Останови дыхание. Это югэн.

Ксифенг до последнего пребывала в уверенности, что в монастыре все удобства будут на улице, в том числе и мытье. Мол, вот тебе, дорогой послушник, кусок мыла, полотенце чтобы вытереться найдешь сам, вот тебе ручей, вот озеро, и вперед, на водные процедуры. Оказалось, все ни разу не так печально, поэтому девушка даже устыдилась сразу же, как узнала реальное положение дел. Неловко вышло - взяла и отодвинула монастырь куда-то в каменный век, даже не пытаясь разобраться. А тут ведь не только каждому выделяют личный таз и кувшин для умывания, тут даже есть централизованная душевая. Правда, про душевую Ксифенг выяснила почему-то не сразу и некоторое время исхитрялась из кувшина и голову мыть. А как только выдался свободный вечер - окрыленная новым знанием девушка сразу же отправилась и на разведку, и наконец принять душ по-человечески.
Как следует отмокнув в душевой, Ксифенг ощутила себя такой восхитительно чистой, почти сверкающей, что разрешила себе расслабиться и не стала пытаться вытереться насухо. Волосы девушка и вовсе скорее промокнула, оставив их свисать по обеим сторонам лица влажными пиявками, замоталась в короткое светлое полотенце и перекинула одежду через руку, готовясь устроить по коридорам спринт на грани фола. Полотенце и близко не достигало колен, даже вернее было бы сказать, что оно прикрывало только самые стратегически важные места и этим ограничивалось. Ксифенг успокоила себя тем, что время не раннее, вряд ли по коридору ходят толпы - запросто можно успеть добежать до своей комнаты, не попавшись никому на глаза. И толкнула дверь душевой в ту самую секунду, как кто-то другой снаружи потянул ее на себя.
В образовавшуюся щель Ксифенг увидела чьи-то темные глаза - и крепко вцепилась в дверь, удерживая ее возле себя и не позволяя ей открываться шире, хотя человек с той стороны и попытался по инерции продолжать прорываться внутрь. В истерику с визгами девушка не впала, вовремя рассудив, что сквозь такую узкую щелку и с такого близкого расстояния все равно толком ничего не видно. Ксифенг только сопела и смотрела в ответ, ожидая, когда до человека по ту сторону двери дойдет, что надо смущенно опустить глаза и отвернуться.

Эйнар самостоятельно, без подсказок разобраться, что и как устроено в монастыре, даже не пытается – заранее знает, чем это может кончиться, особенно при наличии не в меру буйной фантазии. Юноша не стесняется спрашивать об этом знакомых, не забывая, впрочем, держаться грани и не съезжать в чересчур наглый допрос. Сперва охотно отвечает Райан, а после в диалог втягивается и Ирина, до сих пор доверяющая Эйнару с какими-то бесконечными оговорками. В итоге о наличии в жилом корпусе славной душевой Эспеланд узнаёт если и не настолько быстро, насколько возможно, то уж точно в рекордные сроки. И старается подгадать время для похода туда так, чтобы ни с кем не пересекаться, и в особенности – с девушками, которые составляют в монастыре уверенное большинство. Но терпит сокрушительную неудачу.

Когда Эйнар осторожно тянет дверь душевой на себя – та неожиданно поддаётся не просто легко, а словно бы сама прыгает навстречу, как будто её кто-то толкает с той стороны. Как тут же оказывается – действительно толкает. По инерции Эспеланд ещё какое-то время, растерявшись, продолжает тянуть дверь на себя, и девушка в душевой, сопротивляясь, повисает на дверной ручке.
Совершенно точно, это девушка, что удваивает неловкость ситуации. Смотрит из-за двери серьёзными тёмными глазами и сердито сопит. Эйнар отступает на шаг, пытается смущённо опустить взгляд – и едва не задыхается, решив было, что попытался войти максимально не вовремя. Сперва юноше кажется, что его взгляд свободно соскальзывает вниз по светлой коже и что девушка совершенно раздета. Только присмотревшись, получается заметить: на девушке полотенце, светлого персикового цвета, и для слабого зрения Эйнара оно почти сливается с девичьей кожей. Запоздало понимая, как выглядела эта попытка присмотреться, Эспеланд наконец соображает отвести взгляд в сторону. И извиняется, отступая ещё на шаг: – Прости.

