Старая пытка на новый лад

- Родная, или не родная, а просто достойно проявившаяся стихия, из-за чего я сюда вообще поехал, - это Земля. Не сказать бы, что я умею ей пользоваться. Вообще не умею. Поэтому Воздух тем более мне не под силу. Ну, а у тебя что-нибудь есть? - Эллиот желанием самобичеваться горит, а рассказывать - не очень. Поэтому инициативу и объём слов перекладывает на Аделину, ибо чего это он один о себе рассказывает? Вон он тоже любознательная личность, наверное, ему тоже интересно, и не наду тут сомневаться, он просто очень хорошо маскируется.

- Я веникам очень сострадаю. Особенно, когда ими эксперементируют, как кроликами подопытными. Но мне как-то интереснее что-то неживое жалеть, живым не всегда приятно, когда их жалеют, и живые вообще отпор сами могут дать, и плохо это - когда жалость вызывает кто-то. Вот. - Никогда ещё Эллиот так не философствовал, да ещё и вслух. Мозги временно превратились в кашу, даже можно определить, что это что-то сроднее овсянке, и в ответ парень снова всё переваливает на Аделину: - А у тебя есть объекты жалости и сострадания? Может, вместе посочувствуем.

То, что перекур трёхминутный и вообще является перекуром, Фишер даже не подозревает, а потому с коварным видом невесть на что совращающего совратителя протягивает Аделине... плеер, мол, давай уже чё-нибудь послушаем, я устал и жажду музыки, в студию мне её, а можно и в сарай.

Попыткам Эллиота перевалить на неё партию первой скрипки в разговоре Аделина молча сочувствует. По идее, парень по манере немки отрывисто вставлять в диалог пяток слов от силы должен был понять, что длинных монологов от девушки не дождешься. И тем не менее, Аделина предлагается блестящее соло. Жаль только, что такой мяч, брошенный ей, Рутцен способна только уронить, неловко разжав руки.
- Нет-стихии, - пожимает плечами девушка, не находя в этом откровении ничего постыдного. И пытается скопировать выражение лица Эллиота в тот момент, когда парень говорил о магии Земли: небрежно-расслабленое, с вызывающе вздернутой бровью, мол, ну расстреляйте меня за это, если осмелитесь. Очень удобная позиция - быть не просто бесталанным, но бесталанным подчеркнуто, напоказ. Жаль только, при мастерах Рутцен этого никогда повторить не осмелится.
- Не-жалею-неживое. Вещи-не-жалеют-тебя, - коротко излагает свою жизненную позицию Аделина. И едва заметно улыбается, понимая, что самой себе сейчас напоминает маленькую и рыжую, гиперактивную, почти взрывающуюся от клокочущей внутри энергии дамочку, как-то промчавшуюся мимо Рутцен с криком "если бы вы только знали, как меня раздражают вещи" и разом показавшуюся немке родственной душой. - Я-сострадаю-людям. Тем-что-страдают-от-вещей.
Увидев протянутый к ней плеер, немка на мгновение с сомнением оглядывается на разложенный возле сарая садовый инвентарь - мол, а работа как же? Но крохотная "музыкальная шкатулка" в ладони Фишера перевешивает. Аделина встаёт, подходит к Эллиоту, доверчиво принимает у него из рук наушники и неловко просовывает голову в полукольцо хитрого девайса. С наушниками Рутцен дружит весьма условно, длину провода не чувствует совсем, боится не вовремя дернуть шеей и что-нибудь сломать, поэтому, чуть придерживая наушники пальцами, не шевелится вообще, так и держит лицо склоненным к Эллиоту почти вплотную. Кажется, с такого расстояния можно пересчитать щедро рассыпанные по щекам парня задорные веснушки и идеально точно измерить глубину ярких голубых глаз. Жаль, Рутцен не пересчитывает и не измеряет, а просто доверчиво глазеет.

Ответы Аделины, которые все вместе были меньше, чем половина предложения Эллиота, парня радовали не сильно своим количеством. Даже словечек-паразитов не использует. А вдруг ему послушать дольше Рутцен хочется - не хочется, конечно, но вдруг.

- Не, ну смотри, а если кого-то часто будут жалеть, разве он не будет ощущать себя какой-то тряпочкой, которую даже для уборки не берут, предпочитая убивать веник такой работой? - В объснениях-размышлениях Фишер скатывается обратно к злосчастному венику, который, вполне может быть, ещё не раз вспомнит при удобном и не очень случае. - И вообще - а как же люди, страдающие от людей? А им сострадать?

