Душевный непокой, или Суета вокруг кровати

- Растение! Ну твою же мать! - емко выдала Ирина. И потыкала свернувшийся на циновке клубок носком кроссовка - не столько злобно, сколько озадаченно. Клубок желания распутаться и обернуться симпатичной девушкой никак, паршивец, не проявлял, а с простынями Ри общаться умела плохо. И вообще, простыни частенько вызывали сугубо мерзопакостные ассоциации.
Когда к Ирине подселили соседку, как быстро выяснилось, с тараканами в голове - Рейн сперва хотела идти к мастерам, бузить и доказывать, что два рассадника членистоногих (или чьими там адептами эти насекомые считаются?) на одну комнату будет явным перебором. Потом успокоилась и решила, что её, Рейн, личные тараканы всё равно в плане буйства и самозащиты всем остальным лапчатым дадут добрую сотню очков вперёд, поэтому сильно можно не переживать. В любом ядерном взрыве рыжая выживет.
А когда выяснилось, что у достаточно вялой и аморфной соседки тараканы в башке хоть и тихие, но на свой лад забористые и креплёные, устраивать скандал с переселением было как-то непростительно поздно.
- Ну морда же ты ирландская, слыыыышь! - с отчетливым страданием в голосе повторила Рейн. И, присев рядом с циновкой на корточки, обеими руками принялась трясти упрятавшуюся в простыню Райан. - Вылазь наружу, умоляю! Честное слово, смотреть на тебя невозможно! У меня стойкое ощущение, что это я тебя грохнула, упаковала труп в мешок и вот-вот понесу под покровом ночи выбрасывать в колодец! Пожалей мои нервы, а? Ну хотя бы глаза? Тебе ещё со мной в одной комнате жить и жить, дуреха, одумайся!

Райан не считала, что ей не повезло с соседкой. И в то же время была уверена, что Ирина была далеко не лучшим вариантом для близкой подруги - настолько близкой, чтобы с ней подушками меняться и в кедах путаться. Лучше, чем наихудший вариант, но отнюдь не так хорошо, как могло бы быть при наилучшем варианте, вот такое что-то вырисовывалось.
О'Мера еще за глаза заклеймила свою соседку "ярко выраженным адептом Беспорядка" - и оказалась десять тысяч раз права. Ирина страдала от хронической невозможности сосредоточиться на вещи, которую держала в руках, и донести ее до законного места. Если рыжей нужно было пересечь комнату, держа в руках, скажем, книгу - можно было смело ставить на то, что к концу этой короткой проходки Ирина уже не будет иметь не малейшего понятия, когда книга покинула ее руки и где теперь может лежать.
Были, конечно, и плюсы - в своем бардаке Рейн исправно разбиралась на "отлично", а найти случайно затерявшуюся в чужом порядке вещь для рыжей и вовсе было просто, как сложить два и два. Но Райан, на половину комнаты которой даже карандаш не забредал, не обосновав свое право там находиться, от созерцания такого феерического и вдохновенного бардака у себя прямо под носом, ужасно страдала. И, не имея никакой возможности раз и навсегда навести порядок в чужих вещах, по вечерам отделывалась тем, что пряталась от чужого беспорядка под своей простыней. Тонкая белая ткань неизменно оказывалась для хаоса непреодолимой преградой, и перепутанные друг с другом вещи больше не тревожили глаза Райан.
Зато слух начинали пилить надсадные вопли соседки. Тут уж приходилось менять одну беду на другую. А таблицы, по которым можно сравнивать беды, так никто выпустить и не додумался. Поэтому О'Мера страдала под простыней и неумело пыталась выразить ущерб для глаз и ущерб для слуха в цифрах, чтобы понять, не меняет ли она боль на еще большую боль.
- Но я определенно жива, - возразила ирландка, вздрагивая в такт движениям рук неуемной соседки и не спеша выбираться из своего укрытия. - Ты провела эксперимент и отчетливо установила, что твоя соседка на текущий момент трупом не является и вскрытию не подлежит. Теперь ты можешь успокоиться.