Впервые в жизни Эйнар близок к тому, чтобы радоваться своему отвратительному зрению, с которым юноша теперь словно вечно ходит в шорах – сейчас достаточно отвести глаза в сторону совсем немного, и девушка полностью исчезает из поля зрения, оказываясь в слепой зоне. Правда, в целом ситуация от этого легче не становится. Сложно не думать о светлой и наверняка тёплой девичьей коже, когда можно чуть повернуть голову и снова увидеть её; более того – когда можно всего лишь протянуть руку и коснуться её. Дверь, тем более приоткрытая, преградой уж точно не станет.

И Эйнар испытывает огромную, невыразимую благодарность девушке – за то, что она продолжает говорить из-за двери, практически вынуждая отвлекаться и думать о другом.
– С точки зрения дизайна, здесь не помешала бы табличка "занято" на двери. Было бы меньше недоразумений, – беспомощно говорит Эйнар, ощущая, что пока что он не прощён, и не понимая, чего девушка от него добивается. Шутливую помолвку, к которой можно было бы свести эту ситуацию, девушка сама же и отвергает, но не предлагает при этом никаких альтернатив, а сам говорить о каких-то обещаниях вслепую Эспеланд не намерен, поэтому старается аккуратно вернуть слово девушке.

– Я думаю, что, поскольку пострадала ваша честь – будет справедливо, если вы сами и назначите, как я должен искупать свою вину, – осторожно говорит Эйнар. Выражаться проще, когда речь идёт о таком деликатном предмете, у юноши просто не выходит. Выполняя просьбу девушки, Эспеланд оборачивается и оглядывает коридор. На пробу щурится, словно бы наводя резкость, чтобы проверить, не смазалась и не расплылась ли перед его глазами чья-нибудь фигура в конце коридора, и наконец качает головой: – Я никого не вижу. Мне кажется, вы можете идти спокойно.
Очередной вдох Эйнар вовремя задерживает в лёгких – юноша уже готов неосторожно предложить девушке проводить её, но вовремя спохватывается. Она сейчас в едва прикрывающем ноги полотенце, вряд ли она захочет, чтобы юноша долго находился с ней рядом.

Ксифенг, продолжая прятаться за дверью, как раз занималась тем, что тоже оценивала длину своего полотенца. И результат ее категорически не устраивал. Полотенце едва-едва начиналось там, где ноги уже заканчивались. Учитывая, что за дверью стоял молодой человек и его длина полотенца тоже явно волновала - рискнуть и выйти в коридор в таком виде Ксифенг была не готова. Приходилось мудрить над своим внешним видом.
- Не заходи! - предупредила девушка. Потянула дверь на себя, захлопывая ее, отложила все вещи, которые до этого держала в руках, и принялась втискиваться в джинсы. Ткань цеплялась за влажную кожу, поэтому одеться было делом отнюдь не нескольких секунд. Сражаясь с джинсами, Ксифенг привалилась спиной к дверному косяку, рискуя вывалиться за дверь, и в такой позе попыталась продолжать разговор.
- То есть, ты мне вроде как полностью доверяешь? - уточнила Ксифенг, по виляющему голосу молодого человека понимая, что у него у самого версий нет. - А если я скажу, что ты теперь должен в рабство ко мне пойти? Или душу свою мне отдать? Что - неужели согласишься?
Тонкие джинсы мало того, что налезали неохотно, так еще и туго обтянули ноги, практически не скрывая никаких анатомических подробностей. Получалось, что это было немногим лучше - но все-таки лучше, чем совсем уж с голыми ногами. Ксифенг повторно обмоталась полотенцем, снова сгребла в охапку оставшиеся вещи и предупредила: - Выхожу! Точно никого нет? Смотри, остатки моей чести на твоей совести!
В коридоре действительно никого не было, кроме молодого человека, у которого до сих пор виновато бегали глаза. Ксифенг почуяла, что если уж его дожимать, то делать это нужно сейчас, иначе потом чувство вины притупится и перестанет быть таким замечательным рычагом для давления. Девушка поправила полотенце на груди и деловито напомнила: - Ну так что? Душу отдашь? В рабство ко мне пойдешь?