На то, что Аделина отстраняться с наушниками не собирается, может быть, неправильно предчувствуя, будто сможет их как-то поломать или ещё что-то сделать, - кто их, девушек, поймёт? - Эллиот реагирует относительно спокойно, мол, с кем не бывает.

Объяснять девушке, что наушники ко всяким неуклюжим и нестандартным личностям имеют крепкий иммунитет, Эллиоту не хочется, хоть вроде как и надо, и мысли на это наводят. Сам отстраняться парень тоже не собирается, а только включает в плеере нежную песню, делая потише, чтобы Аделине по ушам не ударило, но и чтобы ему ещё слышно было.

Вот такой парень весь из себя коварный и хитрый.

Многословностью Рутцен и впрямь не блещет. И долгих монологов выдавать не готова по жизни, умещаясь во всеми своими взглядами и убеждениями в сухие, хрусткие упаковки по пять слов в пачке. А потом вечно слушает, как собеседник истолковал ее слова и мучается, что, мол, вот, надо было дольше и подробнее объяснять, а то теперь такое невзаимопонимание лезет в полный рост. И нынешняя ситуация не исключение - из слов Аделины Эллиот делает совершенно самостоятельные и самобытные выводы, с внутренним миром немки не очень-то стыкующиеся.
- Жалость-и-сострадание-разные-вещи, - успевает пояснить Рутцен перед тем, как плотно прижать наушники к голове, отсекая саму себя от внешнего мира. - Сострадание-поддерживает. А-жалость-ломает-волю. Особенно-жалость-к-самому-себе.
В музыке Аделина особенно не разбирается, относясь ко всем музыкальным коллективам примерно с одинаковым легким восхищением: мол, вон что ребята отламывают, я так и близко никогда не смогу. И все-таки определенные музыкальные вехи немка знает и уважает сильней прочих. Выбранная Эллиотом песня как раз к таким и относится - к узнаваемым и запоминающимся. Девушка улыбается, легонько покачивает головой в такт медленной, плавной мелодии, а потом решительно произносит: - Под-нее-танцевать-хорошо.
Замечательная все же вещь: наушники, за омывающей сознание музыкой совершенно не расслышать отказа. По этой причине Аделина отказов и не приемлет - и под завораживающий, плачущий голос Брайана Молко, рассказывающий о том, как он рвется из-под воды за глотком воздуха, девушка кладет руку на плечо Эллиота и подходит совсем уж вплотную, вполне себе неоднозначным способом безмолвно приглашая парня на медленный танец.

Когда Аделина всё разжовывает Эллиоту, ему приходится позорно принять поражение, которое и не такое уж позорное, кстати. Ну, с кем не бывает, вот ступил маленько, надо же изредка оправдывать всё, что он про себя говорит нехорошее. Вот и оправдал немножко. Капельку совсем.

На решительное утверждение Аделины, мол, музыка для танцулек предназначена может быть, Эллиот никак не реагирует - предположим, это она факт констатирует, в кои-то веки просто так что-то сказала, аплодируем стоя и восхищённо улыбаемся. Вон Эллиот постоянно комментирует всё, и ничего, никто никак не растолковывает - некому растолковывать просто, только не в этом суть.

Но когда его самым бесцеремонным образом приглашают на медленный танец, давая понять, что брошенная без особой цели фраза, которой все уже мысленно поаплодировали и повосхищались, брошена не просто так вовсе, уже поздно вертеться и отговариваться, да и вряд ли это было бы услышано сквозь музыку, по ту сторону наушников. А стоять деревом, когда рядом почти танцует Аделина, ожидая его ответа, как-то неловко, неудобно, неправильно... ну, стрёмно. Вот прям совсем-совсем - кто он, не мужик, что ли? Правильно, не мужик, а любящий прибедняться парень.

Вызов, а точнее, приглашение, Эллиот принимает с улыбкой и кивком, кладя ладонь на талию девушки, чтоб было куда деть и удобнее двигаться. И, пытаясь следовать ритму музыки, увлекает девушку в танец - ну, скорее, надеется, что не будет тащить за собой, сам не шибко смело и уверенно двигаясь и шагая.