Тот факт, что в замечании О'Меры определенно присутствовала логика, успокоиться не помог вообще никак. Ни единым разом. Рейн раздраженно зарычала в ответ и снова затрясла кокон из простыни в надежде, что как-нибудь эдак получится его распутать. Но нет, ткань сползать с прячущегося под ней тщедушного тельца не спешила. Приходилось поневоле признать, что Райан в плетении коконов была как минимум кандидатом в мастера, а то и давно уже мастером.
- Какая мне радость с того, что ты живая, если под всей этой драпировкой тебя от трупа не отличишь? - рассерженно выплюнула Ирина. - А ну как забудешь вовремя пошевелиться? Мне что, каждый раз тебе пульс щупать прикажешь? И вообще, ты в таком виде производишь угнетающее впечатление! Серьезно говорю, даже не как призрак - валяешься, как покойник в морге! Номерка на большом пальце ноги только не хватает.
Завершив на этой печальной ноте критиковать внешний вид Райан, Ирина в расстроенных чувствах плюхнулась на свою циновку, мрачно посмотрела на неподвижный белый кокон у противоположной стенки и попыталась дозваться до соседки еще раз: - Дуреха, ну вылезай уже. Я хочу с тобой поговорить, обстоятельно и серьезно. Прошу заметить: лицм к лицу, а не рожей к простыне! Так что давай, заканчивай маскарад. Так жить же невозможно, ну честное, блин, слово.

В конечном итоге Райан все же высунула голову из-под простыни - но вовсе не потому, что доводы Ирины сумели разогнать всех демонов ирландки подобно испепеляющему удару молнии. О'Мера заинтересовалась теми невероятными звуками, которые ее соседка извлекала из своего горла, то восходя к раздраженным взвизгиваниям, то спускаясь к отдающему бешенством рычанию. И Райан высунулась посмотреть, действительно ли в этой комнате с ней разговаривает всего одно горло. Может быть, у Ирины их два. Одно - чистое, хрустально звонкое, которое могло бы быть выковано для певчей канарейки, но по ошибке досталось рыжей бандерше. И второе - суровое, хрипатое горло воительницы, отважной рыжей Сони, боевого видения Роберта Говарда. И сейчас Ирина, разволновавшись, не может остановиться на одном горле и кричит на Райан двумя горлами сразу.
Высунувшись из-под простыни, О'Мера внимательно уставилась на шею Ирины. Что предсказуемо, ничего такого не было видно - шея как шея, никаких следов того, что под тонкой светлой кожей прячется какая-то аномалия. Но Райан и не надеялась, что ее рыжая соседка носит свое второе горло выставленным на всеобщее обозрение. Такие вещи обычно прячут от окружающих. Это должна быть тайна, трепетная и хрупкая.
- У тебя удивительный голос, - доверительно говорит Райан, укутывая плечи простыней. - Он повинуется тебе беспрекословно, как рабы своему фараону. Как ты это делаешь? Как договариваешься с ним? Может, ты шепчешь по ночам какую-то специальную гимнастику для голоса? Особую мантру для взаимопонимания? Расскажешь мне? Пожалуйста. Мне ужасно-ужасно интересно, откуда люди берут такие гибкие голоса, - и ирландка просяще замерцала умирающей улыбкой. В школе ее за подобные просьбы болезненно щипали, до наливающихся угольной чернотой синяков, и велели катиться прочь со своими фантазиями. Райан не была уверена, что Ирина отреагирует по-другому, поэтому на всякий случай инстинктивно втянула голову в плечи. И дело было даже не в том, что О'Мера считала этот случай достойным попытки. Просто ирландка задала вопрос раньше, чем вспомнила, чем все это для нее раньше оборачивалось.

