-нибудь в глухом лесу и кричать, что есть сил и мочи, лишь бы ушла эта щемящая сердце боль, ушла эта тяжесть с души, наконец почувствовать свободу, настоящую свободу. Но нет, у нее есть определенные обязательства, которые просто НАДО выполнять.

- Не могу, - честно ответила англичанка, взглянув на Эрика и нехотя оторвав голову от его груди, - у меня нет сил… и ноги не слушаются, - чуть виновато добавила она, вновь прижимаясь к Эрику, чувствуя его тепло и заботу о ней. Порой ей казалось, что она вновь стала ребенком – с ней столько возился ее любимый человек, что становилось страшно. Только вот у детей не бывает таких проблем, у них не бывает подобных мыслей, даже горе не сковывает на столько, на сколько сейчас сковывало прорицательницу.

- Да, - кивнула Руж, чувствуя, что у нее зуб на зуб перестает попадать, а трястись начала она еще сильнее из-за подобной смены температур. А горячий чай сейчас, наверное, был лучшим, помимо сна. Поэтому, наверное, лучше чая с мятой для успокоения, пару капель масла иланг-иланга и чуть растереть по вискам, тогда точно сможет заснуть, более того, нормализуется дыхание и сердцебиение. И, конечно же, мед и лимон, чтобы не дай бог не простудилась. Да, врачевание – это хорошо, но надо уметь бороться собственными методами…

Руж говорила истинную правду, и Эрик видел по её ауре, что в мышцах мало энергии. Он крепче обнял прорицательницу за плечи и коснулся губами её лба. Традиции монастыря были для него условностью, которую он пытался соблюдать, но не считал чем-то остро необходимым. Он не хотел нарываться на настоятеля без надобности, но и не испытывал священного трепета перед строгими требованиями этикета. Он поднял Руж на руки.

- Тогда пойдем так, - Адлер улыбнулся, заглянув в глаза женщины.

Руж дрожала и была напряжена, он видел зажим в области Анахаты – признак сильного шока. Флёр мало рассказывала о бывшем муже, да и Эрик не считал эту тему приятной или интересной, потому он мог лишь догадываться, о чем сейчас думает прорицательница. Главное, чтобы не вздумала в чем-то себя винить, это за ней водилось. Если бы усопший был ангелом во плоти, ей бы не пришлось бежать от него на край света с младенцем на руках, да и Шэн не казалась параноиком, а она очень серьезно следила за безопасностью своей подопечной. Несмотря на то, что Флёр тяжело переживает эту потерю, для неё так будет лучше, ей больше не нужно бегать и прятаться. Эрик отнес женщину в свою комнату, чтобы у них была возможность остаться наедине во время непростого разговора. Он усадил Руж на матрас и сжал её руки между ладонями, пристально посмотрев в глаза.

- Я сейчас схожу за чаем, ты подождешь меня здесь, хорошо?

Англичанка благодарно улыбнулась Эрику, который заботливо взял ее на руки со всеми ее килограммами заморочек и литрами пролитых слез, и бережно понес к себе в комнату, чтобы они не мешали малышу Кассию, а он им. Прорицательница чувствовала, что им предстоит какой-то очень тяжелый и серьезный разговор, потому не проронила ни слова, пока он нес ее на руках. Она лишь крепче прижалась к Адлеру, старательно пытаясь согреться, хотя бы немного, чтобы не было так ужасно некомфортно.

- Хорошо, - спокойно, и даже как-то удрученно ответила англичанка, понимая, что сопротивление, в данном случае, совершенно бесполезно – разговор состоится в любом случае, вне зависимости от ее личного желания. И разговор явно будет касаться того, о чем она сейчас старалась не думать и забыть. Нет, только не о нем, пожалуйста, ведь это так больно… Больно на столько, будто ржавым острием ножа по сердцу, которое и без того кровоточит.

Женщина немного растерянно взглянула на зажатые в его ладонях свои руки и неловко улыбнулась: это было так мило и заботливо… Кажется, никогда в жизни она не ощущала ничего подобного. Нет, были более острые ощущения нежности и ласки в плане заботы – ее бывший супруг безмерно о ней заботился, когда она ждала двойняшек, а когда только узнал о ее положении? А когда узнал, что будет двойня? Да, но отчего-то сейчас сердце и разум начали войну, и в голове вертелась лишь одна мысль – это была забота лишь о будущих детях. И это, черт возьми, до ужаса, была отвратительно правильная мысль – все, как назло, совпадало, а раньше она о подобном не думала. Нет, это не так, он любил ее и заботился. И пускай любил своей любовью, не такой, как другие, но любил. Да, вот в этом она была уверена и этого никому не позволит у нее отнять. Ну и что, что у него до этого был лишь один ребенок, который погиб, увы. Она была ему дорога, ведь про детей он узнал позже, после того, как она отстояла свое право быть рядом с ним.