То, что слова Аделины Эллиот сперва принимает просто за констатацию факта, вполне логично - танец, в котором мелодию отчетливо слышит только один из партнеров, а второй вынужден ее угадывать, должен выглядеть странно. И тем не менее, Рутцен этот тезис задвигает отнюдь не ради красного словца, а намеревается доказать его на практике. Девушка не успевает даже представить себе, как глупо она будет выглядеть, если Фишер с ней танцевать откажется - Эллиот, по счастью, не упирается и не протестует.
Аделина тут же охотно придвигается еще ближе, ничуть не стесняясь чужого тела - бедра к бедрам, а щека касается щеки Эллиота, словно под "медленным танцем" немка на самом деле имела в виду нечто темпераментное и латиноамериканское. И легко скользит рядом с парнем, позволяя ему вести - танцами Рутцен никогда серьезно не занималась, но врожденной грации все же хватает, чтобы не смотреться неуклюжим медвежонком.
- Ты-здорово-танцуешь, - чуть удивленно отмечает Аделина, привыкшая, что в ее классе парней надо было на дискотеках отлеплять от стен невероятной силы пинками и потом на танцполе преимущественно самой выплясывать вокруг них, а на партнера не слишком надеяться. Несмотря на плотно прилегающие наушники, Рутцен ухитряется не повторить ошибки всех "плеерщиков" и не повышать голос для того, чтобы сказать простую фразу. Вот где врожденная блеклость голоса неожиданно спасает.
И, несмотря на некоторую неуместность ситуации, Аделине нравится вот так неторопливо танцевать с Эллиотом. Пусть даже перед сараем, огибая разложенные по траве лопаты и имея вместо колонок только пульсирующие пронзительным голосом Брайана Молко наушники.

Аделина прижимается так, что парень чувствует её даже щекой, на что не реагировать и пропускать это сведение мимо себя не получается - только сквозь теперь. Поэтому Эллиот улыбается, - совсем не специально, к сведению, - уверенный, что из-за такой близости Аделина эту улыбку не увидит даже, а почувствует, и эта уверенность говорит, что надо бы как-то обратно вернуть уголки губ, - они же тут серьёзны как никогда, танцевать сейчас будут, а он лыбится, как Джокер без гримма, - что сделать вообще не получается, а если и получается, то на очень и очень короткое время.

Танец ему позволяют вести, - хотя парень бы с удовольствием уступил Рутцен, потому что девочкам вообще уступать надо, а он и не против - и Эллиот такое позволение пытается оправдать, показывая, что он тоже что-то может, своим танцем, в общем-то, оставаясь недовольным, как и всегда во всём, связанным с собой, в общем - ну, может, наушники с плеером в исключения полезут, и всё. Поэтому верить в слова девушки отказывается и, можно сказать, парирует: - Это ты здорово танцуешь. Не надо тут свои качества на других людей переваливать - они, может быть, уже по глупости понабрали на себя всякого, и тяжело им. - Чтобы такое парирование не казалось наездом и чем-то обидным, Эллиот говорит это обычным лёгким и непринуждённым тоном. Он же вообще намеренно обижать не умеет в принципе.

Когда танец под глухо выбивающуюся во внешний мир сквозь наушники музыку уже начинает казаться какой-то сказкой и очень и очень неплохим проведением уборки, всё ближе подкрадывается облом, который проявляет себя в виде лопаты, так некрасиво и неожиданно попавшей Эллиоту под ноги, заставляющей споткнуться об неё и, в лучшем случае, просто полететь на землю, а в худшем - покатиться кубарем далеко и надолго. А вот всегда они есть, обломы, рано расслабляться было!

И Аделина, вроде, глазами мерцала перед тем, как надеть наушники, что, вообще-то, инвентарь ещё как бы не там где надо. Вот и решил пораньше в безделье уйти. Пока Эллиот падает, - а падает он быстро - он успевает обозвать себя неосторожным дураком, который вообще не думает, чем дальше всё аукнуться может, несколько раз и в разных вариациях.

По поводу того, кто, кому и что уступать должен, Рутцен бы поспорила - Аделина является сторонницей того убеждения (или заблуждения?), что в танце вести должен кавалер. Потому что это как бы само собой подразумевается. Не на пустом же месте возникло "Дафна, вы опять ведете"? Но Эллиот, к счастью, этой темы не поднимает, и удается обойтись без споров.
Аделина действительно щекой чувствует улыбку юноши - и неловко тянет губы в ответной улыбке. Хотя это движение лицевых мышц у Рутцен всю сознательную жизнь получалось больше похожим на неловкий оскал или на вскрывающийся шрам. Остается только радоваться тому, что Эллиот сейчас этой неловкой гримасы не видит. Только точно так же, как и сама немка - чувствует щекой, не более того.
Про разбросанный у входа в сарай садовый инвентарь девушка успешно забывает - а тот такого небрежного к себе отношения прощать не намерен. Замысливает страшную месть и, улучив подходящий момент, коварно бросается танцующей парочке под ноги. Аделина, на момент этой диверсии повязанная с Эллиотом объятиями достаточно тесно, теряет равновесие следом за юношей и на мгновение падает сверху, кажется, забивая юноше своими растрепавшимися волосами все лицо. Права, вскакивает Рутцен, порой в критические моменты проявляющая удивительную прыть, практически сразу же.
- Вот-черт. Прости. Я-идиотка, - кается Аделина. Ну думала же о том, что сначала надо с уборкой покончить! Что только за такая дурная манера - от хороших мыслей отказываться? Рутцен запоздало хватается за ближайшие к ней грабли и нашаривает второй рукой еще какой-нибудь черенок, пытаясь хотя бы кипучей деятельностью свою ошибку компенсировать.
Хотя если, не приведи Господь, выяснится, что Эллиот ребро сломал при падении или еще какую травму получил - тут уж никакой деятельностью не компенсируешь.