Не то чтобы было бы лучше, если бы Райан так и осталась прятаться в куче белых тряпок - но появилась ирландка наружу с таким монологом, что уж продолжала бы и дальше под одеялом сидеть, честное слово. Ирина совершенно не ожидала, что её соседка вдруг начисто забудет первоначальную тему обсуждения и бросится щебетать о чем-то о своём. А вот поди ж ты, голос рыжей ухитрился заинтересовать Райан куда круче потенциальной перепалки из-за ежевечерней игры в прятки. Удивительная девка.
Под пристальным взглядом О'Меры Ирина непроизвольно сцапала саму себя обеими руками за шею, словно защищаясь. Было смутное и неприятное ощущение, что Райан, если поднапряжется, может одними только глазами вскрыть собеседнице горло, чтобы проверить, что там за начинка внутри такая укомплектована. Не со зла, ни в коем случае, похожая на цыплёнка ирландка злиться, кажется, не умела вообще. Просто из любопытства. А потом ещё будет удивляться, почему это соседка лежит холодная и неподвижная, разбросав руки в разные стороны, и никак не проявляет желания вставать.
- Что-что у меня с голосом? - недоверчиво поинтересовалась Ирина. И, решив, что ничего такого обвинительного и осуждающего в словах Райан вроде бы нет, пожала плечами: - Да не знаю. Обычный голос. Я за ним таким в очередь не стояла, он мне сам от природы обломился. Да так любой человек своим голосом пользоваться может, это ж такая же деталь организма, как рука или нога! Послушная! Чем он тебя так удивляет, я не пойму? - беспомощно спросила Рейн, с каждой секундой всё сильнее убеждавшаяся в том, что в логику Райан ей, похоже, не въехать. Вообще никак. Слишком сложно, до свидания. Гуманитарную помощь в виде пояснений и расшифровок вряд ли сбросят с какого не то корабля-вертолета.

Горло Ирина тут же прикрыла руками - это, на взгляд Райан, было понятно и объяснимо. Как птицелов никому не отдает редкую птицу, как коллекционер никому не продает уникальный музыкальный инструмент, так и Ирина наверняка не желала расставаться со своим удивительным горлом. А если демонстрировать его всем встречным-поперечным по первому же требованию, долго оставаться его гордой и единоличной владелицей не получится. Непременно найдется кто-нибудь ловкий, ушлый, беспринципный, кто с кровью вырвет драгоценные связки из-под белой кожи и даже не извинится.
- Ты имеешь полное право прятать от меня свое горло. Я даже не прошу тебя показать мне его; мне достаточно того, что я его слышу, - яростно закивала Райан, спеша оправдаться перед соседкой; закивала так усердно, что мозг отчаянно и больно замотылялся внутри черепной коробки. - И мне кажется, другого такого в мире нет. А если и есть, то его наверняка прячут от зевак, хранят как ценный экспонат и позволяют заинтересованным людям услышать его звучание только за бешеные деньги. Ты же расточаешь свое горло направо и налево совершенно бескорыстно. Скажи, это больно - каждый день понемногу расставаться с таким необычным голосом? Ты звучишь так, словно в тебя вложили двойной набор голосовых связок, - ощущаешь ли ты их сама? Свободно ли они помещаются в твоей груди?
Ругаться, щипаться и пинаться Ирина не спешила, пока что реагируя на вопросы вполне мирно, и поэтому Райан с каждым словом потихоньку расцветала, начинала щебетать все звонче и потихоньку выползала из-под простыни, начиная вполне отчетливо тянуться к своей рыжей соседке. О'Мера мало-помалу формулировала для себя мысль - пока еще даже не словами, скорее, на уровне одних лишь ощущений - что ее соседка представляет собой исключение исключений, непредсказуемость в необъятной степени. Что никакими правилами описать Ирину нельзя, можно только вслепую делать шаг вперед и ожидать приговора - была ли клетка, на которую ты шагнул, безопасной.

Хотелось сесть, взяться за голову и завыть. В беседе с Райан Ирина то и дело ощущала себя беспомощной и косноязычной. Как будто еще и неясно было, кто из них двоих психически здоров, а кто наоборот, нехило так душевно покалечен. Поскольку Рейн уже сидела, пришлось ограничиться тяжелым вздохом с закатыванием глаз. И попытаться осторожненько так, без резких движений, развеять иллюзию соседки и аккуратненько так заломать ее очередные выдумки.
- Да ничего такого я не прячу, - возразила Ри, заставляя себя убрать руки от шеи и не имитировать больше то ли защиту от клыков бешеной собаки, то ли просто самоудушение. - Только сомневаюсь, что тебе будет интересно на это любоваться. Вот, гляди: глотка как глотка, никаких дополнительных клапанов не вмонтировано, - пытаясь провести максимально наглядную демонстрацию, Ирина повертела башкой вправо-влево, чтобы у Райан была возможность более-менее рассмотреть ее шею со всех сторон. Видишь? Никаких лишних запчастей. Ты еще скажи, что у тебя самой вместо голосовых связок - трогательный канарейкин колокольчик присобачен. Ведь нет же такого? - усомнилась Рейн. - Не похожа ты, подруга, на чудо заморской техники.
Впрочем, любая, даже самая дикая беседа, с хрустом выкручивающая Ирине мозг, определенно окупалась - Райан окончательно выпуталась из простыни и начинала потихоньку идти на контакт. Хорошо бы еще - начинала привыкать к Ирине. В конце концов, им двоим еще в одной комнате фиг знает сколько времени жить. Пора бы уже установить нормальные, дружеские - насколько это в контексте Райан вообще возможно - отношения.