Пока девушка снова прячется в душевой, Эйнар всеми силами пытается понять, чего девушка от него добивается, но версий нет. Точнее, есть две или три, но все какие-то вялые и неубедительные, не стоящие того, чтобы ради них раздувать целую трагедию. Слегка запоздало Эспеланд думает о том, что он же сам и позволил девушке выставить ситуацию в таком свете, словно трагедия действительно произошла, – но думать в сослагательном наклонении сильно мешает то, что юноша в самом деле верит в свою вину. Пытался вломиться? Было, и не так уж важно, с какой именно целью. Рассматривал? Чёрт возьми, опять да, и ведь ещё как рассматривал. Здесь, наверное, и плохое зрение окончательным оправданием не будет.

Девушка, продолжая говорить из-за двери, вносит предложение, звучащее как откровенная дичь. Эйнар изумлённо смотрит на дверь, словно может прямо сквозь неё заглянуть девушке в глаза и понять, шутит ли она. Голос звучит так уверенно, как будто и впрямь – не шутит и уже готовит контракт и иголку, чтобы можно было проткнуть палец и подписаться кровью.
Эспеланд пытается счесть эти слова шуткой – но девушка берётся на них настаивать, когда появляется из душевой, уже не в одном полотенце, но и в джинсах. Эйнар пытается смотреть сперва на её хрупкие плечи, все в мелких капельках воды, потом на длинные ноги, которые джинсы облегают так туго, как бывает только после горячего душа, и наконец решает, что спокойнее всего будет смотреть девушке прямо в глаза, хоть в них и нарисован чёткий, требующий немедленного ответа вопрос.

– Если это единственное, на что вы согласны – то, боюсь, у меня нет выбора, – с вежливой улыбкой говорит Эйнар, продолжая поддерживать шутку – которая уже так затягивается, что начинает походить на шутку всё меньше и меньше. – Вы знаете специальный ритуал для передачи души и перехода в рабство? Может, какие-то особенные слова?

Если парень по-прежнему считал, что Ксифенг шутит, то это он делал очень зря. Девушка была несерьезна лишь наполовину. Если забрать душу молодого человека и впрямь представлялось чем-то неосуществимым, то вот стребовать с него те или иные клятвы в верности - вполне реально. Ксифенг, правда, еще сама не до конца определилась, как она в случае успеха планирует эту рабскую силу применять. Не заставлять же парня подносить ей тапочки по утрам, в самом деле.
А с другой стороны, вовсе же не обязательно каждый день придумывать для молодого человека испытания на износ. Можно просто просить его о помощи по мере необходимости - вроде бы и оставаясь вежливой, но при этом точно зная, что отказа не будет. Звучит приятно.
- Да ты не бойся, я не злая. Совсем уж тебе на шею садиться не буду. И другому владельцу продавать - тоже, - усмехнулась Ксифенг. И попросила: - Заканчивай мне "выкать", пожалуйста, я себя аж неловко чувствую. А насчет особенных слов... знаешь, я думаю, что дело все-таки не в самих словах, а в том, насколько искренне ты будешь их говорить. Хотя, если тебе хочется, можно и ритуал сочинить, чтобы все было совсем по-чернокнижному. Ну там, нож какой-нибудь принести, клятву кровью подписать, клеймо у тебя на плече выжечь... Тебе точно нужны все эти страсти? - усомнилась девушка. - Я вот легко и без них обойдусь. Говорю же, я не злая.
Стоять в коридоре в полотенце вместо кофты и ждать, не приспичит ли еще кому-нибудь именно в это время сходить в душ и тоже попасть в рабство, было откровенно неуютно. Ксифенг переступила с ноги на ногу, бегло огляделась по сторонам, подавила в себе желание уже начать по-хозяйски заботливо осматривать одежду юноши на предмет неряшливо приставших ниток и поторопила: - Слушай, решай уже что-нибудь быстрее, пожалуйста. Мне вообще-то прохладно тут стоять. И я, как ты можешь видеть, до сих пор не вполне одета. Ну?