- Черт! – рыкнула женщина, кинув в стену попавшуюся под руку подушку Эрика. Она не заметила сколько времени прошло, пока она сидела в таком ступоре, а сейчас ее будто снова прорвало. Но это, к счастью, была уже не та лавина, не тот ураган, а лишь небольшой шторм в море… Англичанка свернулась на матрасе калачиком, притянув колени к груди, и тихо заплакала, кусая губы и не издавая, практически, ни звука.

Эрик, как и обещал, быстро вернулся, принеся чабань с чаем. Он заметил, что Руж снова плачет, сжавшись, как маленький напуганный ребенок. Она искусала губы и, казалось, не замечает ничего вокруг. Он поставил чайную доску на пол возле циновки и сел возле прорицательницы, поднимая её и прижимая к себе. Эрик коснулся губами её виска и начал гладить Руж по спине и плечу, стараясь успокоить и хоть немного снять каменное напряжение, вызванное этой новой истерикой. Видимо, отношения Флёр с бывшим мужем были слишком сложными, и до этого дня их по-прежнему слишком многое связывало.

- Я с тобой, Руж, - Адлер не мог найти подходящих слов, только понимал, что сейчас ему лучше оставить при себе мнение о бывшем супруге Флёр, и не успокаивать её тем, что не стоит плакать по человеку, от которого ей пришлось убегать с младенцем на руках. Эрик не знал Тиберия, и потому не мог судить о нем объективно, и подсознательно, как любой мужчина, испытывал неприязнь к бывшему кавалеру своей женщины.

Он налил в одну из чашек крепкий чай и протянул её Руж, придерживая прорицательницу за плечи. Женщина все ещё дрожала, но уже явно не от холода. Адлер догадывался, что с помощью каких-нибудь трав, добавленный в чай, Флёр будет проще успокоиться, но, так как в травах он ничего не понимал, да и времени особо не было, он заварил обычный крепкий улун из местного монастырского чая.

- Держи, выпей.

Прорицательница молча глотала слезы, потихоньку задыхаясь от собственной боли, которая обжигала изнутри, словно внутри все тлело, пожирая все, но, в то же время, оставляя страдание и боль. Сколько она так лежала, сколько слез пролила, - она не знала. Больно, слишком больно даже думать о чем-то, это было просто ощущение, чувство безмерной пустоты и потери, даже несмотря на то, что рядом был заботливый и трепетно любимый человек.

- Мне больно, очень больно, - зашептала прорицательница, прижимаясь к Эрику, от которого веяло теплом и заботой. – Больно… - она не могла сказать больше ни единого слова, лишь крепче обняла Эрика и продолжила тихо всхлипывать, сходя с ума от собственной боли, что разрывала душу и сердце на кучу осколков. Рядом с Адлером было спокойнее, ведь за ним, как за каменной стеной, но, увы, от душевной боли эта стена не спасала, увы. Но в его теплых объятиях было немного легче…

- Угу, - чуть икнула англичанка, протягивая трясущиеся руки в чашке. Чай обжигал горло, хотя и не был на столько горячим, просто на фоне ее озноба… Женщина вся тряслась, причем не понятно от чего больше – от нервов и истерики, или же от холода, который остался теперь в глубине души и она от него всячески пыталась избавиться.