Ирина не злилась - и это казалось Райан необъяснимым. Такой фактор, как откровенно взрывной характер Ирины, вплетаясь в привычное социальное уравнение, непременно должен был приводить к катастрофе. К новому извержению Везувия. К безжалостной атаке на хрупкие Помпеи, стены которых, давно разрушенные для всего остального мира, робко поднимались у Райан внутри. Однако атака всё не начиналась - и О'Мера начинала сомневаться. То ли на Ирине осекалось и сбоило привычное уравнение, то ли в дополнение к характеру в случае Ирины требовалось брать некий дополнительный, множащий случайности фактор.
Впрочем, был ещё и третий вариант, приводивший Райан к выводу, который в случае с Ириной напрашивался уже неоднократно и потому претендовал на то, чтобы быть истиной. Мудрость толпы не ошибается, голосование деревьев классификации неумолимо склоняет к тому, что Ирину классифицировать нельзя. Можно попытаться понять её и научиться угадывать. Но расчертить на векторы и разлить в цифры, словно в ёмкости - невозможно. Если Ирина и войдёт в уравнение, то будет в нём тем самым случайным эпсилоном, который способен поломать любую стройную закономерность и привести к самым что ни на есть диким выбросам.
- Я, скорее, выкидыш заморской техники. Мне кажется, что меня собирали по частям из тех деталей, которые никому больше не приглянулись, - грустно сказала Райан. - Мне достались руки, которые годятся лишь для того, чтобы украшать их росписью, они больше подходят не человеку, а тотему. Я получила сознание, в котором царит египетская тьма, и только под чёрным небом у одинокого костра Майкл Джексон отплясывает свою "Билли Джин", и его песня звучит дико, пьяно и отчаянно. Это сознание должно лежать в музее, выставляться в кунсткамере; оно не функционально, неприменимо! Почему бы мне не могли вложить и канарейкин колокольчик в горло? Если бы все от него отказались - я думаю, мне он был бы в самый раз! - ожесточенно сказала Райан. И принялась раскачиваться на циновке взад-вперед, ритмично и яростно колотя себя предплечьем по голове. Осознание собственной неполноценности, как всегда, причиняло боль; эта была мысль, с которой О'Мера ничего не могла поделать, но так и не сумела смириться.

Рейн никак не ждала, что попадет своим легкомысленным вяком соседке в больное место - но, очевидно, попала. Райан тут же перестала щебетать, зябко скукожилась и начала увядать на глазах. А потом вдруг занялась самобичеванием, да с такой страстью, что аж Ирине стало больно от словно бы покатившейся от Райан волны горечи.
Рыжая растерянно поежилась. Утешитель из Ирины всю ее сознательную жизнь был откровенно хреновый. В случае с Райан пытаться говорить утешения было страшно вдвойне. Невольно создавалось впечатление, что девчонка вся - одна сплошная рана, не знаешь, куда пальцем ткнуть, чтобы ее не скрючило. Но страхи страхами, а оставлять дело в таком виде было нельзя. Она же до сострясения мозга так однажды достучится, дуреха.
Подорвавшись со своей циновки, Ирина опустилась на колени рядом с Райан. И первым дело вцепилась в ритмично ходящую вверх-вниз тоненькую ручонку, надежно ее фиксируя и мешая девушке лупит саму себя по голове. После чего Рейн, неловко нашаривая слова, попыталась утешить соседку: - Да не драматизируй ты. Я понимаю, конечно, что сейчас это хреново прозвучит, но ты уникальная. Ну честное, блин, слово, ты дичайше особенная! Я никогда с такими, как ты, раньше не общалась. И знаешь, сижу сейчас вся в мурашках. Ты такие вещи говоришь, что многим писателям и не снились. Будь я поусидчивей, я бы за тобой с блокнотом ходила и в рот тебе заглядывала! И каждое слово бы конспектировала, чтобы потом перечитывать и балдеть! Ну-ну-ну, не плачь, цыпленок ты беззащитный! - и, не зная, как еще, какими еще словами можно успокаивать психующую девушку, Рейн совершила поступок, который ей самой казался жестом на грани риска и дури - крепко обняла Райан. Прижала к себе, погладила по волосам и принялась осторожно покачивать вправо и влево, словно баюкая. Смотрелось со стороны, наверное, глупо - но Ирина сейчас об этом как-то совсем не думала. Время краснеть и охать будет потом.