В чём девушка однозначно права – так это в том, что решать, поддерживать её игру или отказываться от неё, нужно быстрее. Эйнару и самому не нравится стоять, хлопать глазами и находиться в подвешенном, непрощённом состоянии. Неизвестно только, насколько справедливо называть всё это "игрой". Девушка смотрит и говорит вроде бы вполне серьёзно, уже начинает продумывать разные технические подробности, и в целом втягивает Эспеланда в какую-то невозможную затею с отчётливым привкусом романов Майн Рида.

– Если тебе будет достаточно слов, то давай тогда словами и ограничимся, – решает Эйнар. Путая его вопросами о ритуалах и клятвах, девушка добивается главного – Эспеланд упускает из виду, что от этой затеи можно отказаться. Заявить, что в таком случае прощение ему не требуется, что размен выйдет неравноценный, и на этом распрощаться с девушкой. Эйнар же об этой возможности забывает, успешно запутавшись в бесконечных подробностях, и только спрашивает: – И что, ты хочешь, чтобы я отдался тебе в рабство прямо здесь и сейчас? Ладно. Только тогда подскажи хотя бы примерно слова, которые устроят лично тебя.

Только зрителей не хватает, думает Эйнар, на случай, если девушка прикажет ему встать на колени и целовать ей руки. Да и без этого, впрочем, сцена получится своебразная, даже отчасти жаль, что никто этого не оценит со стороны. Пропадать, так уж окончательно, задорно думает Эспеланд, пусть уж сюр будет полным. И храбро напоминает: – Да, а что ты говорила про душу? Она тебе тоже нужна? И как тебя зовут? Кому я отдаюсь на веки вечные?

Намереваясь вставить в слова парня и свое замечание, Ксифенг открыла было рот - а потом медленно его закрыла и залилась краской до самых ушей. Сама девушка определенно не имела в виду ничего непристойного. Да и парень, наверное, тоже ни на что такое не намекал, просто так сформулировал - и его реплика вдруг приобрела неожиданный, интимный оттенок. Если бы вдруг в коридоре сейчас появился кто-то третий, он бы совершенно точно подумал не о том. И побежал бы докладывать мастерам, что тут ученики собрались заниматься развратом. А парень еще и повторил эту же самую фразу, только чуть на иной лад, и от этого повтора Ксифенг окончательно заалела.
- Только давай сразу договоримся - я не сексуальное рабство имела в виду. Ты же это понял, да? - спросила девушка, старательно обмахиваясь ладонью - еще минуту назад ей было прохладно, а теперь как будто воздух в коридоре начал стремительно нагреваться. - А насчет слов - я тебе еще раз говорю, мне это не очень важно, как именно ты это сформулируешь. Главное, чтобы ты понимал куда влезаешь и не фальшивил. Я Ксифенг. А тебя как зовут - моя будущая собственность? - подчеркнула Ксифенг, еще раз стараясь правильно расставить акценты. Не было в ее предложении подтекста, предполагающего эротические утехи, вот прямо с самого начала и до нынешнего момента - не было и нет. И хорошо бы, чтобы парень тоже не это имел в виду. Иначе они тут друг с другом вконец запутаются и будет не очень понятно, как после этого мирно и полюбовно расходиться. И не краснеть до самой макушки, случайно сталкиваясь в коридоре или в столовой.

Эйнар сперва не понимает, почему девушка начинает заливаться румянцем. Эспеланд действительно не вкладывает в свои слова никакого второго, пошлого смысла. Более того, он даже не сразу понимает, в какой именно момент девушка начинает краснеть. Приходится мысленно прокрутить всё, что говорил, ещё раз, и только тогда Эспеланд наконец выцепляет то словосочетание, которое единственное могло смутить девушку и которое он ухитрился повторить дважды. Действительно, звучит не так невинно, как показалось сначала.

– Да, конечно же. Я это понял. Обыкновенное рабство, бытовое. Не сексуальное, – соглашается Эйнар, чувствуя, как и ему самому румянец уже жжёт скулы. Где-то по краю сознания пробегает хулиганская мысль уточнить у девушки, неужели же такая перспектива её совсем не увлекает и Эспеланд в её глазах непривлекателен и бесполезен именно настолько, – но, к счастью, этот порыв мимолётный и не перерастает в хоть сколько-нибудь серьёзное намерение. Возможно, когда-нибудь это и получится обсудить, лёгким шутливым тоном, чтобы в конечном итоге никому и ни за что не было обидно. Сейчас для этого откровенно не время.