Чувствуя боль Руж, но не понимая, как сейчас можно помочь прорицательнице с ней справиться, Эрик молчал, обнимая её за плечи и просто слушая то, о чем она говорила. Он знал, что смерть Тиберия на самом деле была для Флёр поводом начать новую жизнь без страха, сомнений и попыток себя обвинять в том, в чем её вины не было. Все же странные существа – женщины. Бывший муж загнал прорицательницу черти куда, с грудным ребенком на руках, вынудив в страхе прятаться и ждать того момента, когда он объявится, чтобы забрать Кассия. Он бросил женщину, с которой прожил двадцать лет, которая родила ему четверых детей, а сейчас она чувствует себя так, будто бы мир рухнул из-за его смерти. И Эрик смутно догадывался, что сейчас бесполезно объяснять все это Руж: она уже придумала Тиберию тысячу и одно оправдание и искренне сокрушается о его смерти. Пусть так, пусть считает то, что приятнее думать ей самой, Адлер не был вселенским борцом за добро и справедливость и сейчас хотел лишь одного, чтобы Флёр почувствовала, что жизнь не закончилась, а только начинается. И что он будет рядом с ней и в любом случае поможет ей со всем справиться. Несмотря ни на что, Эрик не ревновал Руж к Тиберию, эту любовь прорицательницы он считал подобием болезни, которая должна пройти. Ни в живом, ни в мертвом бывшем муже прорицательницы он не чувствовал того, что этот человек умел ценить Флёр. Пусть она этого не понимает, ей так легче. Эрик коснулся губами виска Руж, затем накинул на её плечи шерстяной плед, видя, что она продолжает дрожать. Это был внутренний холод, но хотя бы такое тепло может ей помочь. Он провел рукой по спине прорицательницы и остановил ладонь на уровне лопаток. Адлер снова действовал интуитивно, заметив по ауре, что область сердца забита черными и серыми пятнами мертвой боли, какая бывает при сильном страхе и шоке.

- Постарайся расслабиться, - шепнул он на ухо Руж.

Цвет сердца и легких – зеленый. Он дает равновесие и спокойствие, помогая побороть страх. Именно такой свет сейчас шел от ладони Эрика, вплетаясь в ауру Руж. Энергия рождалась не в руке, она шла от сердца, чувствовавшего то, что очень сложно объяснить разумом

Несмотря на всю боль и весь внутренний холод, Руж чувствовала то тепло, которое дарил ей Адлер. Помимо физического тепла, которым он сейчас пытался согреть ее трясущееся тело, он согревал ее духовно. Боль потери была сильна, но была опора: крепкая, надежная, ласковая и понимающая. И от этого было намного легче. Слезы вновь высохли, оставив лишь след на щеках, а глаза прорицательницы сейчас были скорее похожи на глаза очень уставшего и очень расстроенного человека, но никак не на убитого горем потери.

- Хорошо, - также шепнула в ответ прорицательница, чувствуя, как по телу пробежалось целое стадо мурашек. Неожиданно губы тронула легкая улыбка, но лишь тронула, не решившись полностью занять свое место. Ей было тяжело: все-таки с этим человеком они были близки больше двадцати лет, пусть он ее очень сильно обидел, не говоря уже о том, что это было даже сочтено за попытку огородить от страданий и облегчить боль, только вот какие-то чувства она к нему испытывала. А разве может быть иначе, когда у вас четверо детей, такой долгий брак, пусть и не со счастливым концом? Тем не менее, она чувствовала, как теплые волны энергии буквально обволакивают ее сердце, заботливо защищая его от боли и печали. Становилось легче и спокойнее, а на душе все более отчетливо вырисовывалась картина теплого светлого будущего, где не будет места слезам и одиночеству.

- Спасибо, что ты у меня есть, - она ласково обняла Эрика, ослабив свою безумную, как ей показалось, хватку. - Прости, что тебе приходится выслушивать мои истерики…

Эрик крепче обнял Руж, гладя ей по спине и уткнувшись лицом в её волосы. Она немного успокоилась, но все равно рано говорить о делах, пусть для начала просто придет в себя. Сейчас, слыша слова прорицательницы, он с удивлением понял, что ему нравится о ней заботиться. Все его прежние попытки устроить отношения, приближенные к семейной жизни, заключались в том, что он ожидал от женщины внимания и покорности, и в то же время считал, что им достаточно того, что он способен обеспечить их материально. А с Руж действительно хотелось чувствовать, что он ей нужен сам по себе. Пусть сейчас было не время для того, чтобы пытаться лучше понять эти ощущения, но был повод задуматься.

- Руж, ты говори, если тебе будет легче. Я готов тебя слушать, правда, - сказал Эрик. – Сама же говорила, что мне всегда везло на истеричек, так что ты меня ничем не напугаешь.

Эмоции других людей не были болезненными для Эрика. Он мог их воспринимать, мог не воспринимать, далеко не всегда понимал, но зато мог долго и спокойно слушать. Столько, сколько нужно. Не мог найти, что ответить, какие правильные слова сказать, но, как показывал опыт общения с самыми разными женщинами, им редко нужно было слушать, они хотели говорить. К счастью, мало кто из них догадывался что-то переспрашивать, потому что Адлер успевал понять половину информации, сказанной просто быстро и взахлеб, и где-то десятую часть, высказанную в истерике. Вопли, граничащие с ультразвуком, он осмысленной речью просто не считал, но реагировал на них тоже спокойно.