Рейн и сама была на грани того, чтобы сентиментально, сопливо разреветься - от того, как доверчиво и трогательно тоненькое тельце Райан свернулось калачиком у рыжей под руками. И правда, цыплёнок. Где-то потерявший наседку-маму и теперь пропадающий.
- Не нужен тебе никакой барометр, - с подозрительно хрюкающим звуком Ирина шмыгнула носом. И, продолжая обнимать Райан, посулила: - У тебя теперь я есть. А мне никакие навороченные барометры в подметки не годятся. Я как Карлсон, но лучше не только собаки, а вообще много чего. Ну, не плачь, дурочка! А то сейчас я зареву тоже, за компанию. И совместными усилиями мы утопим комнату. И нас за это приговорят к пожизненному дежурству по монастырю. Оно нам надо? Да вот вообще не упало. Так что убирай давай с лица сырость. Зачем нам реветь? У нас всё отлично с тобой! - и рукавами своей водолазки Ирина попыталась стереть со щёк Райан слёзы. Синтетика похрустывала под пальцами и влагу впитывала из рук вон плохо. Но Рейн старалась. И тепла бледные щеки Райан, пока на них не стало проступать нечто похожее на здоровый радостный румянец.
- А если тебя кто-нибудь вдруг будет обижать, так ты не стесняйся, сразу мне говори, - продолжила развивать мысль Ирина. - Я на весовую категорию не посмотрю, и неважно, кто там будет. Я этим обидчикам руки вырву и в задницу вставлю. Потому что тебя никто обижать не смеет. Ты же беззащитная совсем, ребёнок! Так что, в случае чего, всегда помни - я у тебя есть. И не бойся ко мне обращаться. Слушай, если ты сейчас не прекратишь разводить разводить сырость, я тебя в простыню закатаю для просушки! - возопила Рейн. И опасно скривила дрожащие губы, пытаясь не последовать примеру Райан и не заплакать тоже от какой-то неожиданно невыносимой трогательности ситуации.

Райан слушала Ирину и, даже не пытаясь унять слезы, всхлипывала. От того, как старательно рыжая распиналась, доказывая, что она прекрасный друг и замечательный товарищ, почему-то становилось только печальнее. Хотя, наверное, надо было развеселиться. Ирина тарахтела, как пулемет, роняла беспорядочными ершистыми осколками грубые, непричесанные слова, то опускала голос до звучного почти-баса, то взмывала голосом куда-то вверх, к потолку и выше, оба горла вкладывая в свою речь - по всему выходило, что это должно было быть забавно. Но отчего-то не было. Даже самой Ирине, подозрительно хлюпающей носом - не было.
- У тебя тоже барометр тот еще, - пробормотала Райан, не отрываясь лицом от плеча Ирины и бессовестно зажевывая рыжие волосы при каждом слове. - Он тоже ведет тебя куда-то не туда. И мы вот-вот вдвоем торжественно уйдем совсем не в те дебри. Но ты должна быть права, у нас все хорошо. И нас никто-никто не обижает. Я в этом плане здесь никому не нужна. Так что спасибо тебе, но никого начинять их же руками не придется. Этого в любом случае не надо бы было делать, - помотала головой Райан, при каждом размашистом движении стукаясь виском об угловатую и почему-то словно бы острую челюсть Ирины. - Ты же хорошая. Не спускайся к тем, кто говорит на языке вырванных рук и сломанных ног. Ты ведь говоришь со мной без этого? и так славно говоришь! Зачем тебя все время тянет говорить кулаками? - шмыгая носом, удивилась О'Мера. Ирина словно бы не только имела два горла, но и имела два сердца, как галлифрейский лорд, и каждое сердце отвечало за свою любовь. В частности, то основное сердце, которое Ирина носила напоказ в толпе, постоянно нагруженное и стойкое, как солдатик не оловянный, но титановый, - в нем говорила беззаветная любовь к ссорам и склокам. И непохоже было, чтобы рыжая желала хоть как-то эту любовь в себе усмирить.