- Не-перетягивай-канат-на-себя, - добродушно грозит пальцем Аделина, когда Эллиот пытается оспорить у нее почетное звание главного идиота дня. И даже пытается прибегнуть к всамделишным угрозам: - А-если-отдам? Что-с-ним-делать-будешь?
А будет - выглядеть глупо. Потому как оторванный от прочих аксессуаров канат, на взгляд немки, вещь не шибко многофункциональная. По нему, конечно, можно лихо разгуливать на высоте если не небоскребов, то хотя бы метров трех-четырех - но на канатоходца Фишер внешне как-то не тянет. А в таких условиях на канате, уж простите, только вешаться хорошо.
- В-кучу? А-там-расфасуем? - неуверенно повторяет следом за Эллиотом Аделина, которой идея поворачиваться в не самом просторном помещении, пытаясь отличить вилы от граблей, кажется не самой удачной. Немке куда удобнее сделать несколько рейдов туда-обратно, каждый раз захватив с собой одну-две вещи, не больше. Но желание отстаивать собственное мнение, если понадобится, то и с пеной у рта, как обычно, глухо и беспробудно где-то дрыхнет, даже не пытаясь поднять головы. Поэтому Рутцен осторожно соглашается: - Ну-давай-попробуем.
И пятится от двери сарая, освобождая проход - подвернуться Эллиоту под ноги в самом узком месте и в самый неподходящий момент будет автоматом означать получение звания "идиотка года", уже без каких-либо вариантов и без наличия в обозримом пространстве конкурентов.

- А если отдашь - буду бережно хранить и не давать тебе его трогать даже, - ловко выкручивается Эллиот, ничуть не подумав даже над ответом, потому что, по сути, так оно и есть - если он с канатом один-одинёшенек смотрится, скажем, не то чтобы прилично, но приемлемо так, хоть и глупо, впрочем, тоже, то Аделине вот отдавать эту длинную толстую верёвку не хочется совсем - уронит же, отпустит по случайности, и к глупости нелепость прибавится.

Фишер, конечно, по этому канату ни ходить, ни вешаться на нём не собирается, но как трофей забрать вполне может, потому что, по мнению Эллиота, отвоёванные вещи лишними не бывают, и даже пусть они забраны лишь из вредности и не вернувшиеся обратно только из-за отсутствия сопротивления - не выкидывать же теперь, когда даже постарался почти ради этого. Определённо нет.

- А я уже собирался оправдывать своё звание идиота дня и не слушать твои советы, - честно сознаётся Фишер, сначала расценивший неуверенность Рутцен как желание отказать, объяснив, может быть, что сомнительно это - расфасовывать всё там, в маленьком сарайчике. Эллиоту, честно, и самому эта идея кажется не столь хорошей и мудрой, но нежелание таскаться туда-сюда - оно, знаете ли, не ждёт и нервно притоптывает ножкой, скрестив руки на груди. Это Аделине удобно всё понемногу таскать, а парень по другой части совершенно, и разворачиваться, если чего-то не хочет, может не хуже черепахи, так же медленно и лениво.

Поставив все швабры-веники-палки-какие-то в вертикальное положение и охватив их все не сказать чтобы мощными и ручищами, Эллиот несёт весь инвентарь обратно в сарай, кое-как протиснувшись в проход, и останавливается у места назначения или возвращения, где, насколько память кричала, лежали раньше все эти лопаты-вилы-грабли. И, не желая снова испытывать свою несуществующую удачу киданием всего этого инвентаря на пол и ноги, призывает Аделину в этом расфасовывании помочь.