– Меня зовут Эйнар, – размеренно начинает говорить юноша. И берёт тонкую руку Ксифенг в свои ладони, чтобы придать моменту хоть какое-то подобие торжественности. – И с этого момента я обещаю быть верным рабом Ксифенг до тех пор, пока она не посчитает, что пришло время вернуть мне свободу, – громкие слова с непривычки тяжело ворочаются на языке. К такому, наверное, привыкнуть и вовсе невозможно. Чтобы прояснить последний нечёткий момент, Эйнар слегка наклоняется вперёд и напоминает: – Тебе всё ещё нужна и моя душа тоже?

Вдумавшись, Ксифенг с легким изумлением обнаруживает, что они с парнем поменялись местами, и теперь, пожалуй, не она его дожимает, а он ее. Все из-за дурацкого выражения "отдаться в рабство", которое непонятно как возникло у молодого человека на языке, заставляет мысли течь куда-то не туда и вообще смущает. Хорошо хоть, что правильно друг друга поняли и не продолжили грести в неправильном направлении.
Если Ксифенг изначально всю эту идею с рабством воспринимала скорее как прикол, забавную сценку, которую вдруг ни с того ни с сего выпал шанс отломать, то Эйнар, похоже, наоборот, подошел к вопросу трагически серьезно. То точный текст клятвы ему подавай, то еще что. Девушке в какой-то момент почудилось, что парень еще и вот-вот на колени хлопнется, чтобы облобызать джинсы новоиспеченной госпожи. Обошлось без таких сногсшибательных жестов, но все равно, стараниями Эйнара эта сценка утратила предполагаемую легкость, став серьезной, почти как в трагедии Шекспира.
- Ты ужасно милый. Ты это знаешь? - поинтересовалась Ксифенг, не делая попыток высвободить руку. И, чтобы больше н уступать ни миллиметра, ни слова, тоже слегка подалась вперед, приближая свое лицо к лицу Эйнара. - Конечно же, мне нужна такая замечательная душа! Где я еще такую найду, вдруг больше нигде? А твою - заберу, закрою в шкатулке и буду хранить и любоваться, - пообещала девушка.
Правда, торжественный момент передачи души Ксифенг в конечном итоге смяла и испортила. Девушке послышалось, что рядом хлопнула дверь - и Ксифенг, ни медля ни секунды, бросилась Эйнару на шею, крепко обняла одной рукой и уткнулась подбородком ему в плечо. Если уж надо будет с кем-то объясняться, то Ксифенг предпочла бы объяснять, почему она обнимается с молодым человеком, а не почему она вытягивает из него душу и как планирует поступать со своим несчастным рабом дальше.

Ксифенг лёгкая, очень лёгкая – она не собирается давать никаких клятв в ответ, да ей и не нужно. Она теперь с полным правом может продолжать требовать, и делает это незамедлительно. Отчасти юноша сам в этом и виноват – сам напомнил. Но мысль о том, что в этой игре девушка, кажется, действительно хочет, чтобы Эйнар отдал ей свою душу, вызывает странное волнение и отдаётся трепетом в кончиках пальцев.

– Тогда с этого момента я вверяю свою душу... – начинает было Эйнар, и в этот момент Ксифенг вырывает у него свою ладонь. Смена кадров для больных глаз оглушающе стремительна – лицо девушки исчезает мгновенно, и вот Эйнар уже смотрит на влажные тёмные волосы, а круглый подбородок девушки покоится у него на плече. Несмотря на такую перемену, юноша всё же шёпотом заканчивает фразу: – Вверяю тебе свою душу и оставляю её в полном твоём распоряжении. Что случилось? Всё в порядке?