- У меня отличный барометр! Роскошный! - тут же уперлась Рейн, которая терпеть не могла, когда её критиковали по какому бы то ни было поводу. Саму себя рыжая могла хаять сколько угодно - но так то саму себя. Всем остальным вход на эту территорию был строго-настрого запрещён. Даже такому откровенно беззащитному созданию как Райан, которая заведомо больно не ткнет и сильно не укусит. - Чего ты в нем понимаешь? Он охрененный. Всегда показывает "ясно" и никуда не рыпается. Ценю его за непреклонность. Это совсем не то, что твоя стрелка психованная, во все стороны мечется, - ляпнула Ирина, как-то совершенно не подумав о том, что Райан от такого заявления может опять болезненно скрючиться, и поминай как звали. Кто-то сеет, кто-то пашет, а ты давай начинай опять сначала, уговаривай воробья не дурить и вылезти из-под крыши.
- И вообще, что я только что говорила насчёт слез? - Ирина обличающе ткнула пальцем в мокрые дорожки на щеках Райан. - Ну, держись, родная. Сама напросилась. Начинаю ликвидацию водопада! - провозгласила Рейн. Крепко ухватилась за простыню и принялась заматывать Райан в полосу белой ткани, как в плед, норовя почаще захватывать краем простыни мокрые щёки и вытирать девушке слёзы. Нахрена вообще было возвращаться к тому, с чего все начиналось, рыжая внятно объяснить не могла. Но раз уж угрожающе пообещала, надо было исполнять. Орудуя простыней, Ирина словоохотливо поясняла: - Вот и неправильно говоришь. Это тебе ни к чему язык кулаков, ты им совсем пользоваться не умеешь. А я на нем с народом отлично разговариваю. И, поверь на слово, иногда слова до людей доходят быстрее, если они приправлены хорошим пинком. Истинно, блин, тебе говорю. Я знаю. Сама такая.

Причинно-следственные связи в голове у Райан беспощадно барахлили, не желая работать как должно и протягивать тонкие тропинки логики между явлениями. И сделать совсем коротенький переход между требованием Ирины не реветь и своими слезами всё никак не получалось. О'Мера продолжала по инерции хлюпать носом и позволяла рыжей размашисто вытирать ей лицо простыней.
- Да. Я во внутренних барометрах ничего не понимаю. Они для меня - роковая загадка человеческого организма, - легко согласилась Райан. Слова Ирины сейчас не прозвучали обидной болью, просто беззлобно повторив то, что минуту назад констатировала сама ирландка. И потом, О'Мера с удивлением обнаруживала, что, несмотря на крикливую бесцеремонность и порой даже грубость, обижаться на рыжую оказывалось сложно.
Да и вообще затруднительно сердиться на человека, который не так давно пообещал по первой же твоей жалобе анально покарать хоть самого Голиафа.
- Твои намерения мечутся, как стрелка флюгера в ураган. Ты же сама начинала с того, что хотела извлечь меня из простыни! - укоризненно сказала Райан, уворачиваясь от мечущихся рядом с ней оголтелыми чайками рук Ирины, но не слишком в этом преуспевая. - Теперь ветер твоей решимости дует в противоположную сторону? И несёт тебя совершенно на другой полюс?
Замечания Ирины про язык кулаков и пинков Райан предпочла оставить без комментариев. В этой, полностью чуждой ей теме ирландка заблудилась бы быстрее, чем Гензель и Гретель в ночном лесу. Ирина же говорила и судила так уверенно, словно изучала этот агрессивный язык на собственной шкуре. В диалоге с ней, пожалуй, и более разбирающийся человек бы не выстоял.