- Любопытная-трактовка, - тихонечко фыркает Рутцен. Немке раньше и в голову не приходило, что канат можно заграбастать исключительно для того, чтобы он никому больше не достался, и никаких иных целей не имея в виду. Так что для Аделины такой подход является своеобразным открытием. И Фишер в глазах девушки сразу зарабатывает несколько бонусных очков интереса.
- И-не-говори. Советы-как-сифилис. Лучше-давать-чем-получать, - дробной скороговоркой роняет Рутцен раньше, чем успевает сообразить: для первого свидания разговоры о венерологических заболеваниях - далеко не самая подходящая тема. Можно даже сказать: тема такая, что лучше добровольно откусить самой себе язык, как пленный японский лётчик, чем на подобные беседы соскакивать.
А свиданием после тех полуинтимных танцев эту попытку убраться в сарае, пожалуй, считать всё же можно.
На помощь Аделина спешит крайне ответственно, едва услышав призыв из глубины сарая. Подбегает к Эллиоту и на мгновение задумывается, как бы так теперь со всем этим инвентарем разобраться так, чтобы никого не убить ненароком. Вот кто бы раньше предупреждал, что дежурство может быть столь травмоопасным мероприятием - Рутцен бы заранее заморочилась и обежала бы все жилые корпуса, но раздобыла бы у кого-нибудь как минимум плотные и тяжёлые десантные ботинки, чтобы хотя бы пальцы ног от бытовых травм обезопасить. Но чего нет, того нет, приходится теперь как-нибудь своими силами выкручиваться.
- Отпускай. Держу, - решает наконец Аделина. И, внешне всячески демонстрируя бойкость и ответственность, подхватывает охапку инвентаря, которую удерживает на весу Эллиот, с противоположной стороны. При этом о том, что инструменты у неё из рук катапультируются крайне быстро, Рутцен предпочитает не распространяться. Зато немка на все сто двадцать процентов уверена, что сумеет полет инструментов перенаправить должным образом. Ну, чтоб не прибило никого.

Тому, что весь инвентарь, который у них на руках лежит, Аделина удержать сможет и при этом никакого вреда ничему и никому не принесёт хотя бы самого малейшего, Эллиот не верит. Одно дело, когда ты просто держишь что-то, обхватив его руками и не чувствуя веса за имением ещё одного держащего, а другое - когда вес этот самый на руки не ложится, а прыгает даже, со всего разбега. И тут, конечно, катапультируют инструменты в любом случае, придавай ты это огласке или нет, и заметно это очень хорошо. Сверху только вопрос назревает и пританцовывает: а велики ли шансы следом за ними полететь? Желание кому-то что-то отдавать, даже не прийдя, улетучивается просто мгновенно, и Фишер только крепче хватается за инструменты.

- Не, ты всё-таки давай как-нибудь повыуживай их по одной из охапки, и тогда дело поедет точно, даже в нужную сторону, - предлагает парень, с сомнением хмуря брови. И, чтобы выуживать инвентарь было проще, прижимает инструменты к себе, надеясь, что так они более-менее выровняются и не будут хотя бы во все стороны торчать.

Почти все инструменты послушно выравниваются - только грабля одиноко выбивается по другому направлению, но это уже можно как-нибудь и не принимать за неудобство.

Получив отказ, Аделина смущённо отводит взгляд, понимая, что в её стальные мускулы и способность удержать весь садовый инвентарь на весу Эллиот не верит совершенно. И поспешно разжимает руки, едва ли не за спину их заводит. Словно демонстрируя широко и напоказ: хорошо, уже не держу! Желание спорить и доказывать свою правоту, как обычно, зимует в своей берлоге так глухо, что и к лету не покажется. Рутцен безропотно соглашается: - Хорошо. По-одной. Как-скажешь, - и начинает осторожно обходить юношу против часовой стрелки, прикидывая, откуда и как будет лучше эту охапку расформировывать.
Достаточно быстро Аделина решает, что орудовать граблями лучше всего, вытягивая их вверх. Но сразу хвататься за гладкие черенки мешает опасение, что немка с её талантами может запросто и бесстыдно заехать напарнику деревяшкой в челюсть. Способ такую катастрофу предотвратить наверняка Рутцен придумывает всего один. Девушка забегает Эллиоту за плечо и уже оттуда, вцепившись в грабли, неторопливо и осторожно тянет их вверх, слегка наклоняясь вперёд и припадая грудью к спине Эллиота. Аделина вполне здраво рассуждает, что саму себя она в лицо бить не будет - а стало быть, пока их с Фишером челюсти тесно соседствуют, юноше тоже ничего особенно не грозит.
Строптивый садовый инвентарь в руках Аделины угрожающе вибрирует, раз или два размашисто шаркает по потолку, но наконец отделяется от остальной охапки. Рутцен резвой трясогузкой отскакивает в сторону, отставляет грабли к стене и снова забегает Эллиоту за плечо, намереваясь и второй подход осуществить тем же замысловатым способом.