Стоять вежливо бесстрастным болванчиком, вытянув руки по швам, не получается. Эспеланд почти машинально охватывает руками талию прижимающейся к нему девушки, да так и стоит, обнимая Ксифенг. Щекой Эйнар непрерывно чувствует влажные волосы девушки, на плечах у него лежит её тонкая рука, а острый локоток второй руки чувствительно упирается юноше под рёбра.
Эйнар терпеливо ждёт разъяснений. И не размыкает рук – если Ксифенг вдруг потребовались объятия, то они, наверное, должны быть не односторонними, но обоюдными?

Ксифенг, после того, как бросилась Эйнару на шею, замерла. И напряженно слушала, готовая в любой момент услышать или вопрос "ну и чем вы тут заняты", или даже строгий окрик. На объятия влюбленных эта напряженная поза наверняка была похожа разве что с большим натягом. Ксифенг непрерывно чувствовала, как тяжело и часто бухает чье-то сердце, и все понять не могла: то ли у нее сердце так взволнованно колотится, то ли у Эйнара, а может, это два их сердечных ритма сливаются в один торопливый и заполошный.
Как в дурацком комедийном сериале - в конечном итоге выяснилось, что все эти ухищрения еще и были зря. Ничья дверь не хлопала, никого в коридоре так и не появилось, а девушке это все просто почудилось. Ксифенг вновь залилась смущенным румянцем и пояснила, упираясь ладонью Эйнару в плечо: - Мне тут просто показалось, что нас сейчас застукают за нашими сомнительными обменами. Извини. Твою душу я принимаю и обещаю хранить ее бережно. Все, отпусти меня, пожалуйста.
Едва высвободившись из рук Эйнара, Ксифенг ухватилась за полотенце, удерживая его на груди. В результате всех этих прыжков хрупкий узел пока еще не развязался, но ослаб, и полотенце держалось практически на одном только честном слове. Ксифенг стиснула края полотенца в кулаке, удерживая ткань над грудью, и полупопросила-полуприказала: - Ты проводишь меня до моей комнаты, раб мой? Закроешь меня своей широкой спиной от чужих нескромных взглядов, если потребуется? Заодно и разберемся, насколько далеко друг от друга мы с тобой проживаем. Пошли, - Ксифенг взяла бы юношу за руку, будь у нее третья рука, но чего нет, того нет. Поэтому пришлось строить манящие, зовущие глаза.

Когда Эйнар наконец получает от Ксифенг объяснение происходящему – оно оказывается не из тех, что можно принять легко и безболезненно, чтобы не испытывать желания упрекнуть прекрасного стратега в склонности всё мучительно усложнять. Впрочем, ожидать чего-то простого от девушки, которая занимается тем, что вербует себе рабов, пожалуй, было чересчур наивно.
Стало быть, так – Ксифенг показалось, что вот-вот на сцене появятся свидетели. Эйнар старается всесторонне обдумать эту мысль и привязать её к поступку девушки прочной логической цепочкой, но ужасно мешает то и дело рвущееся на первый план максимально простое решение: можно было просто сделать вид, что они говорят о другом. В конце концов, какие расклады ни пробуй, а стоят молодые люди всё равно в довольно двусмысленном положении.

Как себя вести после того, как он признан дважды переданным в полное распоряжение Ксифенг, Эйнар не представляет совершенно, раньше ему в рабстве бывать не приходилось. Эспеланд молча смотрит, как девушка воюет со своим полотенцем, и ждёт намёка, указания, команды – чего угодно, лишь бы это помогло ему понять, каков должен быть следующий шаг.
Ксифенг же так щедра, что отдаёт полноценный приказ, это ещё больше всё упрощает.

– Слушаю и повинуюсь, – отзывается Эйнар, с таким отчётливым облегчением, что это звучит почти радостно. Чудится, что закрывать девушку "своей широкой спиной" нужно ото всех и сразу, со всех четырех сторон, и быть сразу везде. Эспеланд заставляет себя не суетиться и не мельтешить, а размеренно шагать рядом с девушкой. И с лёгкой тревогой думает, что, возможно, не сумеет так уж просто показать, где его комната, если Ксифенг вдруг решит поинтересоваться – все двери здесь выглядят на одно лицо, и Эйнар пока не нашёл у входа в свою комнату каких бы то ни было красноречиво отличительных особенностей.